Однако самое поразительное в произведении Фруассара — это слава, которой он добился среди своих современников во время написания хроники. Прибыв ко двору графа Фуа в ноябре 1388 года, хронист был встречен Гастоном Фебом как старый друг. По словам графа, хотя они никогда не встречались, ему показалось, что он уже хорошо его знает, поскольку слышал, как о нем говорили многие. Гастон приложил немало усилий, чтобы внести на страницы хроники Фруассара свою версию событий. И он был не единственным. "Запишите это", — бросил один из придворных Черного принца после того, как за ужином поведал хронисту свои мысли. "Господин Жан, скажите, — спросил Баскон де Молеон, когда они сидели вместе в большом зале замка Ортез, — у вас достаточно информации обо мне?" "У вас есть в истории история замка Мовуазен?" — спросил беарнский рыцарь Эспан де Лайон, когда они проезжали под ним по дороге в Лурд. "Нет, — ответил Фруассар, — расскажите мне".

Хронист не сомневался, что его труд переживет его самого. "В будущем, когда мое тело сгниет в могиле, — писал он, — эта благородная и возвышенная история будет широко читаться и с удовольствием приниматься галантными и благородными людьми повсюду". И он оказался прав. Сохранилось более сотни современных или близких к современным рукописей его хроник, а когда-то их было гораздо больше. Копии попали в королевские и дворянские библиотеки по всей Европе. Герцог Анжуйский присвоил себе копию Книги I, которую оформляли в парижской мастерской иллюминаторов в качестве подарка Ричарду II Английскому. У герцога Беррийского был великолепно переплетенный экземпляр в красной коже с латунными застежками. Более чем через столетие после смерти хрониста Генрих VIII, последний король Англии, которому удалось восстановить старые континентальные амбиции Эдуарда III и Генриха V, заказал перевод хроник у придворного поэта лорда Бернерса. "Какие милости и благодарности должны оказывать люди авторам историй, которые своими великими трудами принесли столько пользы человеческой жизни, — писал Бернерс в своем предисловии, — какое удовольствие получат благородные джентльмены Англии, увидев и прочитав об отважных предприятиях, знаменитых деяниях и славных делах своих доблестных предков?"[1006].

Трехчастное деление средневекового общества на тех, кто воюет, тех, кто молится, и тех, кто трудится, сохранялось в воображении современников еще долго после того, как перестало отражать реальность. В XIV веке все еще считалось само собой разумеющимся, что войны короля — дело дворянства. Источниками доблести, писала Кристина Пизанская, были мужество, честь и страх перед позором — качества, которые можно было ожидать только от людей благородного происхождения. Крестьяне и горожане, шедшие с армией, не годились ни на что, кроме грубой работы. Филипп де Мезьер был с этим полностью согласен. Простолюдины шли в армию только "из-за самоуверенности или возможности грабежа". Действительно, частью "ужасной тирании" рутьеров было то, что они в основном набирались из таких людей. Но при всем своем постоянном повторении это был литературный вымысел. Различия между королевскими армиями и вольными компаниями были гораздо менее разительными, чем сходства, и они постоянно перенимали что-то друг у друга. Большинство выдающихся рутьеров были сыновьями дворян, даже если многие из них были младшими сыновьями или бастардами. А военная служба короне отнюдь не была исключительно дворянским призванием[1007].

Латники, обученные кавалеристы, которые составляли атакующую силу каждой королевской армии, в принципе, набирались из рядов дворянства — гибкого термина, охватывающего большой класс нетитулованных, но значительных провинциальных землевладельцев, которых в Англии называли джентри. Как правило, на практике этот принцип был обоснован, хотя бы потому, что этот класс был основным источником людей, имевших опыт обращения с лошадьми и оружием и имевших средства для их приобретения. Но он никогда не применялся формально или последовательно. В Англии дворянство имело слишком расплывчатое определение, чтобы быть абсолютным критерием для службы в кавалерии. Рыцари, правда, были легко отличимы, так как имели звание. Они имели доход от земли которой владели, лучшего качества лошадей, снаряжение и получали более высокое жалование. Но большинство латников не были рыцарями. Они были оруженосцами-сквайрами — термин, широко используемый поэтами и романистами, налоговыми инспекторами и составителями последовательных сводов законов, призванных удержать людей низшего сословия на своем месте. Статус сквайра не поддавался определению. Все, что можно сказать с уверенностью, это то, что он обязательно исключал тех, кто был слишком беден, чтобы приобрести для себя оружие и коня. Для сквайра определенное благородное происхождение, несомненно, предполагалось, но настаивать на нем было нелегко. Многие из тех, кто служил оруженосцами в кампании сэра Роберта Ноллиса в 1370–71 годах, были набраны из помилованных изгоев, преступников и заключенных тюрем. До последних годов XIV века у английских сквайров не было даже гербов. В 1389 году Ричард II пожаловал статус джентльмена и титул сквайра Джону Кингстону вместе с правом носить герб. Это первое сохранившееся королевское пожалование герба, но что поразительно в этом пожаловании, так это повод для него. Джон Кингстон получил вызов на поединок от французского рыцаря, и для того, чтобы принять его, ему потребовался соответствующий статус. Этот человек, очевидно, сражался во Франции в качестве боевого слуги и получил дворянство благодаря военной службе, а не наоборот. Многие другие делали то же самое, не заботясь о формах. Как заметил поколение спустя герольд Николас Аптон,

Даже во Франции, где понятие дворянства было более четко определено, оказалось нецелесообразным ограничивать набор в армию только благородными людьми. Королевские ордонансы разрешали призыв горожан на службу в качестве солдат с 1350-х годов, и эта практика, несомненно, была более древней. Когда в январе 1374 года Карл V издал свой знаменитый указ, регулирующий комплектование и организацию армии, он посоветовал своим капитанам с осторожностью относиться к найму "людей низкого сословия", поскольку они, как правило, были плохо оснащены и недисциплинированны. Но единственное правило, которое он ввел, заключалось в том, что кавалерист должен быть снаряжен, лично знаком со своим капитаном и "должен быть пригоден для службы за наше жалованье". Во Франции, как и в Англии, капитаны формировали собственные отряды и представляли их маршалам на смотр в начале каждой кампании. Сами капитаны обычно были дворянами и, несомненно, предпочитали набирать людей из своего сословия, но растущие трудности с набором делали этот необязательным. Герольды, помогавшие офицерам маршалов на смотре нанимаемых отрядов, вероятно, могли распознать рыцарей, но их число в среднем составляло один к десяти к тем, чей статус невозможно было проверить. Фруассар сказал о своих современниках во Франции примерно то же, что Николас Аптон сказал бы об англичанах. Человек без земли и денег, обладавший хорошими физическими данными, мог найти множество дворян, готовых нанять его на службу. "Вы не можете себе представить, какие прекрасные приключения и большие состояния можно получить, став воином, — писал хронист в своем предисловии, — вы узнаете из этой книги, если конечно прочтете ее, как люди становились рыцарями и оруженосцами и продвигались в своей профессии больше благодаря своей доблести, чем родословной"[1009].