— О твоих снах, — продолжила мама, тяжело вздохнула. — И о том, что ты не изменился, как все… там, — она махнула рукой за спину. — Я считаю, что все это связано между собой. Как считаешь, Леша?
— Однозначно, — ответил он.
— Однозначно? — спросила мама, — ты что других слов не знаешь? Жириновского насмотрелся что ли?
— Ой, мать, отступись ты от меня! Рассказывай лучше побыстрей, идти ведь надо.
Я прислушался к лесу. Показалось, что где-то хрустнула ветка.
— Нет, дорогие мои, — сказал я, протягивая маме руку. — Давайте-ка мы все же будем двигаться. А по дороге расскажете.
Отец, кряхтя, поднялся сам, опираясь о дерево.
— Ладно, — кивнула мама, — пойдем.
Мы не спеша пошли вдоль речки.
Мама немного подумала, продолжила.
— Я знаю, почему ты не изменился, как мы. Как все в городе.
— Ну, не факт, что я один такой! — сказал я.
— Да, возможно. Но ты точно не мог заразиться.
Я даже обернулся.
— Это почему у тебя такая уверенность?
Мама напомнила мне о моем первом проявлении необычных способностей.
— Это было летом, я тогда работала в магазине, в центре. Ты ходил меня встречать на остановку каждый день. Это было как раз перед школой, и мы с отцом решили тебя в садик больше не водить. Еще бабушка жива была, царство ей небесное. Тебе было семь лет. Так вот я тогда вышла из магазина после смены, собралась идти на остановку, это метров сто от магазина, и вдруг почувствовала это… не знаю как назвать… как голос какой в голове. И главное голос-то твой! — она посмотрела на меня, — но какой-то другой, испуганный, прямо как крик души! Ты мне сказал не ходить сейчас на остановку, а зайти и еще что-то там купить в ларьке, уж не помню что, мороженку что ли. Но только, говоришь, нельзя идти на остановку. А потом вижу в голове своей, как в кино, картину — едет с горы огромный грузовик прямо на эту самую остановку. А там же люди ждут автобус. Пять человек. И я с ними — шестая. А грузовик на полном ходу на нас. И прямо всех нас в эту остановку вмял. В лепешку. Все погибли.
Отец шел молча, глядя перед собой. Мама помолчала, видимо вспоминала этот кошмар.
— У меня от реальности картинки даже коленки подогнулись… а потом я очнулась. Кино в голове кончилось, а я продолжала идти на остановку. А в голове после этого кино словно молоточки застучали: тук-тук. И голосок твой детский, испуганный кричит: не ходи, не ходи!.. Я еще на часы посмотрела, до автобуса было минут десять. В руках сумки с продуктами, чего я, думаю еще покупать-то должна? Все вроде уже купила… а в голове молоточки… и голосок твой все в ушах стоит. Решила я тогда просто не доходить до остановки, в сторонке постоять. Может, поверила твоему голосочку. А, может, просто из интереса. Не было ведь у меня никогда таких голосов в голове, да еще с фильмами!
Мама замолчала, мы пробрались через густой кустарник.
— Что же дальше, мам?
— А ты еще не понял? — спросила она. — Через минуту с горы летит тот самый большущий грузовик! И вихляет из стороны в сторону, как будто водитель там пьяный. А потом у него эта штука… как ее… а, капот! Хлоп, и открывается и кабину-то закрывает. И машина сразу резко поворачивает на остановку. Я-то в стороне стою, вижу как на экране все, как сон во сне. И ноги у меня онемели от совпадения этих картинок. А на остановке никто и не двинулся. То ли не видели, не знаю. Вскрикнуть даже никто из них не успел. Быстро все произошло… удар, грохот, через секунду кто-то прямо за моей спиной как заверещит!.. я тогда в обморок упала… и яйца все раздавила всмятку…
Она затихла. Я повернулся к ней. В глазах стоял страх, боль, ужас. Она побледнела.
— Мама, — я обнял ее за плечи. — Все! Все прошло! Все хорошо, успокойся…
— Ты не представляешь, сколько там было крови… я потом целый месяц пешком ходила. Пока дожди ливневые не прошли.
Мы помолчали, слушая ветер в деревьях и журчание реки. Отец стоял в сторонке, навалившись на дерево, большими глазами смотрел на проплывающие в сером небе грязные облака. Восход еще не окрасил их в розовый цвет.
У меня не было слов. Да и что можно сказать, когда узнаешь о себе такие вещи, необычные способности. Я ведь ничего этого даже не помню.
Наше усталое молчание нарушил отдаленный треск. Вдоль реки за нами кто-то шел, в этом нет сомнений. И он не отставал.
Мы затаили дыхание.
Шум повторился. Я схватил маму за руку.
— Идем быстро, но тихо!
Стараясь обходить лежащие на земле ветки, чтобы избежать выдающего шума, я старался идти как можно быстрее.
Вдруг мама тихо дернула меня за руку, зашептала.
— Никита! Отец отстает!
Я обернулся. Отец двигался далеко позади, сильно хромая на левую ногу. Лоб блестел от пота, видно, что он очень устал, хотя старался не подавать вида, натужно улыбался нам.
— Черт, — вырвалось у меня.
Я отдал сумку маме, подошел к нему, взял за руку и присел.
— Ты что собираешься делать? — спросил он, отстраняясь.
— Покатать тебя немного хочу! — и одним движением закинул себе на плечи. Удобнее обхватил одной рукой его руку, другой ногу. — А то ты меня в детстве катал на себе, а мне все никак случай не представится!
Мама с сомнением и страхом пошла за нами, поддерживая отца сзади. А тот все бормотал.
— Тяжело ведь, устанешь быстро! Я, не смотри, что маленький, говна во мне знаешь сколько! Мать, подтверди!
— Это уж точно, — откликнулась мама совершенно серьезным голосом.
Неудобная ноша все норовила зацепиться за торчащие ветки. Приходилось узкие места проходить боком, что невероятно осложняло и замедляло передвижение. Спустя минут пятнадцать мышцы ног забились, колени начали подгибаться, пот застилал глаза. Я остановился, опустил отца на землю, перевел дыхание.
— Сколько ты весишь? — спросил я.
— Ну, килограмм где-то семьдесят уже много лет, — ответил он, — если пельменей не наелся.
Я присел рядом с ним, вытер пот с лица, в горле словно наждачная бумага. Мама протянула мне полупустую бутылку воды. Я сделал пару больших, жадных глотков, усмехнулся, глядя на отца.
— Не надо было тебя хлебом кормить. Ты, по-моему, тяжелее килограмм на двадцать стал.
Отец нервно и натянуто засмеялся. Понятно, что ему не нравится роль обузы.
— Ну, я отдохнул, можно дальше двигать, — сказал он.
— Ага, отдохнул, — ответил я, прополоскал горло. — Ну-ка, покажи свою ногу.
— Да нормальная у меня нога. Сейчас расходится и совсем…
— Ты покажи сначала! — перебил я, посмотрел на маму. Она понимающе кивнула, подошла к мужу, задрала штанину и ахнула, зажав рот рукой.
— Да-а, — протянул я, глядя на опухшую покрасневшую щиколотку. — С такой ногой ты сам далеко не уйдешь. И чем дальше, тем только хуже будет.
— Да ничего! Справлюсь! — возразил отец с таким видом, будто мы собрались его бросить здесь как больную собаку из упряжки.
— Ну ладно, поехали дальше, — сказал я и закинул его на плечи. Отец слабо сопротивлялся.
— Ты сам уже кое-как идешь! — сказал он.
— Ничего, своя ноша не тянет. Мама, иди вперед, я за тобой.
Она вздохнула, поправила на плече сумку и двинулась дальше. Быстро светало. Идти становилось гораздо легче. Только бы еще не было погони — и совсем хорошо.
На этот раз я устал гораздо быстрее, а холодное дыхание преследователя где-то за спиной ощущалось сильнее. Нас догоняли.
Я остановился, привалил отца к дереву, постоял минуту, разминая плечи и ноги, отдышался, снова молча взвалил его на плечи, двинулся дальше.
Очень скоро и даже неожиданно за деревьями появились какие-то строения, выплывающие призраками из тумана.
— Это, наверное, твое Заполье, — сказал я, останавливаясь.
— Что будем делать? — спросил отец, похромал к дереву, сел.
— Что, что, обходить стороной, — ответил я, обессиленно упал во влажную траву. Ноги были как деревянные.
— Я сам пойду! — сказал отец с виноватым видом. — Я ведь не инвалид! — потянулся рукой, подобрал палку, и, оттолкнувшись от дерева, сделал несколько геройских шагов. На пятом шаге палка сломалась, больная нога подогнулась, он выругался и повалился со стоном на землю.
