Рома рычал точно зверь, вырываясь из рук друзей и рвясь в сторону Ломакина.

— Пустите, — Рома дёрнулся. — Я не стану его трогать.

Игнат и Глеб разжали руки. Рома кинул на Антона уничтожающий взгляд и покинул комнату, громко хлопнув дверью.

— Вау, какие страсти! — захлопала в ладоши Оля. — У нас тут намёк на инцест.

Не глядя ни на кого, поспешила следом за Ромой, но уже в коридоре меня нагнал Антон.

— Поля!

— Чего? — обернулась, замечая за его спиной четвёрку. — Что ты снова хочешь? — грубо спросила я. — Я не знаю, зачем ты это делаешь, Антон, каких целей добиваешься. Если меня, прости, взаимностью я тебе ответить не могу. Я люблю другого парня.

— Полина, — он сделал шаг вперёд.

— Так не делается, Антон! Нельзя целовать человека, когда он этого не хочет. Понимаешь? Ты забрал нечто ценное. То, что не принадлежало тебе!

По моим щекам градом катились слёзы, портя макияж. Я развернулась и бросилась дальше, пытаясь найти Рому. Мне просто жизненно необходимо было найти его и поговорить. Объяснить, что всё было ошибкой. Недопониманием. Вылетела во двор дома, огляделась по сторонам. Парня нигде не было видно. Развернулась. Собралась в дом вернуться, но крепкие руки подхватили меня. Знакомый аромат окутал, заполняя лёгкие. Я вскинула глаза, чтобы тут же цунами дикой, всепоглощающей боли накрыло меня. Вцепилась пальцами в широкие плечи и захлёбываясь слезами, попыталась выдавить из себя хоть слово, но Рома не дал. Руку на затылок положил, портя причёску. Сократил резко расстояние между нашими лицами и в самые мои губы прохрипел:

— Ты моя! Моя! Слышишь?

Он это говорил с таким надломом, с такой болью и потребностью, что меня будто на части разорвали. На крохотные молекулы, каждая из которых безоговорочно любила этого непостижимого, невероятного парня.

— Моя, — очередной хрип, после которого губы Ромы накрыли мои. Проворный язык ворвался внутрь, оглаживая зубы и лаская язык. Рома забрал моё дыхание. Стал моим воздухом. Он целовал меня так жадно, на грани боли, зеркально отражая нашу любовь. Такую сладкую, необходимую, и болезненную.

Он оторвался от моих губ только тогда, когда дыхания перестало хватать. Вжался горячим, пылающим лбом в мой и заглянул в мои глаза, как заведённый повторяя:

— Моя…

А я только дрожала, закрывая глаза и прижимаясь к нему всё ближе. Зачем мне мир, если весь моя Вселенная сосредоточилась только в одном человеке?

В коридоре пятью минутами раньше.

— Тоша! — разъярённая донельзя Снежана, проводив плачущую Полину взглядом, обернулась к Антону. — Ты сдурел? Это что такое было?

— Снежка… — парень виновато потупился, осознав прекрасно, что только что совершил. Понимая, что желая помочь другу перегнул палку.

— Ты идиот, Ломакин! Осёл! — подруга, глядя на него снизу вверх, тыкала тонким пальчиком в грудь парня. — Что вообще тебе в голову взбрело? Ты зачем целоваться полез? Ты… Ты соображаешь вообще?

— Снежка… — вновь виноватый бубнёж.

— Не Снежкай тут! — девушка даже раскраснелась от злости. — Ты не видишь, что они едва дышать друг на друга? Не видишь, как смотрят? Да она пела сегодня только для него! А ты… Я… У меня слов нет, чтобы сказать, как я зла! Тоша! Это просто за гранью! Ты не имел права! — Снежана руки на груди сложила и задышала тяжело.

— Чёрт! Снеж, я виноват, правда! — парень взъерошил светлые волосы.

— Ты заигрался, мне кажется.

— Снежинка, я клянусь, что просто хотел помочь. Я перегнул, признаю. Поступил как говнюк.

— Ну, — подал голос Дима, хлопая рукой друга по плечу, — Ромыч хоть признался в своих чувствах. Публично. Фигнёй больше страдать не станет.

— Да и не собирался он! Не собирался! Ляпнул на эмоциях, а вы за чистую монету приняли. Вы настолько плохо Рому знаете? — Снежана распалялась всё больше. — Серьёзно думаете, что он бы девушку обижать стал? Пакостить ей?

— Снежинка, — на хрупкие плечики девушки упали крупные руки Игната и чуть сжали, из-за чего девушка тут же обмякла и тихо выдохнула, — всё. Не злись. Тоха ступил. Пойдём лучше Чёрта найдём, поговорим.

— Ладно, — согласно выдохнула девушка, вскидывая сияющие, полные обожания глаза на Царёва.

Четвёрка друзей двинулась на улицу. И тут же застыла на входе, едва увидев открывшуюся сцену. Их друг страстно целовал новенькую, цепляющуюся тонкими пальчиками за него.

— Ну вот, — довольно пробасил Антон, усмехаясь. — Видишь, Снежинка, всё получилось. Я просто ускорил процесс.

— Поверь, Тоша, и без тебя этот процесс шёл во всю. А ты только другу боль причинил. И Полине тоже.

— Снеж… — тёмные брови, контрастирующие со светлыми волосами, взлетели вверх.

— Слушай, Белоснежка, — подал голос, молчащий до этого Глеб, — Чёрт мял кота за яйца. Прав Тоха, пока он сопли на кулак наматывает, другой пацан, более ушлый, за девчонкой приударит.

Снежана раздражённо цокнула, закатила глаза и двинулась в дом. Порой ей было слишком сложно общаться с парнями, которые не понимали тонкой девичьей душевной организации.

*****

Рома держал моё лицо в колыбели собственных ладоней и губами порхал по моему лицу. Я жмурилась, привставала на носочки, тянулась к нему всем телом, всем своим существом. Я грелась в лучах его нежности. Млела. Умирала. И возрождалась вновь.

— Ромочка, — шепнула непослушными губами, — мы не можем… Нам нельзя.

И вопреки своим словам сама потянулась к нему. Подалась ближе. Ещё ближе. Чтобы между нашими телами не осталось свободного пространства.

— Это что такое? Ты что творишь? — голос мамы был подобен раскату грома. Я отскочила от Ромы, испуганно прижимая пальцы к губам и взирая на неё огромными глазами. — Щенок похабный! Я тебе говорила! Говорила! Не смей трогать мою дочь! Не смей руки к ней свои грязные тянуть!

— Мама, успокойся, — попыталась вразумить родительницу, боясь, что сейчас сюда сбегутся все гости этого дома.

— Я запрещаю тебе к Полине приближаться! Понял? Щенок, — мать рванула вперёд явно намереваясь впиться ногтями в лицо Ромы.

Парень даже не шелохнулся, когда мама отвесила ему звонкую пощёчину, оставляя на щеке след от ногтей. От вида крови мне тут же стало дурно.

А после, напротив, накатила такая ярость, такая ненависть, что я ринулась вперёд, кулачком ударив мать в плечо. Она застыла ошарашенно и обернулась ко мне.

— Надоело. Как же мне это всё надоело, — зашептала я. — Ты мне надоела! Твоя эгоистичность!

— Доча, я о тебе забочусь.

— Заботишься? — захохотала я. — Заботишься, да? Так, как заботилась, когда домой педофила притащила? Да? Ты не видела, как он смотрит на меня? На мои ноги? Да? Заботилась, когда он меня бил? Поэтому в комнату никогда не заходила, да? Поэтому звук на телевизоре громче делала? Заботилась обо мне? Так заботилась, что криков моих не слышала? Спасибо, мамочка, — я наклонилась низко, рукой земли коснулась, — я теперь прекрасно сплю на препаратах. Снов совсем не вижу. Лицо его не вижу. Хрипа его не слышу. Не задыхаюсь больше. Ты такая, мамуль, заботливая.

— Поля, послушай, — с каждым моим словом мать бледнеет сильнее.

— А! Я поняла! Ты заботилась обо мне, когда он мне руку сломал! Когда я просила отвезти меня в травматологию, а он к тебе с цветами пришёл! Точно. Как я забыть могла? — я заливисто смеюсь. — Ты заботливо отправила меня спать на кухню, чтобы потом мне заново ломали руку, потому что она неправильно срослась. Забота. Вот она какая, — я голову к плечу склонила, смотря в белое-белое лицо матери. — Ой, а давай-ка я вспомню, когда ты решила собрать вещи и сменить место жительства, сбегая от него? А! — подняла палец вверх. — Точно. Когда он тебе боль причинил. Да.

— Полина, хватит, прошу, — прошептала мать.

— Нет, мама. Я молчала. Все эти годы молчала. Слушала сказки о том, как ты меня любишь. Ты никого не любишь, кроме себя. Ты эгоистично думаешь только о себе. Ты даже не спросила, хочу ли я переезжать в чужой дом. Хочу ли я там жить. Хочу ли я переходить в другую школу! Ты делала всё, не интересуясь моим мнением. И даже сейчас, когда я дарю свою любовь другому человеку, ты эгоистично перетягиваешь одеяло на себя. Ты отгоняешь от меня единственного человека, который заботится обо мне! Который заставляет чувствовать меня не пустым местом с поехавшей крышей, а нужным человеком. Боже! — я схватилась за голову и заходила на месте. — Ты даже сегодня утром напялила на меня вещи, накрасила и обула так, как тебе хотелось.