Анаит и кузина Сусанна положили израненного кро…, то есть рыцаря на повозку.

Сусанна поправила набухающую красным повязку на его голове и тоненько вздохнула.

Эстер сумрачно — насколько возможно для высокой и яркой дамы в белом и с сияющим венцом в волосах, глядела на бабушку.

— Мы восстановили равновесие, Гелена, — сказала она, — и колесо не вращается ныне… Но вот он… в будущем… — и едва заметная тень коснулась её бровей, — в его будущем. Она вздохнула. — Ну, я всё-таки сделала свой подарок. Будущее переменчиво. Как знать…

— Может, то… — и бабушка помахала около рта пальцами, — лучше стереть? Пойми, Эстер — с тем подарунком будет тяжко ему. Ешче. Сейчас такое онемение. А тут знак.

— Ненадолго, — оживилась Эстер. — Всё переменится весною. Верь мне.

И она чуть не споткнулась о тётю Зоню.

— Достаточно двух капель, Геленка, — прозвенела Эстер, поглядев себе под ноги, — я давала тебе фиал.

Бабушка похлопала себя по карманам, прошагала, распугивая крошечных собак, к пеналу, и извлекла оттуда хрупкую склянку с Ормянской.

— Я помогу наислабейшему, ибо… — сказала она себе под нос, гигантское полено в очаге треснуло и выпустило ворох искр. Бабушка подошла к повозке — и быки разом обратили к ней увенчанные золотым блеском головы. Эстер сияла свечами в короне и улыбалась из глубины кухни. На пол слетели несколько белых лепестков. Бабушка повела рукой над мужчиной — и повязка на его лбу перестала набухать красными пятнами; чуть наклонила фиал над тем местом, где следовало бы быть сердцу рыцаря. Полено в камине треснуло еще раз — по кухне пронеслась волна тёплого душистого воздуха, хлопнуло наше окно, дрогнули половицы.

Бледный мужчина вздохнул и сел в повозке, быки шумно переступили на месте, тростник хрустнул под их копытами.

— Я спал… — виновато сказал рыцарь, обретая слабый румянец. — А надо было успеть… бежать… но смерть…

— Не имеет силы ныне, — прозвенела Эстер и проплыла, окутывая нас ароматом ландышей, к повозке. Рыцарь поводил пятернёй по окровавленной шевелюре — повязка сбилась на бок. Эстер вновь глянула под ноги, огоньки в свечах её короны чуть колыхнулись.

— Давай их мне, — проронила Эстер, всё более наливаясь сиянием и всё отчётливее звеня медью, источая дух хлебов и лаванды, и сияя колокольчиками ландышей. Бабушка посмотрела на неё и убрала волосы со лба.

— Их, — продолжила Эстер, — и ткнула пальцем в землисто-бледных родственников на полу. — Наислабейших теперь… ибо изведали страх.

Три ведьмы погрузили снулых кузенов и обмякших тёток на повозку. Анаит принесла одежду и обувь.

— Я сама отвезу их на покинутые места и восстановлю тем круг до конца, — отозвалась с повозки ослепительная Эстер. — Теперь вольно вращаться лишь моим колёсам.

Бабушка поглядела на фиал.

— Ах поверь, Геленка, я справлюсь. Ведь это проще простого — положить на место… — отозвалось сияние.

Эстер воздела руки и быки, вздохнув, повлекли повозку вперёд, по бесконечной кухне, половицы скрипели, похрустывали тростинки, в буфете звякала посуда, в пенале горестно вздохнула губная гармоника. Дверь в бабушкину комнату распахнулась — свет, из неё исходящий, источал аромат яблок и ландышей, слышно было, как поют с той стороны песни и звенят струны. Перед тем как Сияние стало Светом, Эстер оглянулась — свечи в её короне горели нестерпимо ярко.

— Доброго огня этому очагу, — произнесла Белая Госпожа.

Я успел запомнить лишь край её взгляда, и мне опять стало жарко, и тяжело, и прекрасно.

«Следуй же за мной без страха, и будь счастлив», — шепнули мне яблоня, и ландыш, и медь, и лютня. А затем она пропала… Белые лепестки, покружившись, растерянно слетели на прожжённые половички.

— Будь благословенна вовек, — беспечально вздохнула Триада. Шелест выдоха её пролетел серой тенью под угасшим абажуром.

— Иди, Лесик, оденься уже, — сказала бабушка и провела рукой по столу. — Пора навести пожонтек… то есть порядек…. Такое.

— Да, — проскрипела Сусанна. — Разгром колоссальный… То просто «Спартак», нет то просто «Гамлет»… Финал.

— Время исправить, — протянула Анаит, — и возвратиться… успеть.

Я, волоча за собою накидки, вышел в тёмный коридор, отчётливо попахивающий дымом — на краешке моего пледа ехал Непослушный и распевал «Тихую ночь».

Дитя, рождённое во вторник, прольёт немало крови. Грех вторника — гнев. Птицы не вьют гнёзд в этот день, а вспыльчивый Тор разит молотом неразумных путников, ибо это день сплошных несчастий. Во вторник Город, да и вся Империя, канули во тьму навеки… Во вторник не стоит жениться или отправляться в путешествие. Хотя, если вы решитесь на переезд, путь ваш будет лёгким…

Вторник должен был наступить через несколько часов. И путешествие мне не грозило, а тем более переезд.

Я одевался в разгромленной комнате, и мне было печально. Большинство ваз чья-то злая воля предала «наглой смерти» — их черепки трещали у меня под ногами. Бабушкины цикламены и фиалки валялись на полу, растоптанные в прах. Стол, как и шкаф, кто-то распотрошил и беспощадно обляпал чем-то подозрительно похожим на смолу. Сквозь разбитые окна торжественно влетали снежинки. Было холодно.

Ёлка в соседней комнате, объятая ровным голубым сиянием, парила над полом, вращаясь противусолонь.

Игрушки на ней тихонько позвякивали.

«Вот оно, волшебство, — удовлетворённо подумал я. — Старые чары! Серебро не одолеть кому попало. Отбилась!»

И показалось мне, как сероглазый Рудольф — самый грустный из Ангелов, улыбнулся из голубого света и поднёс к губам трубу.

«Всё-таки он утонул… — мельком подумал я. — Перед тем, как стать Ангелом».

Раскопав в грудах вываленного из шкафа барахла свои вещи, я оделся. В карманах брюк не было ничего…

Среди разгрома в кухне, по обе стороны стола, чудом не тронутого злой дудочкой, восседали бабушка и кузина Сусанна. На серой скатерти, подле весёлого кувшина с компотом, перед ними стоял поникший Непослушный.

— Вы позабыли, кто здесь может кричать! — вещала бабушка, преступившая все лимиты по сигаретам. — Кричу здесь я!

— Не волнуйся, не волнуйся, — дребезжала рядом кузина. — Будет тиснение…

Мышонок всхлипнул.

Я вежливо покашлял в дверях. Присутствующие не моргнули и глазом. Я покашлял ещё раз, менее деликатно. Существа из аквариума уставились на меня неодобрительно и испустили цепочки пузырьков. Сзади повеяло тёплым воздухом, я осторожненько оглянулся, а ведь этого делать не стоит. За спиной моею стояла Анаит, и глаза её посверкивали во тьме. Несмотря на многократные купания, слабый запах мокрой шерсти сопутствовал ей. «У всех у них своё „Быть может“», — подумал я. И спросил:

— Как это вы тут оказались?

— Я знаю много входов… — туманно ответила она.

— А выход? — спросил я её.

— Выход найдётся, — будто мурлыкнула она. — Почти всегда, он один. Но вот время…

Я вошёл в кухню окончательно и кашлянул, довольно громко…

— Но что ты перхаешь? — спросила бабушка, дунув дымом. — Снова пил зимную воду?

— Ещё я переохладил ноги, — злобно ответил я, — и испачкал их…

— Но, смотрю, ты был в ванной? — и бабушка раздавила остаток папироски в черепахе.

— Да, — светски отозвался я, — там немало интересного…

— Что то есть, интересне? — отозвалась Сусанна. — Ароматное мыдло?

— Кому и мыло интерес, — ответил я. — А вы тут как? Обнажили суть?

Сусанна, в душевной расслабленности, скинула паричок и напоминала ящерицу-игуану.

— Похожи на Пьеро, — в утешение ветшающей Сусанне, сказал я. На голове кузины красовалась чёрная сеточка, удерживающая всё ещё обильные кудри, оттенок которых вызывал интерес. Неподдельный…