„Пили чай <…> говорили о войне. Не очевидные (для меня <…>) предпосылки к затяжной бойне, не гибель культуры, не безумие вдруг ослепшего человечества <…> — в центре внимания оказались усы Гогенцоллерна. В этот вечер я постиг обреченность России, и мне представлялась чудовищной людская недальновидность“. Подумав, Апушин пометил эти строки задним числом: Июль 1914» (с. 68–69). Посредством подобного рода игровых кунштюков автор ПП пытается убедить своих читателей — с Горьким во главе — в несостоятельности сложившихся принципов научного историзма, отвергая саму возможность рационально-позитивистского осмысления истории. В качестве альтернативы ему (и выросшей из него ЖКС) Анненков выдвигает базирующееся на игре осмысление эстетическое (и даже ультраэстетическое). Тематическое сходство ПП с ЖКС очевидно: в обеих «Повестях» осмысляются судьба русской интеллигенции на рубеже веков, формы ее самосознания и способы ее самореализации в различных социальных сферах[492]. Но в отличие от Горького, занятого преимущественно анализом политической ангажированности «мыслящего пролетариата», Анненков отдает предпочтение деятельности интеллигенции творческой — художественной и артистической. Примечательны, однако, его ориентация на автора ЖКС и зачастую явное подражание ему в освещении эстетической проблематики — в том числе и сугубо литературной. Как известно, «в мировой литературе, пожалуй, нет такого произведения, которое могло бы сравниться с „Жизнью Клима Самгина“ по насыщенности литературными мотивами, по количеству упоминаний литературных героев, обилию цитат, названий, имен писателей и поэтов. При этом <…> каждый факт, касающийся литературы и искусства, подлинен и достоверен. В романе упоминаются писатели почти всех европейских стран. Здесь и корифеи мировой литературы, и малоизвестные или совсем почти забытые писатели <…>. Около тысячи художественных произведений и литературных героев, от Гомера до самого Горького, от „Илиады“ и „Одиссеи“ до драмы „На дне“, — таков круг имен и названий, вовлеченных в роман»[493]. Несравнимо меньшая по объему (в 7, 5 раз по отношению к I–III частям ЖКС), ПП в указанном плане отнюдь не менее репрезентативна[494] — и это несмотря на ее специфическую особенность: наряду с проблемами литературными и даже металитературными[495], здесь широко экспонированы проблемы изобразительного искусства, музыки, театра, скульптуры, архитектуры (и даже кино) — преимущественно русского Серебряного века, — опять же как у Горького[496]. Столь отчетливо заявленные предпочтения обусловлены не только основным родом занятий Анненкова, они — часть его, модерниста с типичной тягой к эстетическому универсализму, message’a реалисту Горькому, спровоцированы ЖКС (с его логоцентризмом) и самой личностью Горького[497]. Вслед за автором ЖКС и Анненков стремится представить в ПП «художественно запечатленную социологию литературных вкусов, живую картину реальной судьбы литературных направлений в восприятии русского читателя»[498]. Характерно, однако, что и их экспликация имеет отчетливо выраженный игровой характер и зачастую порождает комический эффект, как, например, в следующей ситуации: «Студенты в Петербурге читают „Незнакомку“. Девочка Ванда из „Квисисаны“ говорит: — Я уесь Незнакоумка. Девочка Мурка из „Яра“, что на Петербургской стороне, клянчит: — Карандашик, угостите Незнакомку! Две подруги от одной хозяйки с Подьяческой улицы <…> гуляют по Невскому <…>, прикрепив к своим шляпам черные страусовые перья. — Мы — пара Незнакомок, — улыбаются они, — можете получить электрический сон наяву» (с. 61–62; ср. с. 21–22, 265–266 и др.). Столь же нетривиально проявляется ориентация ПП на ЖКС на жанровом уровне. Как известно, сам Горький «колебался в характеристике жанра своего детища, называя его то хроникой, то романом, то повестью. Критика значительно расширила амплитуду этих колебаний. Эпопея, роман-эпопея, историко-революционная эпопея, историко-философская эпопея, роман, роман воспитания, социальный роман, философский роман, социально-психологический роман, социально-философский роман, „синтетический“ роман, повествование, житие, повесть — таков основной спектр жанровых обозначений…»[499] Анненков подметил жанровую аморфность горьковского текста, переосмыслил ее и принял на вооружение, усмотрев в амбивалентности жанровой структуры дополнительные возможности для смыслопорождения. В результате возник необычайно смыслоемкий текст с откровенной претензией на жанровую универсальность. Природа этого универсализма все та же — игровая: актуализируя в сознании читателя множество жанровых традиций, ПП в то же время ни одной из них полностью не следует[500]. С другой стороны, обращают на себя внимание широко представленные у Анненкова темы пьянства и наркомании (см. с. 225–228, 250, 256 и др.), темы «жратвы» и «пира во время чумы» (см. с. 137–138, 169–171, 181–182 и др.), рвотная и фекальная тематика (см. с. 111–112,176, 194, 228, 257 и др.), матерщина, непристойное поведение персонажей (см. с. 37–39, 135, 139–140, 176–177, 227–228, 256 и др.), скабрезные анекдоты и шутки (см. с. 79, 117, 118, 123, 137, 283, 293 и др.) и, наконец, карнавальная тема (сюжетная линия Феди Попова — с. 76–80 и др., см. также с. 223). Взятые в совокупности, все эти особенности позволяют говорить о типологической близости ПП к тому относящемуся к области серьезно-смехового универсальному типу жанрового содержания, который М. М. Бахтин обозначил термином «мениппея»[501]. Напомним: мениппея — это, как правило, произведение с ярко выраженной амбивалентной структурой, содержательную основу которого составляют поиски философских, нравственных и иных истин при непосредственном, зачастую фамильярном, контакте с действительностью. При этом смех и авантюрный сюжет служат средствами испытания претендующих на аподиктичность идей и остропроблемных ситуаций. Мениппейную литературу «интересует один вопрос: для чего живет человек. Не как, а зачем? Человек вообще — без родины, без религии, без истории»[502]. Между тем определяющим для Горького в ЖКС был вопрос «как». Подведем итоги. Многочисленные и намеренные переклички ПП с ЖКС — на персонажном, сюжетном, тематическом, жанровом и иных уровнях — призваны были понудить анненковского читателя к соотнесению этих двух текстов и, соответственно, к сопоставлению предложенных в них двух принципиально различных эстетических моделей российской действительности 1880–1910-х годов: реалистической у Горького и постмодернистской у «Б. Темирязева». Причем поводом для развернутой последним (младшим) творческой полемики и, соответственно, базой для создания альтернативного текста в равной мере послужили как сильные, так и слабые (с точки зрения современников, эмигрантов — в том числе) стороны горьковской эпопеи. Александр Данилевский (Тарту) Поэзия И. А. Бунина: Новые источники для научного издания (Проблемы текстологии. II)[*] До сих пор[504] основными источниками для издания лирики Бунина считались хранящиеся в российских архивах авторские экземпляры двух этапных прижизненных собраний сочинений: вернуться Ср. с определением тематики ЖКС Н. Оцупом: «В этой вещи Горький пытается изобразить среднего русского интеллигента до революции. <…> Наряду с развитием событий истории политической, Горький пытается восстановить историю философских и художественных настроений эпохи <…>. Наконец, есть в эпопее Горького план как бы вневременный — описания любви, смерти, всего, что относится к природе человека и зависит лишь косвенно от событий исторических» (Оцуп Н. Литературный дневник: …2. «Клим Самгин». С. 178). Ср.: Адамович Г. Максим Горький // Современные записки. 1936. № 61. С. 393. вернуться Вайнберг И. За горьковской строкой. С. 248–249. вернуться По свидетельству И. Вайнберга, в ЖКС «Л. Н. Толстой, его произведения и их герои прямо или косвенно упоминаются <…> на 103 страницах, Леонид Андреев — на 53, Достоевский — на 51, Некрасов — на 44, Пушкин — на 39, Чехов — на 35, Гоголь, Мопассан, Федор Сологуб — на 27, Мережковский — на 26, Шекспир — на 23, Герцен, Брюсов — на 19» (Там же. С. 249). Ср. в ПП: Пушкин, «его произведения и их герои прямо или косвенно» упомянуты на 9 страницах, А. Блок — на 8, Л. Толстой — на 6, Гоголь — на 5, Л. Андреев — на 4, Гумилев, Н. Добролюбов, М. Кузмин, Лермонтов — на 3, Ахматова, Демьян Бедный, Г. Галина, Державин, Мандельштам, Маяковский и «Серапионовы братья» — на 2, И. Анненский, Бальмонт, В. Белинский, Боборыкин, Брюсов, Вересаев, А. Вертинский, А. Волынский, Гарин-Михайловский, Гаршин, П. Герман, Гончаров, Грибоедов, Есенин, Жуковский, Иванов-Разумник, Кантемир, А. Коллонтай, А. Кольцов, Мамин-Сибиряк, Мельников-Печерский, Вас. Немирович-Данченко, Писемский, Потапенко, Пяст, Ремизов, Ф. Решетников, Радищев, Салтыков-Щедрин, Серафимович, Случевский, Вл. Соловьев, Ф. Сологуб, Стасов, Б. Тимофеев, А. К. Толстой, А. Н. Толстой, Тургенев, С. Фруг, Д. Цензор, Чарская, В. Чудовский, И. Шатров, Шеллер-Михайлов, Шершеневич, Щепкина-Куперник и Ясинский — на 1 странице. Достоевский остался невостребованным, зато особо актуальными для ПП оказались «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» И. Ильфа и Е. Петрова, нигде, однако, Анненковым непосредственно не названные, но многократно и разнообразно им привлекаемые, — см. об этом: Данилевский А. «Чужое слово» в «Повести о пустяках» Б. Темирязева (Юрия Анненкова): Переклички с дилогией Ильфа и Петрова // Русская литература. 2000. № 4. С. 243–252. Из иностранных писателей наиболее востребованными в ПП оказались Диккенс, Вольтер, Гете, Андерсен, Мицкевич, Сенкевич, Шекспир и Шенье (все подсчеты проводились по московскому, 2001 г., изданию ПП, более петербургского — с его обилием иллюстраций, широкими полями и пр. — подходящему для сопоставления с томами горьковского «Собрания сочинений»). вернуться Подразумеваются характерные для повествователя в ПП заявления вроде: «Бедный Котик Винтиков! Он уже ждал своей очереди появиться в этой повести, но был вычеркнут из черновика» (с. 48; ср. с. 56–57 и мн. др.). вернуться См., в частности: «Среди различных течений и фактов русской „литературной истории“, нашедших отражение в „Жизни Клима Самгина“, чрезвычайно широко и разветвленно показано декадентство начала века» (Вайнберг И. За горьковской строкой. С. 292). Ср.: Оцуп Н. Литературный дневник: …2. «Клим Самгин». С. 179. вернуться В этом плане необычайно показательна следующая характеристика эстетических запросов Клима из IV части ЖКС: «Живопись не очень интересовала Самгина. Он смотрел на посещение музеев и выставок как на обязанность культурного человека, — обязанность, которая дает темы для бесед. Картины он обычно читал, как книги, и сам видел, что это обесцвечивает их» (22, 12). Знать ее в пору работы над П П Анненков не мог, но он хорошо знал Горького и осознавал — как и многие — известную автобиографичность образа Клима (в этой связи см., например: «Без всякого желания автора унизить можно, мне думается, утверждать, что Горький многое в Климе Самгине списал с себя самого» — Оцуп Н. Литературный дневник: …2. «Клим Самгин». С. 182). вернуться Вайнберг И. За горьковской строкой. С. 292. вернуться Сухих С. И. Проблема жанра «Жизни Клима Самгина» в литературоведении 70-х годов // Вопросы горьковедения («Жизнь Клима Самгина» М. Горького). С. 3. См. здесь же: «Трудно найти другое произведение, в определении жанровой природы которого царил бы в критике такой разнобой и было бы столько неясностей и противоречий, как „Жизнь Клима Самгина“». вернуться Об ориентации ПП на исторические хронику и роман и одновременно на пародию на них уже было сказано. Параллельно в тексте налицо жанровые признаки романов: социально-политического, бытового, семейного, романа воспитания, «романа чувств» (линии Коленьки и князя Пети), романа о природе искусства и судьбе художника, авантюрного романа, плутовского (линия Феди Попова) и советского плутовского романа (детально разработанная проекция Семки Розенблата на Остапа Бендера), сатирического романа и романа-фарса (линия Коленьки и Дэви Шапкина в период их «комиссарства»), «документального романа с ключом» (наличие у большинства персонажей легко опознаваемых реальных прототипов), романа в стихах (отсылки к «Евгению Онегину»), романа-памфлета (линия Хохлова-старшего, ориентированного на Верховенского-отца в «Бесах»), романа-антиутопии (отсылки к «Аэлите» A. Толстого), романа-«мифа» (отсылки к «Петербургу» Белого), романа-мениппеи (переклички с «Козлиной песнью» К. Вагинова), а также повести (см. заглавие ПП), «полубеллетризованных фельетонов»-мемуаров в духе Г. Иванова, комедийной драмы (отсылки к «Трем сестрам» Чехова) и «драмы лирической», публицистической статьи (отсылки к «Интеллигенции и революции» Блока) и публицистического очерка (переклички с «петербургскими» очерками B. Шкловского и А. Амфитеатрова), философского и эстетического трактатов (рассуждения Гука и князя Пети на предмет искусства слова, живописи и музыки) и трактата театроведческого (в духе Н. Евреинова) — и в то же время налицо и элементы пародии на все эти жанры. вернуться О ней см.: Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979. С. 122–140; Приходько Т. Ф. Мениппея // Краткая литературная энциклопедия. М., 1978. Т. 9. С. 525; Приходько Т. Ф. Мениппея // Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 217. вернуться Вайль, П., Генис А. Вселенная без мозжечка // Время и мы (Нью-Йорк). 1979. № 39. С. 154. вернуться Выражаю искреннюю признательность хранителю Русского архива г. Лидс (Великобритания) Ричарду Дэвису, без деятельного участия которого работа над текстологией Бунина была бы невозможна. О современных изданиях Бунина и материалах в российских хранилищах см.: Двинятина Т. М. Поэзия И. А. Бунина: Проблемы текстологии. I // «На меже меж Голосом и Эхом»: Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян. М., 2007. С. 359–381. вернуться См.: Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т. / Под общ. ред. А. С. Мясникова, Б. С. Рюрикова, А. Т. Твардовского; Вступ. ст. А. Т. Твардовского; Примеч. О. Н. Михайлова и А. К. Бабореко. М., 1965–1967. Т. 1. С. 522; и далее во всех след. изд. Бунина. Подробнее см. в нашей первой статье о текстологии Бунина, см. примеч. 1 (В файле — примечание № 503 — прим. верст.). |
