Я полную сковороду семечек нажарила на углях. И мы все впятером забрались на печку, лежали и щёлкали семечки, словно был праздник, а не простой будний день.

А потом тётя Граня с Вовкой ушли домой: печку тоже надо топить, скотину проведать…

Мама хотела слезть с печки и сходить к Лыске, но я её не пустила:

— Спи с Доськой, а я сама схожу.

— А не боишься? — спросила мама.

— Ни крохи!

А у самой колени дрожат, и пошевелиться боюсь: вдруг кого сбоку увижу! Надела старую мамину шубейку, повязала платком голову и вышла во двор. Дружок прежде меня выскочил. Уселся на снег и смотрит на небо. А кругом красота! Тучи разошлись, метель кончилась, и снег на свету у месяца блестит и сияет. Ну прямо как в «Ночь перед рождеством» писателя Гоголя. А месяца как раз половина, и лежит он на боку. Тут я вспомнила поговорку, которую наш папа говорил, а привёз эту поговорку ещё дедушка, он во флоте матросом служил: «Месяц лежит — моряк стоит». (Беспокойное, бурное, значит, будет море.) Вот и нас, видно, ждут метели и вьюги. Не придётся на печке с книжкой полёживать, надо будет снег сгребать и у дома, и у школы. Увидала я эту зимнюю красоту, и совсем мне не страшно стало. Правда, писатель Гоголь рассказывал, что в эти ночи летают и ведьмы, и черти. Но когда ж это было! А теперь, говорит мама, в наших местах ничего такого не слышно.

Я открыла в коровник дверь, и Лыска глянула на меня своими добрыми и разумными глазами. Подкинула ей хорошую охапку сена (натаскали мы с Вовкой, хватит до весны), покрепче прикрыла дверь и пошла в избу. Дружок опять проскочил спереди — продрог. Я размяла ему три картошины, налила туда ещё тёплых щей и забелила молоком. Он всё съел, миску вылизал и улёгся спать под лавкой, а я полезла на печку. Мама с Доськой спали в обнимку, а мне ещё надо было прочитать географию и выучить начало стихотворения про деда Мазая и зайцев поэта Некрасова. Очень хорошее стихотворение.

Я шла из школы домой. Прокатывалась на ледяных дорожках и притворялась, что мне весело. А на самом деле мне было очень стыдно. Так стыдно, что не хотелось смотреть в глаза ребятам, а главное, Вовке. А ведь могло ничего не быть, если бы я вчера… Ладно! Расскажу всё по порядку.

Вчера Вовка пошёл за Доськой в садик и почему-то задержался: репетиция там была, они же готовят утренник ко дню Красной Армии.

Я прибрала и подмела в избе и выложила на стол книжки и тетрадки, нужные для занятий. Вспомнила, что задача на завтра по арифметике задана, открыла Вовкину тетрадку, а она уже там! Наверно, ещё вчера решил и переписал. И я подумала так: я эту задачу решать не буду, времени у меня много, что ли? Спишу у Вовки и ладно. Он-то, конечно, спросит, но я скажу, что сама решила. А то он, если узнает правду, как начнёт, как начнёт! И про солдат вспомнит, что они с фашистами воюют, а я боюсь с задачей повоевать. А не будешь знать арифметики, алгебру с геометрией ещё хуже решать будешь… Вот как стал бы рассуждать мой друг Вовка, если бы узнал, что я списала, а не решила задачу.

Кончила переписывать и слышу: Вовка с Доськой на крыльце топают, снег отряхивают. Я раздела Доську, дала ей молока с хлебушком, — она в эту пору всегда хочет есть, — и мы с Вовкой сели заниматься. Он спрашивает:

— Ты задачу не пробовала решать?

— Уже, — отвечаю я. — Мне мама помогла. Давай будем правило учить и упражнение по грамматике переписывать. — И хоть бы чуть при этом покраснела.

Сделали мы уроки, пришли наши мамы, все вместе послушали радио и порадовались, что наши-то всё время вперёд идут. А тут и ночь наступила.

В школе арифметика была на первом уроке. Клавдия Михайловна ходила по классу, смотрела во все тетрадки и тому, кто решил задачу, говорила: «Хорошо». А тому, у кого задача не получилась, говорила: «Ничего, сейчас будем решать вместе». Всех обошла, вернулась к своему столу и вдруг говорит:

— Саша, у тебя задачка решена. Иди к доске и расскажи, как ты её решала.

Ох! Вот ужас-то! Вы бы видели, как я шла к доске. Ноги у меня только в шерстяных носках — валенки-то мы у дверей оставляем, — а кажется, будто они в чугунных сапогах: так и заплетаются. В классе у нас не жарко, а лицо у меня горит. Стала я у доски, взяла в руки мел. Клавдия Михайловна диктует условие задачи, я пишу, а руки у меня дрожат.

— Начинай рассуждать, — говорит учительница.

Где там рассуждать! Я даже рот раскрыть не могу. Я же задачу сама не решала. А когда переписывала, так спешила, что ничего не запомнила.

Вовка широко раскрытыми глазами на меня смотрит. Догадался мой друг Вовка, достанется мне от него теперь.

А Клавдия Михайловна ни о чём не догадывается, она спрашивает меня:

— Саша, ты отчего так волнуешься?

А я губы кусаю и вот-вот разревусь. Никогда такого позора со мной в школе не было.

Я вижу, с каким удивлением смотрят на меня ребята. Качает головой отличница наша Раечка. Растерянно смотрит Аля. А Вовка даже не глядит в мою сторону: глаза опустил, руки положил на парту и сжал кулаки. Клавдия Михайловна налила в кружку воды, протягивает мне и говорит ласково:

— Выпей, Саша, и успокойся, иди садись. Я тебя потом вызову.

И велела идти к доске другому ученику. Он решает на доске задачу, стучит мелом и объясняет громким голосом. А я сижу и боюсь поглядеть на ребят, боюсь, что будут они теперь меня стыдить и надо мной смеяться.

Но на переменке никто и не вспомнил, как я осрамилась у доски. Девчонки подошли и стали говорить об утреннике, который мы тоже готовим, и я немножко успокоилась. Я думала, что Вовка подойдёт на большой перемене, но он не подошёл. Нахлобучил шапку и побежал играть с мальчишками в снежки. И домой когда возвращались, тоже не подошёл. Всегда ходили вместе, а сегодня врозь.

Перед вечером я понесла Лыске пойло и вижу: Вовка у себя во дворе расчищает дорожку к погребу. Я взяла лопату и тоже стала, где надо, сгребать снег. Во двор вошла Доська. Я повязала ей потуже платок, а она взяла свою маленькую лопатку, поскребла немножко и спрашивает:

— Сань! А вы с Вовкой почему молчите?

Никто ей, понятно, не отвечает.

— Сань! Вы почему ничего не говорите?

Ох уж эта Доська!

— Сань, вы, может, поссорились? У нас в садике тоже есть ребята, которые ссорятся. А другие даже дерутся и кусаются.

— А мы не дерёмся и не кусаемся, — говорит Вовка. — Зачем мы будем кусаться: я же не Дружок, а Саня не Жучка…

Тут я не выдержала и расхохоталась. И Доська — тоже. А Вовка перепрыгнул через плетень в наш двор и предлагает мне:

— Снег мягкий, давай слепим Доське снеговика.

Я, конечно, с радостью согласилась, и мы принялись катать снежные шары. Отличный снеговик получился.

А задачи я после того случая больше никогда не списывала, даже если бывали очень трудные.

А весна уже шла. Далеко ещё, потихоньку, но уже была в дороге. Доська пела: «Жаворонки-гуски, дубовые носки, нам зима надоела: весь хлеб переела, всю куделю попряла…» Верно, хлеба совсем мало осталось, к весне в нашем селе со свёклой пекли, картошку тёрли, а вот кудель лежала нетронутая: когда было её прясть? Шерсть ещё пряли: вязали варежки и носки солдатам. А льняную кудель держали до лучших времён. «Жаворонки-гуски» — это бабуся научила петь нашу Доську, а в садике они пели: «Уж тает снег, бегут ручьи, в окно повеяло весною…» Тоже хорошая песня.

В этот день мы с Вовкой притопали по лужам из школы, заглянули-проведали Вовкину Милку и пошли к нам. Надо было написать изложение по рассказу писателя Льва Толстого «Акула» и задачу решить с примером: уроков всегда хватает… Сидим, читаем «Акулу», и вдруг стук в окно. Глядим — баба Дуня. На плечах полные вёдра качаются, а не уходит: значит, что-то важное хочет сказать. Открываю форточку, а она говорит: