Непосредственным следствием фиаско в Германии стала дворцовый переворот при французском дворе. Профессиональные администраторы всегда были недовольны личной властью герцога Бургундского. Гельдернская кампания принесла им новых и могущественных союзников. Это было предприятие Филиппа Бургундского, задуманное в его личных интересах и навязанное Совету французского короля вопреки мнению многих его более опытных членов. Выбор маршрута движения армии также принадлежал Филиппу, как и решение договориться с правителями Юлиха и Гельдерна вместо того, чтобы огнем и мечом уничтожать их владения, что, несомненно, отвечало политическим интересам герцога в Нидерландах, но лишало капитанов армии добычи, на которую они рассчитывали. Прежде всего, бесславный исход кампании стал сильным разочарованием для короля, который вскоре начал возмущаться давлением, которое его дядя оказал на него в начале года.

3 ноября 1388 года, через неделю после возвращения из Гельдерна, Карл VI председательствовал на Большом Совете в зале архиепископского дворца в Реймсе. На нем присутствовали все знатные вельможи, участвовавшие в кампании, и когорта постоянных чиновников и юристов, вызванных по этому случаю из Парижа. Момент и место проведения Большого Совета были символичны. Это была годовщина коронации короля, которая состоялась в этом же городе восемь лет назад. Через месяц ему должно было исполниться двадцать лет — возраст, когда он мог уже лично управлять страной. И все же, когда в начале заседания престарелый кардинал-епископ Лаона Пьер Айселин поднялся, чтобы предложить королю отказаться от опекунов, это, очевидно, стало шоком. Айселин был глубоко уважаемым человеком, который был близок к трем сменявшим друг друга королям Франции. Дяди были ошеломлены, когда по залу пронесся ропот одобрения. Архиепископ Реймса выступил в поддержку предложения кардинала. Так же поступили и капитаны армии. Карл VI, который знал, что затевается, был готов к этому. Повернувшись к герцогам Беррийскому и Бургундскому, он поблагодарил их за усердие и верность на протяжении последних восьми лет, и заявил, что всегда будет рад их советам и помощи во время войны, а затем отпустил их. Герцог Беррийский и сказал, что он и его брат готовы подчиниться желанию короля; но они хотели бы обсудить с ним этот вопрос как следует после его возвращения в Париж. Однако решение было принято немедленно. В течение следующих четырех лет герцоги Бургундии и Беррийский были отстранены от управления королевством. К ним обращались за советом по важным вопросам и иногда принимали его, но они потеряли право направлять политику и стали не более чем случайными советчиками среди других людей. Герцоги считали, что все это было заранее спланировано королем и Клиссоном при поддержке их врагов при дворе[925].

Это было более или менее правдой. Год спустя, когда камергер Джона Гонта, сэр Ричард Эббербери Младший, находился при французском дворе по делам своего господина, его отвел в сторону Оливье де Клиссон. "Вы видите короля?, — спросил его коннетабль, — и, что вы о нем думаете?". И прежде чем изумленный англичанин успел ответить, он продолжил:

Клиссон, конечно, имел при этом свои важные интересы. Его собственному положению в Бретани серьезно угрожала враждебность герцогов Беррийского и Бургундского и их упорная поддержка Иоанна IV. Но отставка королевских герцогов была не просто интригой из ревности. Одобрение, которым было встречено обращение кардинала Лаонского в Реймсе, свидетельствует о том, что Клиссон и его друзья пользовались широкой поддержкой в политических кругах Франции. В частности оттуда исходила сильная поддержка программы административной и финансовой реформы, которая вряд ли могла продвинуться вперед, пока у власти находились герцоги Бургундский и Беррийский. Но основной проблемой было состояние королевских финансов. Коннетабль указал на нее в своем хвастливом обмене мнениями с Ричардом Эббербери. Нынешнее бремя налогов было политически непосильным. За последние четыре года было проведено не менее шести сборов таьли, помимо регулярного бремени от налогов с продаж и габеля. Однако денег постоянно не хватало и пришлось бы сильно сократить государственные расходы.

С отставкой королевских герцогов и их ставленников личность короля стала более значимым фактором во французской политике. Уже было ясно, что Карл VI будет совсем не таким правителем, как его отец. В двадцать лет он был широкоплечим, атлетически сложенным молодым человеком с густой бородой и светлыми волосами, которые уже начали редеть. Карл VI был искусным воином с сильным интересом к военному делу. Он был отличным наездником, умел обращаться с копьем и стрелять из арбалета не хуже любого из своих товарищей. Он также хорошо понимал свой статус короля. На протяжении веков французская монархия обросла слоем религиозного символизма и ритуалов. Как и большинство его предшественников, Карл VI должен был играть на публике роль иконы государства. Холодное достоинство, с которым он принял герцога Гельдерна в Карренциге, ничем не отличалось от лица, которое он показывал своим собственным подданным или радостным толпам, которые однажды вышли на улицы Авиньона, чтобы увидеть, как его несут к воротам, словно высеченное изображение. "Я никогда не видел государя, который выглядел бы столь хладнокровным и сопровождался людьми, чей облик был бы так похож на его собственный", — сообщал своему корреспонденту в городе Прато купец и финансист Франческо Датини. Но за стенами своих дворцов вдали от взглядов толпы, Карл VI производил впечатление на просителей и послов своей готовностью слушать и памятью на имена и лица. Однако даже это было маской. По мере взросления Карла VI его личная жизнь все больше расходилась с тщательно создаваемым образом короля. Он игнорировал обычай, согласно которому король не должен был участвовать в рыцарских турнирах и устраивал шумные попойки, продолжавшиеся до поздней ночи. В кругу друзей он надевал маскарадные костюмы, к немалому огорчению своих более консервативных министров. Он поздно вставал с постели и был безрассудно экстравагантным и отъявленным бабником. Король всегда оставался личностью. Но задолго до того, как его разум был затуманен болезнью и безумием, его способность к государственным делам была ограничена. Он был праздным, тугодумом и легко поддавался хандре и это делало его податливым для тех, кому он доверял[927].

Теперь главными фигурами в королевском Совете были Оливье де Клиссон, который оставался самым близким к королю политиком, герцог Бурбонский, единственный из дядей короля, сохранивший прежнее влияние, и Пьер ле Бег (Заика) де Виллен, бывший капитан французских наемников в Кастилии. Повседневное управление находилось в руках группы бывших слуг Карла V, которые прочно завладели расположением молодого короля и контролировали все доступы к нему. Бюро де Ла Ривьер, который постоянно находился рядом с королем, стал его самым влиятельным камергером. Жан ле Мерсье был назначен Великим магистром королевского двора и взял на себя ответственность за королевские финансы. Арно де Корбье ушел с поста председателя Парламента, чтобы стать канцлером Франции. Двое восходящих мужчин впервые стали заметными фигурами. Жан де Монтагю, отпрыск знатной династии королевских бюрократов, стал личным секретарем короля. После пятилетнего перерыва титул купеческого прево Парижа был возрожден для главного королевского чиновника столицы и присвоен молодому юристу Жану Жювенелю де Юрсен. Эти люди сформировали сплоченную команду, которая установила более прочный контроль над громоздким механизмом управления, чем любое предыдущее министерство. Хорошо осведомленный, хотя и недружелюбный наблюдатель отметил их необычную сплоченность. Они действовали коллективно, советуясь друг с другом наедине и поддерживая решения друг друга на Совете. Никому не позволялось подняться в правительстве короля, если он не был готов присоединиться к ним на их собственных условиях[928].