Шла мама медленно: улицы были занесены снегом, а если ночью по городу гуляла метель, то приходилось брести прямо по сугробам.

Но когда по дороге не бывало воздушного налёта или артиллерийского обстрела и не надо было отсиживаться в бомбоубежище, мама приходила на работу вовремя.

По дороге мама думала о Наташе. Конечно, она уже большая и разумная девочка, летом ей пошёл двенадцатый год, и всё-таки оставлять её на целый день одну дома было страшновато. А вдруг она так крепко уснёт, что не услышит воздушной тревоги и не сойдёт в убежище… Или увлечётся книжкой и не заметит, как из железной печурки выпал красный, опасный уголёк. Не наденет валенки или тёплый платок и простудится в очереди за хлебом…

…Но вот наконец и фабрика. Мама вешает в проходной номерок и по коридору идёт в свой пошивочный цех. Здесь она здоровается с подругами, растирает застывшие на морозе руки и берётся за работу.

На большом столе лежит несколько рулонов материи, а на полу целая гора серой ваты. Из этой материи и ваты надо за день сшить стёганые телогрейки и брюки.

Очень тяжело после долгого пути работать стоя, за высоким столом. Но сегодня мама не узнаёт своего стола: то ли она выросла, то ли стол стал гораздо ниже. К ней подходит пожилая женщина, работница их цеха Романовна, и говорит:

— Ты, Ольга Николаевна, не удивляйся. Это я велела ножки у стола подпилить. Не могу глядеть, как ты стоя кроишь. Теперь садись, как все люди, на стул и крои сидя. Ну-ка, попробуй!

Мама садится. Конечно, так можно работать. И гораздо удобней! И гораздо лучше! Отдыхают натруженные тяжёлой дорогой, отёкшие ноги. Умница Романовна! Добрая, заботливая у неё душа.

В цеху работают одни женщины. Среди них есть пожилые, есть средних лет, есть и совсем молоденькие. Но все они как будто похожи: уж очень худые и серые у них лица. Одни строчат на машинках, другие шьют на руках: простёгивают вату, обмётывают петли, пришивают пуговицы. Всем тяжело работать, но все работают на совесть, потому что знают, как нужна защитникам Ленинграда тёплая одежда и как трудно привезти её сейчас с Большой земли.

Рядом с пошивочным цехом — вязальный. Машин там нет, и женщины вяжут носки и варежки на спицах. Вяжут весь день, и есть такие мастерицы, что могут связать по паре, а то и по две больших солдатских носков. Тепло в таких носках будет нашим воинам в окопах.

Романовна и завхоз в цеху, и истопница, и повар: она растапливает железную печку и ставит на неё большую кастрюлю с водой. Печка топится щепками, горит жарко, и в цеху скоро становится тепло. Когда вода закипает, Романовна кладёт в неё полную горсть соли, немного муки и несколько пачек дрожжей. Через пять минут суп готов — это их рабочий обед. Романовна разливает его по мискам.

Мама глотает немного пересоленный дрожжевой суп и думает о том, что вчера они с Наташей получили по карточкам крупу. Наверно, Наташа топит сейчас печку и варит себе кулеш. Сегодня она тоже будет сыта. И от этой приятной мысли и от горячего супа мама чувствует себя бодрее и крепче.

— А теперь компота попейте, — говорит Романовна и из большого бидона наливает в кружки зелёного горьковатого отвара.

— Очень полезный! На сосновых и еловых иголках настоянный, чистый витамин, — добавляет она.

За обедом женщины отдыхают и беседуют. Говорят больше о войне. О том, что разогнали же немцев под Москвой, побили и под Ростовом, разобьют и погонят под Ленинградом. Ещё потерпеть немного, и всё будет хорошо!

После обеда — опять за работу. Романовна моет посуду, подбрасывает в печку угля — и где она только берёт! — и, чтобы веселей работалось, что-нибудь рассказывает. Много она знает всяких историй, и рассказы у неё всегда занятные и часто смешные.

— Есть у нас в доме один мужчина, — рассказывает она сегодня. — Не мужчина, а прямо картина: здоровый и даже сейчас щекастый. На фронт не спешит, фрицев бить не торопится, а в убежище первый бежит. И с чемоданом… — Романовна показывает руками, какого размера у щекастого чемодан. — Прыг-скок! Прыг-скок! Только не под мосток, а под дубовую колонну. У нас в убежище четыре такие колонны поставлены. Управдом говорит — для сопротивления материалов, чтоб убежище, если бомба в дом попадёт, не завалило. Сидит этот мужчина под самой колонной на своём чемодане, глаза зажмурит и до самого отбоя не шелохнется.

Ну, а ребята в нашем доме глазастые, языкастые! Они его вмиг разгадали и прозвали Дядька Паникёр на Чемодане. И нарочно его стращают. Есть у меня внучек Лёнька, озорник. Так вот этот дорогой мой Лёнька прислушивается, прислушивается и заявляет: «Фашистский бомбовоз прямо над нашим домом кружит! Затыкайте, ребята, уши, сейчас как бабахнет!»

Бомбовоз-то, может, над Васильевским островом летает или над Выборгской стороной, а Паникёр Лёньке верит. Сидит на своём чемодане, и руки-ноги у него так и трясутся…

Женщины посмеиваются, а молодая швея Марина говорит:

— Совсем никудышний он человек. Не ленинградский у него характер.

…А вот у тёти Кати, шофёра фабричной грузовой машины, характер ленинградский. Тут хоть бомбы падайте, хоть снаряды рвитесь, а в половине пятого её машина всегда у фабричных ворот. И сама она ходит по цехам, командует:

— Грузите одежду, девушки! Надо засветло мне на фронт добраться.

И доберётся. Машину она водить умеет. И фронт, — он тут неподалёку, у Нарвской заставы.

На улице темнеет, и работа в швейном цеху кончается. При лампочке-мигалке много не нашьёшь. У вязальщиц дело другое. Вязать можно и в полутьме. Сиди себе да позвякивай спицами хоть до полуночи. Некоторые так и делают.

Многие женщины не уходят домой совсем. Те, у кого мужья на фронте, а дети увезены на Большую землю или ночуют в детском саду, тут и живут, на фабрике.

Но Ольге Николаевне надо домой. Дома у неё Наташа. Худенькая, бледная, терпеливая Наташа. Весь день она прожила без мамы, очень соскучилась и теперь уж, наверно, ждёт не дождётся и посматривает всё время на часы.

Ольга Николаевна кончает работу и выходит на улицу. Если ничего не случится, через полтора часа она будет дома.

Мороз к вечеру усиливается, и снег скрипит под валенками. На улице быстро темнеет, и опять навстречу Ольге Николаевне идут люди с синими светящимися медальонами на груди.

…Вот уже больше половины трудной дороги осталось позади. Ещё каких-нибудь тридцать — сорок минут, и она будет дома. Но на Литейном проспекте мама не выдерживает и заходит в книжный магазин. Покупателей в нём сегодня мало. Молодая девушка просматривает медицинские учебники, и мальчишка лет двенадцати, присев на корточки, ищет на нижней полке какую-то, видно, очень нужную ему книжку. Продавщица в меховой шапке сидит у свечи и читает. Она узнаёт Ольгу Николаевну, свою постоянную покупательницу, и говорит ей:

— Я приготовила вам «Белеет парус» Катаева и «Два капитана» Каверина и ещё одну очень хорошую книгу старого русского писателя Аксакова «Детские годы Багрова-внука». Ваша дочка будет довольна.

Мама улыбается.

— Ну ещё бы! Большое вам спасибо.

И бережно укладывает книжки в сумку.

Когда-то ведь мама тоже была девчонкой. Теперь ей кажется, что это было давным-давно, чуть не сто лет назад. И она тоже очень любила читать. Когда какая-нибудь страшно желанная книжка попадала ей в руки, она забывала обо всём на свете. И Наташа тоже очень обрадуется, оживится, повеселеет. И при мысли о Наташиной радости маме становится легче идти.

…Вот и их дом. Ольга Николаевна останавливается и, приподняв голову, оглядывает окна: нет ли где щели, не пробивается ли свет. Все окна чёрны и глухи, словно в доме никто и не живёт.

На скамейке у ворот, закутанная так, что еле видны глаза, в мужском тулупе, с противогазом на боку, сидит их дворничиха Прасковья Васильевна: она дежурит. Прасковья Васильевна узнаёт маму и говорит ей:

— Отдохните немножко, вам же подыматься на четвёртый этаж…

И мама садится с нею рядом. Она посидит только одну минутку, и зато по лестнице будет всходить гораздо быстрее.