Первый круг брызнул искрами. Разноцветными. Знаки засияли приятным коралловым светом и вознеслись вверх. В догорающих свечах Венка произошло движение, огоньки колыхнулись, дрогнули и сияющие частицы их, покружившись немного в воздухе, соединились…

Я широко открыл глаза.

Смотреть на Саламандру нельзя… Рыжая девчонка ничего не знает об этом запрете, о других запретах она не знает также — ей всё равно, где плясать, и сейчас она пляшет на столе… над столом, совершенно босоногая. Звенят её браслеты и колокольчик на щиколотке, и бубенчики, подшитые к подолу юбки: и ленты, вплетённые в три косы, шёлково поют вслед владелице.

— Здравствуй, Дух Огня, — вмешалась в свист и звон бабушка.

Я смог моргнуть и сделать вдох.

— Хорошего пути…

В ответ саламандра издала длинную и певучую трель.

— Я прошу помощи, — невозмутимо сказала бабушка. — А не услужения.

Девчонка отвела от меня золотистый взгляд и адресовала бабушке протяжный пересвист с какими-то хрустящими звуками.

— Ну, по праву Железного леса… — ответила ей бабушка и совершенно неожиданно для всех, включая Ваксу, сложив губы трубочкой, пропела нечто длинное и ироничное. Девчонка обвела светящимся взглядом кухню и почесала лоб. Затем, на мгновение сделавшись и вовсе не девчонкой, не человеком, не…, спела в сторону камина что-то такое, о чём предпочитали умалчивать все те, кто искал спасения у огня длинными древними ночами…

Бабушка кивнула.

— Благодарю тебя, — церемонно произнесла она. Озорная элементалка крутнулась на пятке и три косы её взметнулись языками пламени к потолку, браслеты сыпнули искрами; я вовремя скосил глаза в угол. Нечто насмешливое прозвучало над моей головой.

— Кхм! — прокашлялась бабушка. — Лесик, у неё просьба…

— Желания вредны, — проскрипел я, тщательно пряча взгляд.

— Но то только просьба, — неожиданно мягко сказала бабушка. — Нет нужды в отказах.

— Ну? — буркнул я.

— Невежли́ве, невежли́ве говорить так: «ну», тутай нет ко́ня, — чопорно заметила бабушка.

Я надуто промолчал. Потом хмыкнул. Вышло естественно.

Бабушка, кашлянув в кулак, произнесла нечто раскатистое и тёплое. «Сплошное верхнее „до“, — подумал я. — Где она этому выучилась?». И тут меня охватил приятный жар, взгляд мой встретился с золотистыми очами.

— Есть ли у тебя желание? — прозвучал вопрос, наполненный горячим песком и дымком жаровен. Губы одной из Девяти не шелохнулись. — Есть ли у тебя желание? — вновь прозвучало у меня в голове. Я глядел вниз, маленькие ноги, расписанные хной, беспрестанно двигались — невесомо плыл над ними подол пышной юбки, атласный и непристойный, сладким душным ветром пел колокольчик на щиколотке.

— Желание опасно, — выдавил я, сопротивляясь вторжению жара, во рту у меня пересохло и губы сделались колючими.

— Правильный ответ, — вздохнуло курение алтарей и голова моя закружилась. — Я бы всё равно не исполнила… Давай меняться, — вкрадчиво сказали угольки от костра у реки и дымок от вишнёвых поленьев. — Я ставлю на кон исполнение требования Хозяйки, твои пожелания обрадуют меня и исключат подвох с моей стороны, — сообщили трещины в выжженной земле и тёплый воздух от серных источников.

Мельком я глянул в сторону, бабушка взяла в руки радужную пачку сигарет и отбросила её в центр стола. Я обратился к искусительнице, свернув у рта кулак.

— Я отдаю удовольствие… — с напускной покорностью шепнул я и разжал пальцы — искры от Иванова костра радостно треснули в ответ. — От первой пачки сигарет, — закончил я и поспешно брякнул во вновь сведённую ладонь. — Слово сказано.

Дым от торфяников и тление осенних листьев окутали меня и защипали в глазах, три косы со свистом пронеслись в сантиметре от носа багряными сполохами.

— Слово услышано, — хрипло сказала элементалка. — Грамотей…

И она коснулась меня перстом порока, ледяным и гладким словно мрамор — указательный палец был выкрашен хной, а в ноготь его вделан крошечный камушек. Я скосил глаза.

— Яблоко… — сказали мне ветра пустыни и тополиная метель перед июньским ливнем, — из Элиссы. Будь внимателен к его появлению… тритан, — и палец, коснувшийся моих губ, исчез.

— На тебе знак Высокой Длани, — вздохнуло пламя пожарищ и поджогов. Вакса у меня в ногах чихнула. — Я исполню договор и не прощаюсь, — и алые закаты Берберии исчезли.

— А я говорила про закрытые очи? — поинтересовалась бабушка. — Когда бы не метка, неодменно сфиксовал[148] хоть и на минуту. Будь послушнее впредь, — довольно сказала она. И глянула на свечи.

— Я свидетельствую о договоре, — сказала бабушка плясунье, — и все в Желизном лесе узнают про твои вольности, — подытожила она. — Да будет так.

Пламя из очага пыхнуло синим.

— Можешь фыркать так тысячу раз в тысянче лят, — пригрозила бабушка.

Огонь унялся.

— Такое, — примирительно заявила она. — Принеси мне одежду верхнюю, Лесик, и себе, — за дзесять ми́нут выйдем.

Первый круг истаял дымом.

Я спихнул безмятежно сопящую кошку на пол и вышел в коридор. Воздух в квартире сделался тёплым, всюду колыхались багряные тени — магию Гостя кто-то пожирал. В углу прихожей валялись лыжи и палки. Я обулся, надел Витину куртку, взял тёти-Женино пальто и бабушкины боты. Из кухни донёсся мощный всплеск, запахло кислым и сыростью, и подозрительно знакомый голос прокричал с плохо скрытым смущением:

— Ой, тётя Лена, гутен таг… нахт, шо я только не перенесла, какая вы правая, а я дура! Да, дурра — и приму любую кару. Можете начинать… И так — одно страдание…

Голос сделался льстивым, тонким и мерзким:

— Так как, будете бить по лицу или заберёте пол-здоровья? — поинтересовался он. Я вошёл в кухню.

— С удовольствием сказала бы «да» и забрала б у тебя что-то, — заверила бабушка и дёрнула оба рукава. — Тылко ты Лоруся, то утратила. Давно.

— Ой, — сказала Лора, завидев меня в дверях. — То ты, майне шпицель? Не гляди на тётю Лору. Тётя Лора такая дура, — закончила она и подмигнула мне распухшим глазом. — То вы, тётя Лена, про неви… — хихикнула она поредевшим ртом.

— О забытом, — отозвалась бабушка. — Про совесть.

Лора склонила разбитую голову.

— Говорите, тётя Лена, — сказала она глухо, будто квакая, — вам я не скажу «нет». Ни в этот раз, ни в следующие… Но… но, но что я получу? — она умоляюще глянула на нас всеми оттенками синяков. — Он мне поломал шесть пальцев, ой тётичка Леночка, какая он сволочь, не я ведь установила правила. Он мне полголовы ободрал, при всём болоте, такой стыд. Бил и плевал.

— Треть от сегодняшних пузырьков на чае, — сказал я и побросал обувь на пол.

— Шототакое… — довольно вякнула Лора и скривилась, потрогав собственную переносицу.

— Свидетельствую в договоре, — быстро проговорила бабушка. — Да будет так.

Второй круг — широкая лента зеленоватой водицы, в момент высох. Из аквариума повалил пар, вода в нём вскипела. Лора с видимым усилием исчезла, оставив по себе пивной дух.

— Но тебе не стало равных в гендле[149], — одобряюще заявила бабушка. — Тебя там не били по лбу? Не дули в очи?

— Всё больше валяли в грязи, — оскорбился я. — Я действую в общих интересах. И насмешки ваши впустую, не ожидал.

— О, — произнесла бабушка. — Ажистократ! Юный шляхтиц.

— Речь пойдёт про исправление, — обратилась она к воде и огню. — И прошу о возвращении, — буркнула она и открыла банку. Третий круг обозначился пылью и кварцами.

— Вам лишь бы орать, — сварливо заявило существо из неё, выбираясь на стул и увеличиваясь в размерах. — Нет чтобы подумать про тех, кто отдыхает.

Вакса взъерошилась и зашипела в его сторону.

— А ты вообще без слов, — ответило оно. — Нелишне молчать в таком положении.

— Ежели тебе то такая тенскнота и шум — запакую назад, в слоик уютный, — равнодушно сказала бабушка. — Будешь звеселяться за горохом. То так интеллектуално.