— Что-то там з тем оком, что так скачешь? — настороженно спросила она и, развернув меня к себе, внимательно осмотрела глаз.

— Сильно щипет, — просипел я.

— Но ты сядь, не три глаза, — ответила бабушка и спрятала очки в карман халата. На лице я ощутил лёгкое дуновение.

Я сел. Во дворе прошла громко смеющаяся компания и от души хлопнула дверью соседнего подъезда. Протарахтела по брусчатке юркая машинка, увозящая из молочного в нашем квартале пустые железные ящики из-под пакетов молока. Бабушка, судя по звукам, подняла банку и переставляла какие-то предметы на столе.

— Для чего ты весь час сердишься? Зло кличет зло, — сказала она очень тихо. — Без дозволу к нам не войдет никто. Порог благословили, то было давно, очень. Очень, — повторила она и прислушалась к этому слову. — Зимой… — продолжила бабушка и вздохнула.

— Прошлой? — спросил я, осторожно приоткрывая глаз. Бабушка посмотрела меня поверх стола, основательного рождественского стола — с соусниками, бигосом, селедкой, маринованной чечевицей и сливами, карпом, постными пирожками и огромной супницей в дубовые листья — в супнице настаивался рождественский «баршч з вушками».

— Да, прошлой, — сказала она и улыбнулась, — та зима прошла сто лят тому…. Рада, что в тебе есть такое знание… Помандеры повесила, пожалкувала бедный глазик, — закончила она. И правда, мешочек из органзы, в котором лежал шипатый апельсин, покачивался, подвешенный на широкой красной ленте к карнизу, пахло цитрусовыми и специями — духом Рождества.

«Как это она туда влезла? — подумал я. — Высоко ведь».

Остальных помандеров тоже не было видно, следовательно, пока я тёр очи и хныкал, неутомимая бабушка развешивала хранителей духа.

«И никакой личной выгоды… — сварливо подумал я… — потом спишет на ревматизм. Магия кухонна».

— Но в одном есть правда, — заметила бабушка из комнаты. — То благословение надо подкрепить. Сегодня ждем гос…, голос бабушкин оборвался, а на галерейке мелькнула смутно очерченная тюлем фигура.

Бабушка оказалась у меня за спиной, а Вакса под ногами.

— Цихо!!! — прошептала бабушка. — Ша!

В дверь постучали. Раздался звонок. Слышно было, как кто-то сбивает на галерейке снег с обуви и шмыгает носом.

— Посмотри, кто там, — просипела бабушка мне в ухо, я было сделал шаг к двери. — О… Раны Господни, — шепнула бабушка и похрустела пальцами. — То не так! Посмотри!!!

Я закрыл глаза. Далеко-далеко проплакали в вышине гуси, из пустоты на плиты моста падали снежинки, все они были красными, поднялся ветер, красные хлопья зачастили, укутывая всё кровавой пеленой — в такт ветру запела вдали одинокая флейта. Я открыл глаза.

— Мгла какая-то, — буркнул я, — никого я не вижу!!!

Некий круг не больше блюдца внезапно засветился неясным светом около двери, свет мигнул и дверь открылась. Открыли ее ключом.

— Тю! — выдохнул я.

— Христос рождается… — начала бабушка.

— Его славим… — раздалось из проёма. — Чего вы сидите… стоите во тьме, как кроты? Уже боитесь посмотреть один на другого? — спросил, входя, мой кузен Витя. Следом за ним влетели снежинки. Вигилия обещала быть с метелью.

Ветер изменился.

Заканчивая заклинание, обязательно скажите: «Да будет так!».

Иногда я опаздываю и не говорю вовремя заключительные слова. И желания искажаются.

Они могут самостоятельно выбирать время для исполнения — такова версия бабушки, они не исполняются вовсе — такова моя версия.

Сколько таких искаженных желаний носится по свету — летучие голландцы прихотей, конфетти страстей…

Бабушка решительно отодвинула меня в сторону.

— И как там, на улице? — спросила она, подойдя к Вите вплотную и глядя на него сурово.

— На нашей грязно, — ответил Витя, моргая на бабушку из-под чёлки. — Вода по косточку. И снег.

— Угу, — сосредоточенно сказала бабушка и обошла его со спины.

— А на остальных?

В коридор вошла заспанная Вакса и, кратко прокашлявшись, села, обвив себя хвостом; после некоторой внутренней борьбы, сопровождавшейся сопением, ей удалось придать себе крайне сосредоточенный вид.

— А я нигде не был, — продолжил мой брат и решительно шагнул в прихожую. — Нас вернули в школу. Автобус сломался. Мы так и не уехали.

Я чихнул. Бабушка посмотрела на меня, а Вакса на Витины ботинки.

— Направду, — произнесла бабушка, и погладила Витю по затылку, он еле заметно поёжился.

— Но иди поешь, только как помоешь руки, — заметила она Вите. — Что-то сухое скушай, — добавила бабушка. — Постное…

И она пошла к себе.

— Зато я успеваю посмотреть Паспарту, — сообщил мне брат, развешивая куртку и шарф. — До того…

— До того… — бабушка как всегда появилась внезапна — А Святой Отец молится за нас сейчас, — назидательно сказала она, материализовавшись у вешалки. — Чтобы ты, Ви́теку, мог плюнуть на Вигилию и посмотреть ту… Чубурашку — «до того»…

Витя густо покраснел и тоненько потянул носом.

— Святому Отцу, — вставил я. — Нет дела до наших мультиков, он их не смотрит.

— А Бог? — недобрым голосом спросила бабушка.

— Вы поговорили и с Ним? — поинтересовался я. — Он смотрел и тоже против?

Вакса ретировалась в комнату, где на внешней стороне окна синички вступили в малопристойную потасовку за кусочек сала на нитке.

— Бог всегда тут, — сказала бабушка и силой хлопнула себя по груди. — И говорит…

— Так это чревовещание! — ласково подсказал я. — За него побивали камнями.

Витя обречённо пошел мыть руки. Из ванной донеслось бурчание. Бабушка подошла ко мне поближе, из зарослей лимонной мяты шумно спрыгнула Вакса и пробежалась по кухне, негодуя на неразумных синичек.

— Ты не фиглюй тут, — сказала бабушка и сверкнула зелёным взглядом. — Вигилия не повод лечь при телевизоре яко морж и хихотать, знаешь то не хуже.

— Вы, бабушка, обсмотрелись Дроздова, — сказал я. — Не бывает смеющихся ластоногих…

— То, по-твоему, все они плачут? — спросила бабушка и кратко улыбнулась.

— Да, — сказал я. — И оттого вода в море солёная.

— Фантаста, — восхищённо сказала бабушка. — Но прошу без дерзостей. Утомилась.

И обратила очи к ванной, откуда высунулся длинный Витин нос.

— Ждала тебя, — пророкотала она. — Вам час натягать линку.

— Плакала Чубурашка, — буркнул я в сторону бабушки и почувствовал её улыбку.

В некоторых местах, где мне доводилось встречать Новый Год, подарки складывают под ёлкой. Чаще всего там нет кошки или же она очень, очень благовоспитанна.

Иногда подарки вручаются непосредственно гостям — например из шкафа или из иного удивительного места — я это приветствую. Деда Мороза, проспиртованного и оклеенного скверной бородой, я недолюбливал с детства — в моем представлении именно так и выглядел «нечистый Злой», о котором много и со вкусом рассказывала бабушка в далёких семидесятых.

С неназываемых пор у нас было заведено срезать подарки с «линки» — натянутой поперёк кухни веревочки — гость с завязанными глазами, пьяновато щелкающий ножницами в воздухе, или затянутый чёрным платочком ребенок, злобно подпрыгивающий с теми же ножницами, в попытке ухватить «подарунок» на шнурочке, всегда немало веселили собравшихся. Бабушка стояла на своем твердо — что, как говорится, «зетнёшь ослепьённый» — то твоё. Правило Рождества.

Такая вот «регула». Никаких куч под ёлкой. Только апельсиновые и лимонные корки «для запаха, от кошки».

Мы с Витей трепетно натягивали «линку». Радиоприёмник вкрадчиво прополаскивал кухню оркестром Поля Мориа. Я стоял на печке и привязывал верёвку к древнему крюку, а брат мой Витольд примостился на опасном сооружении из стула и табуретки, разыскивая наощупь такой же крюк над пеналом.