Несмотря на все опасения, турнир открылся 21 марта 1390 года за стенами аббатства Сен-Энгельберт близ Ардра, окруженного ровными пустошами прибрежной равнины Пикардии. На вызов откликнулись сто двадцать английских рыцарей и оруженосцев, а также более сорока кастильцев, немцев и шотландцев. Среди них было большинство знатных представителей английского рыцарства: Холланд, Болингброк, Бофорт, Моубрей, Перси, Фицалан, Клиффорд, Куртене. Однако это все-таки была война, а не спорт, и старая вражда давала о себе знать. На дереве возле своих ярко раскрашенных шатров три французских организатора турнира вывесили два щита, украшенные "оружием мира" и "оружием войны". Претенденты должны были ударить по одному из них в знак того, будут ли они сражаться на копьях без наконечников, затупленных мечах и деревянных рогатинах или на настоящем боевом оружии. Все они выбрали боевое оружие. В начале каждого дня участники слушали мессу, а затем сражались друг с другом в поединках по согласованным правилам, за которыми наблюдали герольды, толпы сторонников и дам, находившиеся за барьерами. При этом ломались копья и мечи, разбивались шлемы и гибли лошади. Никто из участников не погиб, но многие были ранены, некоторые, как Джон Холланд, граф Хантингдон, настолько тяжело, что его близкие опасались за его жизнь. Жан де Бусико и Рено де Руа были вынуждены несколько дней отлеживаться в своих шатрах, чтобы залечить раны[1001].

У людей, организовавших поединки в Сен-Энгельберте, нашлось много подражателей. В мае 1390 года состоялся довольно похожий, хотя и менее грандиозный турнир между английскими и шотландскими рыцарями. Как и участники турнира в Сен-Энгельберт, они сражались на копьях с боевыми наконечниками. По словам официального хрониста Сен-Дени, группы странствующих английских латников путешествовали по Франции, вызывая всех желающих на поединки, в которых обе стороны отстаивали свою национальную честь, что вызвало значительное недовольство. Осенью 1390 года Ричард II разослал по всей Западной Европе приглашения на трехдневный турнир в Смитфилде под стенами Лондона, которому суждено было стать еще более грандиозным событием. Английский король сам принял в нем участие. Большие делегации прибыли из Франции и Нидерландов. Судя по всему, на турнире использовалось затупленное оружие, но было и множество других способов выплеснуть эмоции и патриотизм участников. На заключительном пиру в Виндзорском замке некоторые французские рыцари отказались от подарков Ричарда II и громко высмеяли, зятя Филиппа Бургундского, молодого графа Вильгельма фон Остреванта, который был принят в Орден Подвязки и снял с себя украшенную драгоценными камнями эмблему Карла VI[1002].

Граф Фуа однажды заметил, что "за эти пятьдесят лет было совершено больше великих подвигов, чем за три века до этого". Что прежде всего объединяло тех, кто сражался при Сен-Энгельберте, так это чувство участия в великих событиях, и это мнение почти повсеместно разделяло поколение солдат, переживших войну. Даже англичане и гасконцы, на долю которых выпали самые тяжелые бои с 1369 года, вели себя так, словно подвиги их величайших современников искупили их вину за поражение. В 1380-х годах, когда успехи Англии были на самом низком уровне, все еще находились англичане, которых влекло желание прославиться в войне, о которой их потомки будут говорить с благоговением. В июле 1383 года Питер Куртене, младший сын графа Девона, уже завоевавший среди своих современников репутацию безрассудного человека, предстал перед французским королем в Париже и потребовал права сразиться на дуэли с Ги де Ла Тремуем. Куртене не ссорился с Ла Тремуем, его целью, по его словам, было продемонстрировать превосходство английского рыцарства и оправдать репутацию английской нации, сразившись с видным советником герцога Бургундского, чей статус был примерно сопоставим с его собственным. Ги де Ла Тремуй был готов ответить на вызов. Когда ему возразили, что между ним и Куртене нет никаких разногласий, он ответил, что достаточно того, что Куртене — англичанин, а он — француз. Французский королевский Совет не согласился, и после некоторых колебаний короля убедили запретить поединок. Куртене был одарен подарками и отправился в путь, хвастаясь тем, что во Франции не нашлось никого, кто захотел бы с ним сразиться. В итоге ему пришлось довольствоваться менее известным противником, который сразился с ним на границе Кале позже в том же году и Куртене победил. В этой истории интересно то, как она персонифицирует войну с Францией. Куртене, сравнительно малоизвестный английский дворянин, захотел на короткий миг взвалить на свои плечи конфликт со своей страной, чтобы выделиться среди тех, кто вел эту знаменитую войну[1003].

Культ войны и личной доблести никогда не был так силен, как в 1380-х годах, когда обе страны находились на грани истощения, а проницательные политики с обеих сторон начали понимать, что сила оружия никогда не решит вопрос. Во Франции экстравагантное публичное празднование жизни и деяний Бертрана Дю Геклена в аббатстве Сен-Дени в мае 1389 года стало выдающимся событием. Через девять лет после смерти великого коннетабля и за месяц до заключения перемирия, которое должно было положить конец войне, французский двор отметил окончание героического периода в истории своей страны. "С ним умерло все рыцарство, с ним погибла вся храбрость, с ним похоронена вся честь", — писал Эсташ Дешан, один из самых ранних авторов замечательной посмертной славы коннетабля. Посредственный профессиональный литератор по имени Кювелье ("Этот бедняга", — называл его современник) написал огромную биографическую поэму, полную живописных вымыслов, которую будут копировать, сокращать и которой будут подражать еще более века. Так мелкий бретонский оруженосец и по совместительству капитан наемников занял место рядом Гекторома, Иисусом Навином и Карлом Великим в качестве Десятого Достойного, человека, чьи деяния сама Жанна д'Арк почтила через полвека после его смерти, послав кольцо его вдове, тогда уже очень пожилой женщине, жившей в Бретани[1004].

Жизнь Дю Геклена, описанная Кювелье, была адресована эпохе, одержимой идеей записи собственной истории и убежденной в ее политическом и моральном значении. Герольд Чандоса, лучший поэт и более точный историк, чем Кювелье, написал свою поему о жизни Черного принца примерно в 1385 году, поместив своего героя среди великих воинов истории, наряду с Юлием Цезарем, королем Артуром и мифическим индийским королем Кларусом. Кровавые подвиги бретонской компании Сильвестра Будеса в Италии были воспеты в рифмованных куплетах его капелланом "во имя любви и чести воинской доблести и нашей Святой Матери Церкви". Анонимная Book of Deeds (Книга деяний) французского маршала Жана де Бусико была заказана его товарищами по оружию при его жизни. Не только солдаты были увековечены таким образом. Пространное и неточное стихотворное жизнеописание Иоанна IV Бретонского, написанное его секретарем, является одним из самых ранних литературных памятников бретонского национализма. Филипп, герцог Бургундский, заказал Кристине Пизанской жизнеописание своего брата Карла V, "чтобы благородная жизнь и великие деяния мудрого короля были записаны в книге и память о его деяниях сохранилась навечно"[1005].

Самым выдающимся памятником этого исторического нарциссизма стала хроника Жана Фруассара, ставшая одним из величайших литературных шедевров позднего средневековья. Фруассар был выходцем из семьи зажиточных горожан, торговавших сукном, родом из Эно, франкоязычного графства Священной Римской империи. В 1361 году, когда ему было около двадцати четырех лет, он прибыл к английскому двору в качестве придворного капеллана королевы Филиппы. Живя при самом блестящем дворе Европы, он задумал написать большую историю, которая послужила бы "вечным памятником галантных и благородных приключений, случившихся в войнах Англии с Францией и соседними землями". После смерти королевы в 1369 году Фруассар покинул Англию и начал писать хронику, более или менее следя за ходом войны по мере того, как она велась. К моменту своей смерти в 1404 году он закончил четыре книги, в которых охватывается период с последних лет правления Эдуарда II до смерти Ричарда II в 1399 году. В поисках материала Фруассар много путешествовал, тратя, по его собственным подсчетам, четверть своего дохода на оплату гостиниц. Его принимали при дворах Англии, Франции и Шотландии, Аквитании и Беарна. Он упорно собирал рекомендательные письма и везде, куда бы он ни приезжал, он общался с известными и влиятельными людьми. Фруассар также никогда не упускал случая взять интервью у очевидца, каким бы скромным тот ни был. Как историк Фруассар имеет много недостатков и часто попадается на удочку хвастунов с их рыбацкими байками. Ему мешало незнание географии и неуверенное понимание хронологии. И, подобно Фукидиду, он не мог удержаться от драматизации своих рассказов с помощью театральных сцен, надуманных деталей и длинных, вычурных речей. Но в общем, он на удивление хорошо информирован.