Иногда в качестве инструмента для гадания используют котёл, выкрашенный изнутри чёрным. Котёл заполняют водой и бросают в него серебряную монету, символизирующую Луну в ночном небе.

Остается загадкой, где увидел звезду мой брат, было ли то, что он увидел, звездой, и какой? Небо было чёрным, мглистым — словно тот самый котёл, и предвещало снегопад на Рождество и обложные метели до самого Сильвестра. Я захлопнул дверь.

Бабушка на пороге кухни вдруг обернулась, будто её толкнули в спину и рявкнула:

— Лесик!!! Подойди сюда… прентко!

Тётя Зоня выронила сапог и чуть не упала. Витя споткнулся на ровном месте. Тётя Женя опасливо присела на низенькую, оббитую гвоздями скамеечку и обхватила колени руками. Храбрая Вакса отважно укрылась в ванной.

Я посеменил к бабушке, нутром чуя скорую и беспощадную расправу. Возможно, дыбу.

— Стань обок и повторяй, — прошипела мне прямо в ухо бабушка, — и руками, руками води — как я. Скончим этот кудель-мудель.

Она откинула назад прядь волос и с силой поддёрнула рукава блузы, я услышал треск ниток.

— In nomine… — начала бабушка, я послушно приступил вторым голосом и дальше… дальше это оказалась не молитвой.

До сих пор не решаюсь повторить тот набор звуков.

Возможно, это была латынь, какой ее запомнили варвары — сарматская или венедская. Может, кирпичи в кладовке или ель в дальней комнате и были рады слышать слова типа: «префация», «иллатия», «изурире» или «анимус» — я нет. Дар, применённый бабушкой, был сильнее меня, сильнее ветра за окнами и сильнее присутствующих.

— Ибо это великая тайна воплощенного слова. Да будет так… — завершила бабушка.

— Так… — эхом повторил я. Голова у меня закружилась. По коридору прокатилась волна тёплого воздуха, запахло свежестью и полевыми цветами. И мне показалось, всего на мгновение; будто я слышу треньканье шарманки из бабушкиной комнаты. Галлюцинация.

Появилась Вакса, воплощая собою невинность и добродушие. Кошка расхлябанным шагом пересекла переднюю и потерлась об мою штанину. При этом она попробовала мурлыкать. Я озадаченно почесал её за ухом — хищник упал на спину и кокетливо подёргал лапками.

Второй меня сразила тётя Женя.

— Надо бы, — сказала она, мечтательно рассматривая дверь, — нарезать лимонов. Пойду поищу, я спрятала банку с ними в шафу.

Неля с Витей, шушукаясь, удалились вслед тётке. До меня долетело их хихиканье. Походка кузины была несколько развинченной, она всё ещё куталась в плед, то и дело наступая на его края.

Тётя Зоня рывком расстегнула лыжный комбинезон и, вывернувшись из него подобно линяющей кобре, решительно заявила:

— Я слыхала, есть вода? Иду в душ первая! Грязной за стол не сяду.

Туманными, зелёными с тёмным ободком, глазами она скользнула по нам с бабушкой и менее решительно сказала:

— Мы, мама, должны поговорить, — она слегка потерла лоб и сквозь ладонь продолжила. — Эта телеграмма…

— Моя ты фурия, — нежно сказала бабушка. — Иди, смой неспокуй.

Тётя Зоня выдохнула, потрогала туго затянутый хвост рыжих кудрей и пошагала в ванную, к подолу ее чёрного свитера прицепилась жёлтая ниточка. Недлинная.

— Шатен? — с сомнением спросила бабушка и отогнала от двери оглушительно мурлыкающую кошку.

— Блондин, — сказал я. — Аксель… этот.

В отдалении пыхнула колонка и полилась вода.

Кузина моя, Яна, попутавшись в своем комбинезоне, швырнула его под вешалку. Прямо в лужу, натекшую из-под их с тёткой лыжных ботинок. Внезапным жестом, словно ковбой кольт, выхватила здоровенную косметичку и клацнула ею.

— Где она её прятала? — удивился я и только хотел спросить, как Яна, шепелявя больше обычного, прошелестела. — Долшна наришовать глажа!! Ну как я ш таким лицом… голым и за штол…

— Иди до покоя, — сказала бабушка, — до хлопачкув. Иди. Иди.

Яна развернулась и поплыла в кашу с Витей комнату, по дороге она задела лыжи. С грохотом они упали. Яна не вздрогнула и не обернулась.

Бабушка покашляла в кулак, извлекла небольшой кружевной платочек и промокнула пот на лбу и над губой. Запахло «Быть может» и более сложно — матиолами и табачком.

— Устала, — вздохнула бабушка, — от внезапности случайной. Чую фалш, но чье то — не скажу.

Я поднял лыжи и сунул их в угол.

— Совпадения, — подумал я слух. — Всё просто.

— Тылко з виду[124], — откликнулась бабушка и пошла в кухню.

У стола бабушка поманила меня пальцем, церемонно опустилась на стул и, закуривая, спросила:

— Перекручиваешь мне чары? Ты то шпециялно?

— Это допрос? — спросил я и мрачно высморкался.

— Вопрос… — произнесла бабушка торжественно. — Пока что, — и она стряхнула пепел в черепаху. Одинокий гость робко проплыл к столу. Бабушка не глядя щёлкнула пальцами и серебристая фигура, содрогнувшись, исчезла в стене.

— Я просто чую тут чью-то волю. И чары, — раздумчиво сообщила бабушка. — Для них нет двери, нет за…

— Говорили уже, — буркнул я и сел на пуфик.

— Послушаешь. Запомнишь. Быть может, — процедила бабушка и раздавила сигарету. — Применила Дар, доплела чужое деянье, — сказала она и хлопнула ладонью по столу, — чаровала на Вигилию. Грешна.

— Осознание есть первая ступенька, — сообщил я.

— Точно то же мне говорил один доктор, — сказала бабушка. — Его немцы повесили, после… Такое. Я всем сбила жичения. Память про них. Навела марение, такое как мне, там.

— Что, уже никто не хочет кушать? — спросил я и обнаружил за пуфиком тапки в клеточку.

— Забыли про то — на время, — сообщила бабушка и потрогала гемму. — Но как ты усилил мой Дар, то забыла и я. Жичение. Своё.

— Вы хотели подарить мне десять рублей, — быстро сказал я и надел тапочки.

— Такое… — огорченно сказала бабушка. — Видишь, как всё покрутилось — уже и не подарю.

— Я ж напомнил, — озадачился я.

— Надо было ждать, пока вспомнила б сама. Теперь то твоё желание — не моё, — изрекла бабушка. — Буду скупионная и прочту литературу шпециальну.

— Какая-какая? — переспросил я тревожно.

— Такая, как ты не бываешь, — равнодушно заметила бабушка, — сосредоточона…

— Будете говорить со Старой Книгой? — злорадно осведомился я. — Творческих успехов. Уж она вам подскажет, — я пошевелил ногами в тапках и прогнусавил:

— В сорок третьем году вы забили мыша́, теперь у вас отвалилась голова — вот и не суетитесь…

— В том годе, что ты сказал, мышей не было — их поели раньше, — сказала бабушка и со вкусом отхлебнула компоту. — Удался! — сказала она. — И каблуки не носили. Обувь была деревляная — стукалки. Она поправила волосы. — Ну, ты раскладывай сер… салфетки, — обратила бабушка ко мне зелёные очи и вздохнула.

— Чары скоротечны.

— И салфетки превратятся в белых мышей, — вставил я. — Недоеденных в войну…

— Гадула бессовестна! — сказала бабушка и вышла.

— Да, имечко редкое, — сказал я ей вдогонку. — Меня зовут не так, между прочим.

— Мама, я нашла лимоны! — прокричала тётя Женя. — Мы тут их и порежем…

И из комнаты донесся смех…

Король-падуб, печальный зеленый великан, на полгода простившийся с Белой богиней, пришел вот уже несколько месяцев тому. Тёмные дни явились вместе с ним. Остролист, падуб, ilex — означает зиму и запад, сосна одна или множество — символ осени и юга, дуб — вестник лета и севера. Эти деревья и кусты все ещё видны на вытертом гобеленчике над тахтой. Я люблю гладить его ладонью, он прохладный и полон уютной гладкости. В середине — там, где чёрный пруд с посеревшими от времени лилиями — тщательно подштопанная дыра, след от случайной пули; дыру в гобелене зашили, а пуля, пуля до сих пор в стене, с сорок третьего года. Часто, когда я сижу на тахте, я слышу, как она ворчит там, среди кирпича и извести, вся сплющенная — это итальянская пуля, убивать тут она никого и не собиралась, все вышло per caso, и она приносит извинения настолько, насколько может принести их пуля. «Scusi!!! Но кто мог знать, что случится так?! Торчать в стене сорок лет! Stupidamente! Лучше бы её съела ruggine! Vero!»