Разве можно было продать нашу ласковую, щедрую Лыску, которая поила молоком Доську, подняла нас обеих после кори? Разве встали бы мы так быстро, если бы не пили её молока? У неё белое пятнышко на лбу, и потому мы её прозвали Лыской, а сама она рыжая и по вечерам, когда возвращается стадо и за лесом садится солнце, освещая дорогу, кажется золотой. И, если она идёт впереди других коров, люди радуются и говорят, что завтра будет хорошая погода. Есть у нас такая примета: светлая корова впереди — вёдро, чёрная — дождь. Я сказала:

— Ни Лыску, ни Вовкину Милку не продадим. Сами мы сена припасём, как я папе обещала. Верно, Вовка?

Вовка кивнул головой. А мама вздохнула:

— Замучаетесь…

— А молочка Лыскиного попьют и опять бодрые станут, — откликнулась Доська. Вот маленькая, а ведь соображает.

Утром рано мама ещё только растопила печку, а меня уже будит Вовка:

— Вставай! Пошли!

Я не сразу раскрыла глаза. И почему так? С вечера никак не хочешь ложиться, хоть и темно на дворе, и скучно. А утром, когда такая кругом красота, и небо голубое, и солнце ясное, и роса блестит, как серебряная, никак не раскрыть глаза? Но Вовка был тут, рядом, упрямый, настойчивый мужичок! И я поднялась.

Мы взяли по большому мешку и отправились. Шли втроём — наш Дружок увязался за нами и весело бежал по лугу. Иногда он останавливался, поднимал одно ухо и прислушивался. Я боялась, что он чует перепелиное гнездо, и просила Вовку посвистеть и отозвать его. Дружок неохотно покорялся и брёл за нами.

На лугу у лесной опушки мы нажали серпами ещё влажной от росы травы, наполнили доверху мешки и поволокли домой. Было тяжело, и мы обливались потом, но доволокли и высыпали каждый в своём дворе. Дружок напился из своего чугунка и полез в будку отдыхать. А мы решили, пока не так жарко, сходить ещё раз.

На обратном пути встретили деда Матвея. Есть у нас такой добрый дед. Мы с Вовкой всегда думали, что это про него сочинили стихи: «Дедушка, голубчик, сделай мне свисток! Дедушка, найди мне беленький грибок!»

У деда сыновья на войне, и он внуков нянчит. И ещё Галине Васильевне помогает: водит с нею ребят на речку купаться и рассказывает им сказки, когда мамы уезжают в степь и ребята ночуют в детском саду. И ещё дед Матвей правит косы косарям и, кому надо, печки кладёт. Вот какой дед Матвей!

Увидел он, как мы мешки с травой по земле тащим, как обливаемся потом, и сказал:

— Стоп! Это не дело. Пойдёмте ко мне, я вам тележку дам.

И дал. Лёгкая, прямо сама бежит! На такой тележке возить траву — радость. Мы без неё и половины б не натаскали.

Есть в нашем селе такой обычай: каждая хозяйка, которая отдаёт пастуху свою корову и овечек, принимает пастуха у себя дома в свою очередь. Пастух с подпасками приходят три раза: на заре — завтракать, в полдень — обедать и вечером — ужинать. У нас это называется «череда».

Все хозяйки знают, какая у пастухов трудная работа: коров в стаде много, и надо следить, чтобы ни одна не пропала, ни одна в пшеницу не забрела и все бы сытые вернулись и с молоком. И все хозяйки стараются получше принять пастухов, повкусней накормить их и соблюсти все обычаи, которые матери и бабушки их соблюдали.

До войны это было легко. В лавке всего хватало: и колбасы, и закусок, и гостинцев для подпасков. Пряниками мальчишек оделяли, халвой. Теперь надо было небогатым домашним угощением обойтись, припасти, приберечь, придумать: не ушли бы пастух с пастушатами голодные.

В ночь под нашу череду мама почти не спала. Ещё темно было, когда она затопила печь. Я тоже вскочила: помогала ей и присматривалась.

На белый, хорошо выскобленный стол мама постелила чистый ручник, поставила хлеб, соль, горячую, только из печки, лепёшку, миску с тёртой редькой и миску со свежими огурцами. В первый раз их нынче собрали и берегли для этого случая. Лично для пастуха Ивана Федосеича мама положила на край ручника новый ситцевый кисет с домашним табаком и целую газету. Раньше клали папиросы и спички, но теперь ни того, ни другого не было. Иван Федосеич это знал и не обижался.

Как только пастухи вошли в избу, мама сказала:

— Милости просим! Иван Федосеич, Алёша, Миша, садитесь за стол. Чем богаты, тем и рады вас угостить. Не обижайтесь, коли что не так…

Иван Федосеич ответил маме, что у доброй и ласковой хозяйки и сухой хлеб пирогом покажется, а у хмурой и пирог в рот не пойдёт. Он сел за стол, а потом уселись его подпаски Миша с Алёшей. Мама вытащила из печки чугунок с горячим супом. Раньше суп варился с говядиной или бараниной, теперь он заправлен только сметаной и сухими грибами.

Мама вылила суп в большую миску, подала на стол, и гости стали хлебать.

Ели они отлично, но мама, подавая и убирая, всё приговаривала:

— Что же мало покушали? И донышка в блюде не видать. Может, не солоно? А может, не сладит?

И Иван Федосеич отвечал, утирая бороду ручником:

— Спасибо, хозяйка. В меру солоно и вдоволь сладит.

А подпаски молчали, им за столом говорить не полагалось. Зато ели они с большим аппетитом. Я замечала, что мама этому радуется, и мне тоже было приятно.

После супа мама подала толстую картофельную драчёну[2] и кувшин горячего топлёного молока. Большую бутылку холодного молока мама поставила в сумку Ивана Федосеича, положила туда полкаравая и десяток варёных яиц. Соль она аккуратно завязала в белую холщовую тряпочку.

Пастухи ушли к стаду. Я помыла посуду и легла чуток поспать. А мама ушла до вечера на колхозный огород.

В обед пастухов принимала я. Мама работала далеко и не могла прийти. Пришёл помочь Вовка, но всё равно было страшно: а вдруг что не по обычаю, вдруг что не так?

Пастухи пригнали стадо и пришли обедать в первом часу. Я налила полный рукомойник воды и поставила на стол кувшин холодного квасу. Было жарко, и все, конечно, хотели пить. Вовка достал из печки чугун со щами и горшок с кашей. Так же, как и мама, я угощала и приговаривала, но голос у меня дрожал от волнения:

— Покушайте малосольных огурчиков, — просила я, — нынче поставлены. Забелите погуще щи, сметанка свежая, только собранная.

Иван Федосеич ел потихоньку, не торопясь, а мальчишки глотали так, словно неделю не видели горячего. Иван Федосеич раза два поглядел на них сурово, а мы с Вовкой радовались, что им нравится наша еда. Встретила б я таких ребят на улице, я б и глазом на них не повела. Но здесь, в доме, они были уважаемые гости, серьёзные работники, от них зависела судьба стада. И я обращалась к ним с почтением. А Вовка ничего не говорил: не в его избе была череда, Вовка мне помогал молча.

После обеда Иван Федосеич покурил во дворе на лавочке, забрал мальчишек и пошёл на сеновал часок поспать. Через час они поднялись и снова погнали стадо пастись.

Вечером мама вернулась пораньше и сама справляла череду — кормила пастухов ужином. Уходя домой, Иван Федосеич поблагодарил маму за добрую хлеб-соль и за хозяйскую ласку. Мне он поклонился особо. Алёшка тоже покивал головой, а Мишка, когда Иван Федосеич отвернулся, гримасу скорчил. Вот какой Мишка!

На другой день череда была у тети Грани, и я им помогала.

В школе кончились занятия, и было собрание учеников и учителей. Директор сказал короткую речь:

— Выйдем все в поле и на огороды, поможем колхозу и фронту!

Договорились так: самые младшие ученики не будут ходить каждый день, а только тогда, когда их позовут. Четвёртые и пятые классы будут ходить через день, а старшие — ежедневно. Завтра в семь утра быть на огородах. Сбор у родника возле шалаша.

Утром рано мы покормили свою живность. Чугунок с водой Вовка в землю вкопал, чтобы Дружок его не перекинул и не остался бы в жару без воды. Сами быстренько оделись, умылись, пионерские галстуки повязали и побежали на огороды.