— Многие лета, урус. Многие. Товлубий улыбнулся вымученно, одними уголками губ.

— Не побоялся явиться урус.

— А пошто мне тебя боятся то.

— Пошто мой полон зорил, а урус!

— Потому бей, что по иному не попасть к тебе. Помог я тебе в Переяславе, помог и в Смоленске, передав через Калиту огненное зелье. Разве не так? Так пошто на меня взъелся то. Пошто гостям моим полон не продаёшь?

Глаза бея сузились в щели, пальцы сжимавшие пиалу побелели.

— Не забывайся урус! Переборов злость, воевода снова прищурился и фальшиво улыбнулся, словно змея. А… бери себе девку, у меня таких много. Забудем распри. Давай выпьем за здоровье хана Озбека. Бей приподнял пиалу и вопросительно посмотрел на меня. Я взял пиалу в руки, покрутил, разгоняя по кругу густую молочную жидкость… и поставил на место. Прекрасно понимаю, ЧТО это значит. Отказаться от такого тоста нельзя, от слова вообще плюс оскорбление хозяину неслабое. Но соглашаться принять нечто из рук Товлубия, да ну его нафигтакую латерею. У меня имелся антидот от ртути и мышьяка, но хрен его знает что мне подсунут. Какой ни будь экзотический растительный яд и всё, пиши пропало. Тем более монголы не раз и не два травили русских князей, порой весьма им лояльных. Да чего далеко ходить то. Тот же Ярослав Всеволодович и его сын Александр, тот что Невский с огромной долей вероятности погибли от китайских ядов медленного действия, о чём прямо говорил Джованни да Плано Карпини. Во мне же лояльности с чайную ложку и то на словах.

— Живот малость скрутило. Второй день недужу. Не можно мне питие принимать и явства. Товлубий вскочил, направил на меня свой толстый палец унизанный перстнями и заверещал дурным голосом.

— Как смеешь ты, ничтожный червь! Здравницу не принять за ханов ханов, великого султана Гийас ад-Дин Мухаммеда. Царя монголов, того в ком течёт кровь самого Тэмуджина, покорителя Вселенной!

— Вряд ли можно назвать потомком Тэмуджина того, кто предал веру отцов. Того, кого назвали тюркским именем. Того кто набирает шакалов на службу и казнил две сотни своих братьев. Товлубий сперва побледнел, потом покраснел и начал задыхаться от нахлынувшего негодования….

Чаша из рук служки упала, разрушив воцарившуюся тишину.

— Аны ал! Крикнул бей нукерам. Нечто подобное я и предполагал когда провоцировал его и поэтому подготовился. Да и тюркский язык здорово за зиму подтянул и уже мог нормально понимать собеседников. Тюркский язык довольно прост и легко мне давался. Возможно это связано с тем фактом что все русские князья его с детства учили, как в своё время дворяне XIX века французский.

— Токта![i] Пистолет пятидесятого калибра заряженный свинцовой картечью приправленной смесью пентрита и октогена убойный аргумент, особенно с близкого расстояния. Воины, сделавшие несколько решительных шагов в мою сторону, остановились. Они прежде не видели пистолет, но его необычная, хищная форма и слухи о огненном зелье князя сработали как надо. Я остался сидеть, но чёрное дуло смотрело прямо в лоб хозяину шатра. Обыскать то меня обыскали но непонятные трубки за оружие не посчитали.

— Отзови своих псов! Ещё шаг и прах из сей трубки отправить тебя и твоих бесстрашных слуг к гуриям. Не дожидаясь ответа, выстрелил из второго пистолета, сквозь войлочный покров сбоку от себя. Из-за ширмы, спустя мгновение вывалился одетый в броню лучник превращённый залпом в дуршлаг с мясным фаршем. Мои осведомители не зря ели хлеб и место тайной засады в шатре хана выкупили за десять рублей. Между прочим, большие деньги для степняка.

— Токта! Снова крикнул я на людей бея. — Товлубий, не дури. Не хочу тебя живота лишать. Слово князя! Отзови нукеров и поговорим с глазу на глаз. Без лишних ушей.

Бей, оглушенный выстрелом махнул головой сбрасывая оцепенение и гортанными отрывистыми командами отправил из шатра личную охрану, осадил и тех кто пытался вломиться сквозь проход. Неуловимым движением я вскочил и оказался сбоку от хана, приставив к его животу пистолет.

— Сказывай заодно дабы воев моих не трогали покуда, а не то худо усем будет. Он покорно кивнул и снова прокричал. Минут через пять, когда всё успокоилось бей отошёл от шока и заговорил.

— Коняз, понимаешь что наделал! Большая беда будет. Живым не уйти тебе.

— Ну ежели я живым не уйду, то и тебе света белого не видать боле. А коли ты про Озбека царя речь ведешь то умысла супротив я не имел. Желал тебя проверить и како видишь, вышло добро. Али думаешь не догадалсячто ты в питие подмешал!

— По себе судишь коняз. Наши законы гостеприимства священны!

— Ага, особливо для неверных. Так тебе и поверил, бей. Предупреждал ведь тебя в Переяславле. Не играй с огнём! А ты что. Самым умным себя посчитал. От меня избавиться захотел. Ну-ну.Ходить вокруг да около не буду.Войско моё хоть и невелико, однако труб огненных у меня ныне куда более, чем в Переяславе. Войско Литовцев я побил, а вслед за ними две тысячи новгородцев и при сём потерял своих воев пять десятков. Ужель о сём тебе не ведомо было.

— Ведомо урус. Недовольно пробурчал Товлубий. — За мною четыре тысячи батыров. Каждый из них стоит десятка трусливых новгородцев! Москва выставит три тысячи конных по моему первому слову. Рязань, две! Мы тебя растопчем! Не поможет тебе огненное зелье, колдун!

Я посмотрел на него словно на маленько дитё.

— Товлубей ты ведь взрослый муж. Ужель за дурака почитаешь меня. В лагере у тебя аккурат тридцать две сотни. Из них много воев побитых и больных, каждый второй в дряной броне. Это один мой вой десятка твоих стоит. Боярскую рать в добрых бронях мои вои на Дубне разогнали аки баранов. Одних труб огненных больших и малых у меня семь десятков, дымов аки под Переяславом дюжина телег. На весь твой лагерь хватит. Две тысячи моих воев идут вниз по Волге. Пять сотен, по Москве реке!Цифры я безбожно завышал, но слухи вокруг моего войска ходили всякие, в том числе и про его огромную численность. Распускались их новгородцы и Литва чтобы хоть как то оправдать своё постыдное поражение, но я тому не препятствовал.

— А Москва тебе помогать не станет. Продолжил я давить полководца. — Зачем ей сие. Ты ведь Семёна части добычи лишил, лучших людей в полон забрал. Москва в стороне постоит, посмотрит, а Рязань. Хм… Не находишь что Короткопол мне жизнь свою должен, а Ярослав Пронский и вовсе на мою сторону встанет. Один ты супротив меня останешься, один. И в этот раз азм жалеть твоих воев не буду. Ни один из них домой не вернётся. Дымами потравлю, огнём жечь буду.

— Ты не посмеешь! Одно слово урус и тебя проткнут сотни стрел!

— Не проткнут. Я постучал по толстому доспеху.Одно неверное слово и ты умрешь, а я ещё поживу. Сигнал дам людишкам красными огнями, опосля меня с боем выведут, а весь твой лагерь огненным зельем сожгут да дымами вонючими, что куда крепче старых окурят. Но ты сего уже не узришь, аки не узришь позор и гибель рода свого.

— Хан Озбек отомстит. Три тумена на Русь пошлёт. В Новосиле и уделе твоём ни хлопа не останется, ни горожанина.

— У хана ныне нет трёх туменов, а один я уж как ни будь разобью. Да, сие будет не просто, но я справлюсь. Обещаю. Четыре лета тому назад два ваших тумена поляки разбили у Люблина. Спустя лето они же, четыре на Висле. Вы уже не те бесстрашные монголы что внушали страх всему миру. И ежели бы не прах мой, ты бы и Смоленска не взял. Размякли вы, разжирели аки сытые евнухи. А хочешь расскажу как всё будет на самом деле? Кто ты таков Товлубий? Ты Чингизид, али ты ближник Узбека, али ты эмир чтобы за тебя вся степь встала. Ты никто и за двенадцать тысяч рублей кои я привезу хану на откуп меня и пальцем не тронут.

— Двенадцать тысяч! Глаза Товлу-бея азартно зажглись.

— А ты думал с чего на меня Великий Новгород ополчился.

— Что же ты хочешь, коняз.

— Вот, другое дело. Запомни бей, со мною дружить надобно и более того повторять не буду. Полона у тебя неполных четырнадцать тысяч. Жита сорок тысяч пудов и скота большого и малого, без счёта. Сие и продашь, скопом.