«О-о-о. Ссора, — подумал я, — кровная. Какие старые чары».

— Отдайте, Хозяйка, — опершись руками на стол, попросил Гость. — Что вам стоит? В конце-концов, это всего лишь щенок и стекляшка. Или мне забрать кого-то другого? Других? Опять?

— И вправду, мама, — вдруг сказала тётя Зоня, — решайся. Чего мы все должны…

Бабушка повернулась к столу спиной. Было видно, как она силится поддёрнуть рукава.

— Мама! — тётя Зоня перешла на крик. — Я тебе говорю, ответь! Или ты опять за своё? Делаешь вид… — она поднялась: опухшая, вся в красных пятнах, с истончившимся от злости ртом, растрёпанная. — Ты решаешь свои вопросы за наш… за их… За мой счёт. Я тут всегда как сирота, — тоненько крикнула она. — Всю жизнь купалась последней, — она высморкалась. — В холодной воде… А всё маме, всё бабушке, всё Вите — а вы, девочки, подождёте… А бабушка-то, мама, умерла, и прабабушка умерла, и мальчики все твои умерли, — прохрипела она в бабушкину спину. — Всё детство оставляла им горбушки: «А вдруг, — говорила, — а вдруг…» А не вдруг! Всё, пропали… любимчики. Тю-тю… Ждала она! А мы — полусироты, живы! — она вцепилась в скатерть. — И в холодной воде всю жизнь здесь, в обносках!

— Смелее, — прошептал Гость. — Вы её очень ослабили…

— Что ты мне дала? А? Ответь! — выкрикнула своё фирменное проклятие тётя Зоня — и, излив яд, собиралась было сесть, да забыла о лежащем на полу стуле. Раздался визг, взметнулись рыжие пряди, ноги, и тётка распростёрлась на половичках.

— Я тебе скажу, — заявила ей сестра и вылила на неё компот из графина. — По жопе, в детстве, мало.

— Хамка, дура, длинноносый фашист. Я ж вся мокрая и замёрзну, — плаксиво заявила тётя Зоня с пола. — Помогите мне кто-нибудь…

— Браво, браво, — сказал Гость. — Такое соло.

Абажур над нами протяжно моргнул и в абсолютной тьме мы увидали, как красным горят глаза пришлеца. Вакса, с тахты, светила очами в ответ.

— Я могу повременить с Зеркалом, — выдавил из себя Гость. — Слишком долго гоняюсь за ним. Но вот этот, третий — интересует меня в первую очередь. Не то вам опять придётся кем-то жертвовать… голосом… годами… близкими… детьми.

— Мама, — отозвалась тётя Женя. — Это уже слишком! Ответь ему что-то.

— Пока бабушка молчит, тётя Женя, он ничего не сможет сделать. Это всё угрозы, — так. Сквозняк. Холодный ветер в полдень.

— В спальне, там, — вкрадчиво сказал всадник. — Один раз. Тоже был сквозняк… ветер. Не можете не помнить.

Тётя Женя обхватила пальцами шею.

— Мама, — сказала она, — как так? Это ты…? Ну не молчи. Ведь… Костя… Так значит ты, ты могла… могла спасти… — хрипло крикнула она. — Но ведь промолчала. Я же так просила… Я ведь никогда ни о чём не просила… Никогда!

— Это был бы не совсем дядя Костя, — сказал я шёпотом. — И зеркало, зеркала, мы…

Тётка повернулась ко мне — на бледном лице проступили два ярко-алых пятна.

«Как у чахоточных», — подумал я.

— Что ты можешь об этом знать? — прокричала тётя Женя. — Что? Сопляк!

Неля заплакала. Горько. Витя оторвал свежепришитую пуговицу.

— Я, может быть, и сопляк, — примирительно сказал я. — Только я говорю, что знаю: он, — и я ткнул в Гостя пальцем, — раздор и ссора. Провокатор хренов.

— Тёмные дни теперь прошли, — обратился я к всаднику, безмятежно гладящему дудочку. Где-то на самом краю мира прозвенела нежно челеста. «Рознь» развеялась.

— Тыкать пальцем невежливо, — бесцветно произнёс Гость, в голосе его читалась досада.

Тётя Женя будто оступилась.

— Ой… — сказала она и покраснела. — Ой, мама, прости.

Я перевёл глаза на скатерть, крошки сложились, наконец, в слово. «Незаконно» дрожало на «аксамите».

— Я вот тут думал, — быстро сказал я. — Ты нежеланный и незаконный Гость…

— И? — насмешливо переспросил он.

— Ияизгоняютебяотнынеинавекиотменяяприглашение, — пробарабанил я, кузина Сусанна оторвала третью пуговицу жакета, на лице её читалась досада.

— Ты частишь, — сообщил он. — И не сказал, кого представляешь — поэтому эти слова не будут иметь…

По кухне пронесся тёплый ветер, прилетело неизвестно откуда несколько крупных розоватых лепестков, отчётливо зазвенела челеста и где-то в недрах дома нечто скрипнуло — так говорит жернов, пробуждаемый ото сна.

— …всей силы, — закончил гость и щёлкнул пальцами. Посторонние звуки стихли.

Пока Всадник стряхивал лепестки с плаща, я решил пробежаться в коридор и дальше — к ёлке. Стоило мне вырваться из-за стола, как раздался визг — многоголосый, кто-то крикнул: «Беги!», я распахнул кухонную дверь, сделал пять шагов, и всё стало зыбким, навстречу мне взвилась тёмная фигура — я, поднеся кулак ко рту, ударил её старым бабушкиным заклятием в лицо.

«И всё-таки это неправильно, — подумал я. — Надо было связать прежде руки… Во имя…»

Тут громыхнул иной Дар — из тех, что идут по левое плечо — и тоже в лицо. Мне. Запахло марганцовкой, что-то раскололось. Перед глазами замерцал дым.

Падая, я ударился о шкаф. В нём всё грохотало и кто-то пищал.

…Ежели за время, что пройдет от дня Святой Люции до рождественского сочельника, из девяти деревьев — липа, береза, орешник, верба, ольха, бук, ель, терновник, клён — сделать стул, каждый день работая понемногу, да взять его тайком на заутреню, да сесть на него — увидишь то, что скрыто от других: женщин, которые преклоняют колена, повернувшись спиной к алтарю. Это и есть ведьмы…

«Мне не нужен такой стул, — тупо подумал я. — Я и так всё вижу».

Правильнее сказать — я не видел ничего. И в ушах будто что-то плескалось. В ноздри бил запах дыма и копоти, пахло мокрым зверем.

— Изумруд способствует умножению ума, — сказал кто-то у меня над ухом писклявым голоском. Я попытался открыть глаза, и с третьей попытки у меня получилось.

Прямо на груди у меня сидел Непослушный и заунывно читал некий список, написанный на узкой белой бумажке.

— Это чек из хлебного, — опознал я бумажку. — Они что, теперь записывают на них Книгу тайн?

Мышонок посмотрел на меня подавленно.

— Изумруд — камень неба и небесного руководства, он даёт советы точные и недвусмысленные… — продолжил он.

— Ты пил? — шёпотом спросил я. За столом шёл оживлённый спор, кто-то считал «Один, два… девять не выходит».

— У нас был пир, Сминтеевы таинства, — сказал он мышиным шёпотом.

— С ума сойти, — прошептал я.

— Так и бывает, — заверил меня Непослушный. — Одна, две, ну три мыши срываются. Всегда.

— Ну и? — заинтересованно спросил я.

— А затем ворвался, он. Дудочник… — пискнул мышонок. — И всех пленил… Мы принесли тебя сюда, а теперь должны открыть некую дверь.

— Это какое-то Буратино, — мрачно сказал я. — А что это у меня из ушей капает?

— Кровь, — слабея от страха заявил мышонок. — Вы так дрались!

— Надо же, — удивился я. — А я ничего не помню.

— Скажи спасибо, что дышишь, — сказала кажущаяся мне огромной Неля. — Мы тушили шторы компотом. А графин всё равно полный. Давай я помогу тебе встать.

И мы поплелись к столу. Внизу мыши следовали за нами серым печальным пятном.

— Я заберу только его, только его одного, — сказал Дудочник, Халлекин, Северный ветер, раздувая ноздри и выпячивая подбородок. — Вы будете плакать недолго, ведь он ещё маленький, и вообще — его даже не должно было быть… Вы, Хозяйка даже не знаете, чего лишаетесь. И… и что будет, если он останется!