А сейчас надо вам рассказать про наши огороды. Они известны на всю область, а может, и дальше. Потому что они у нас не простые, а семенные. Овощи на них растут не только для еды, но и для семян. Семена у нас собирают с моркови, с укропа, с редиски, с огурцов, с помидоров и тыквы. Осенью колхоз сдаёт семена государству, и всегда ему говорят: «Спасибо, но готовьте ещё больше».

Мы идём с Вовкой на огород, и я говорю ему, что, наверно, придём раньше всех.

— Спят ещё наши дружки-приятели, — говорю я.

А Вовка смеётся:

— Не иначе, как солнышко тебя ослепило. Глянь получше на луг!

Глянула, а в долине словно цветы лазоревые расцвели. Одни у родника сидят, ждут бригадиршу тётю Граню, другие огородами пробираются, а иные с Кукушкиного холма по тропинке сползают.

— Вовка, — говорю я, — да тут вся школа сбежалась.

— А чего ж! Дома сидеть глупых нету, — отвечает мне Вовка.

Тут и наши начальницы пришли: огородная бригадирша тётя Граня и её помощница — моя мама. Все учителя тоже рано сошлись и быстро поставили нас на работу. Малыши стали сухие укропные шапки отряхивать и сухие стручки с редиски собирать. А нас, пятиклассников, определили на огурцы. Это работа посерьёзнее. Одни ходят по грядам и собирают огурцы. Да не зелёные, а те, что уже перезрели и лежат на земле, как коричневые толстенькие поросята. Оторвёшь от плети, положишь на ладонь, а он тёплый, тяжёлый, шершавенький. Значит, вполне уже созрел, и семена в нём готовы.

Одни ребята эти огурцы рвут, а другие за столами сидят и их потрошат. Разрежут огурчик вдоль и выпустят семена в таз с водой, а пустые половинки кидают в верейки под стол для колхозных поросят. Семена в тазах моют и кладут на чистые столы на солнышке просыхать.

За работой время летело быстро, мы и не заметили, как полдень настал, и тётя Граня сказала:

— Соберите-ка ведро зелёных огурчиков и к шалашу: там вам обедать сготовлено.

Подошли мы к шалашу и видим: костёр догорает, и щи в большом котле булькают и вкусно так пахнут. Со свежей капустой щи, с молодой картошечкой.

Мы стали друг за дружкой в очередь, и тётя Граня с мамой нам наливали, двоим в одну миску. Мне вместе с Вовкой.

— Жених и невеста, — сказала про нас председателева Раечка. И глаза свои голубые сощурила.

Я хотела сказать ей: «Дура!», да пожалела. У неё отец с войны без ноги вернулся. Так и председательствует теперь на костылях. А он, лёгок на помине, как раз проезжал мимо, остановился и спрашивает:

— Вы что так смеётесь-веселитесь, может, война кончилась, а по радио сообщить забыли?

Тётя Граня ему отвечает:

— Нет, Иван Прокофьевич, война не кончилась. Да не всё же плакать и горевать. Радость у нас!

— Какая же у вас радость? Может, со мной поделитесь? — спрашивает председатель.

Тётя Граня ему говорит:

— А вот дети наши живы-здоровы, растут и в работе нам помогают. Разве ж это не радость?

— Ну-ну, — сказал председатель. — Пускай помогают. — И поехал дальше.

А тётя Граня взялась за своё дело. Вот и тяжко у неё на душе, страшно, что нету от мужа писем, а не плачет она, не жалуется, ещё других в горе поддерживает, — такой у неё характер.

После обеда мы перемыли посуду и хотели ещё поработать, но тётя Граня сказала:

— Хватит. А то потом спины не разогнёте. Да и все столы огуречными семенами заняты, сушить больше негде. Послезавтра придёте, и будет в самый раз: и огурчики новые созреют, и семена высохнут, сложим их в ящики.

Шли мы домой усталые, но всё равно пели песню. Эта песня всем людям была знакома, и припев у неё был: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна! Идёт война народная, священная война».

А война в ту пору уже гремела и дымилась совсем недалеко от нас, и не видно было ей конца, и страшно было думать о сражавшихся на фронте близких людях.

На другой день мы с Вовкой снова жали и таскали траву своим коровам, но разговор у нас был всё о канунешнем дне.

Потом мы снова работали на огурцах, а через неделю перешли на помидоры.

Однажды Вовка позвал меня в поле, где убирали пшеницу.

Пришли мы и видим картину: идут наши малыши по полю и ищут обронённые колоски. Наклоняются, подбирают и складывают в пучочки. А сами такие серьёзные, такие заботливые! Я всё-таки не стерпела и засмеялась.

Вовка рассердился и говорит:

— Тебе всё смех!

А я разве виновата, что такая смешливая?

Вечером наша черноглазая Доська, конечно, стала хвалиться. Говорит:

— Я больше всех собрала! Галина Васильевна сказала, что я тридцать колосков собрала. И все такие толстые! Галина Васильевна говорит: «Надо хлеб беречь! Тогда и на фронт, и всем хватит».

Наш директор снова собрал всех нас в школе и сказал:

— У нас новость. Через неделю из районного центра пойдёт на фронт машина с подарками. Обещали и наши захватить, если мы к тому времени приготовим.

— Всё приготовим, — сказала учительница Клавдия Михайловна. — Только скажите, Иван Петрович, что можно послать.

— А что сами придумаете. Что получше у вас есть, то и шлите, — ответил Иван Петрович. Он долгих собраний не любил и сказал, что можно расходиться.

А вечером в нашем дворе снова собрались люди и стали думать, какие же всё-таки готовить подарки.

Баба Дуня сказала:

— Я вот четыре пары шерстяных носков связала и всё думаю: когда же это они на фронт попадут?

— Теперь уже скоро, — откликнулась тётя Граня.

— Знаю. Придёт осень, на дворе холодно, в окопах сырость. Валяные сапоги солдатам ещё не скоро дадут, и ноги у них стынут. А натянут ребята мои носки, им и в кирзовых не зябко будет. Если успею, ещё парочку свяжу.

У тёти Кати, мамы полевого бригадира нашего, и у Клавдии Михайловны бумазея нашлась на портянки, а наша мама захотела ещё новый ручник послать, тот, что перед войной вышивала.

— Санюрке в приданое, — пошутила она.

Баба Дуня махнула рукой:

— Санюрке твоей ещё расти и расти! А вырастет — такую красавицу да умницу, дочь отецкую, и без приданого возьмут.

«Красавица!» Никто никогда мне такого не говорил. Вовка-то слышал ли?

Я глянула на него, а он обернулся и показал мне язык… А я-то думала…

Маму попросили, и она вынесла показала полотенце. А оно белоснежное, петушками вышито и тонким кружевом своего вязанья обшито.

— Таким ручником Герою Советского Союза утираться, — сказал кто-то.

— На войне все герои, — сказала баба Дуня и вспомнила, что в правлении обещали выписать муки солдатам на лепёшки. — Я испеку, а вы, бабы, тащите — у кого пахтанье есть или сметанка. Лепёшки будут рассыпчатые и сладкие.

— Молочка, жалко, нельзя послать, а оно теперь густое, — загрустила тётя Катя.

А Клавдия Михайловна сказала:

— Молока нельзя, а творог можно. Принесите свежего, мы его просолим, сложим в чистый деревянный ушат, и дойдёт творожок отлично.

— Может, яблоки сухие у кого-нибудь найдутся? — спрашивает баба Дуня. Но яблок сухих ни у кого не было, летошние съели, а нонешние ещё на деревьях висят, зреют.

— Малинки бы насушить, — догадалась баба Дуня. — Из сушёной малинки чай вкусный! А простудится кто-нибудь из ребят, да напьётся малинового чаю — вся хворь из него уйдёт.

Тётя Граня покачала головой:

— Малинка-то в лесу. Пустит ли нас председатель в такую горячую пору гулять по лесу?

— Вас не пустит, так мы сходим, — откликнулся Вовка. — Завтра на огороды нам не идти, свободны мы. Подхватим кузова и ведёрки, только вы нас и видели…

Только они нас и видели! Ещё пастух коров не погнал, а мы уже вышли из села. Роса большая была, так мы, чтоб не очень вымокнуть, шли не табунком, а цепочкой по тропинке, друг за дружкой. Огородами прошли — тут и лес. На опушке заяц нас поджидает. Шубка у него серая, лапки белые и хвостик будто снежок. У меня в сумке морковка была. Хотела я подманить зайчишку, да где там! Как задал косой стрекача! Будто во сне его увидели.