— И кто это? — задал я коварный вопрос. Колено, атакованное красной шерстью, смолкло. На всякий случай я обвязал его шарфиком и натянул брюки.

— Спредавцы непотребу, — сказала бабушка. — Ходили и кричали, пели куплэты.

Она выложила на прямоугольник темно-зеленого бархата небольшую горку украшений.

— Всё то — мозаика разбита, — сказала бабушка и надела на палец тяжелую на вид «печатку» с камнем зелёного цвета. — Нет ясности!

«Гелиотроп, — откликнулся Дар, — камень жрецов. Помогает устранять препятствия. Обличает двоемыслие, изводит клевету и раскрывает вражьи козни».

— Да-да, никакой ясности. Совсем. На улице снег, — сказал я и слез с подоконника. Чёрной тенью шастнула на него Вакса.

— Тутай чаруют, — продолжила бабушка. — И так… реально.

Камень на её пальце полыхнул тайным светом. Она надела на другой палец моё любимое кольцо — с сапфиром, по форме он напоминал жернов, в середине его было отверстие. — Не вижу кто.

— Скажи, за тобой опять охотились? — как бы между делом поинтересовалась она. — Или как? Видел надобычное? Тени, монстров, креатур?

На кухне тётя Женя включила телевизор и сказала кому-то.

— Опять программы сбили! Мама!

— Да, представьте, — разобиделся я. — Это были носки. Вырвались из мрака. Шипели и кусались.

— Боюсь такое представить, плохие будут сны, — криво улыбаясь, сказала бабушка в полумраке. — Уже не та система нэрвова.

Я атаковал украшения. Первым делом я завладел тоненьким серебряным колечком и нацепил его на мизинец.

Совершенно неожиданно увидел я большой, душный, светлый зал, отчетливо пахнущий хвоей, канифолью и пачулями. Гремела музыка, со всех сторон слышались голоса и смех, я танцевал, танцевал польку и рука моя с серебряным колечком… была женской.

— Отдай супир[122]! — сказал сердитый девичий голос. Чернявый студент, партнер удивленно вскинул брови, видение растаяло…

Бабушка стояла надо мной, колечко вертелось у неё в руках.

— Вот я думала, чего он испугался? А, это ты — меряешь чужие кольца. Же я не говорила, что так можно намерять чужую судьбу? — сказала она.

— Говорили, — пискнул я.

— Ну и… — неожиданно спросила бабушка.

— Что?

— Как тебе мой кавалир?

— Похож на Делона, — глубокомысленно заметил я.

— По мне так и лучше, — ответила бабушка. — Французы — они без чувства. Один неповажный пых!

На воротник зеленой блузы она пристегнула старинную выпуклую брошку с какой-то сложной царапиной в виде буквы «В» в центре круга.

— Бабушка, а что такое «гемма», — спросил я, перемещаясь поближе к ларчику.

Бабушка посмотрела на меня из-под руки, она застегивала пуговички на манжете.

— Ты уже тысячу раз слышал. Все камни резные называются геммами. Геммы бывают выпуклые — тогда то камеи, и ешче такие, ну как то сказать — полые, инталии тогда-то печатка. И она покрутила у меня перед носом «печаткой». — Наша гемма очень старая, ещё с Палатината… — бабушка улыбнулась опять и поправила волосы. Поддёрнула рукава и огладила юбку, сняв с нее незримую пушинку.

— Ну как мой вид? — спросила бабушка, извлекая из недр стола «Быть может».

— Люкс, — немного подобострастно сказал я. Бабушка вздохнула.

— Лесик, — сказала она, из тени и ароматов. — Убираемся и идём искать первую зорю.

— Прямо на небо? — спросил я.

— Трошку зарано, — ответила улыбающаяся в полутьме бабушка. — Но на дальнейше знай — я не против неба. Там нет глупств. Такое. Перед тем хочу сказать — дам тебе «Девять трав». Будет тяжко. Рассеем те чары.

— Хоть бы раз было легко, — пробурчал я. — Что стоило родиться в пятницу?

Бабушка сделала шаг и зажгла верхний свет.

— Вопрос не в пятнице, — сказала она. И бронзовые листья из мастерских Коломана Мозера одобрительно сверкнули ей в ответ. — Вопрос в крови. И в жичениях.

— Конечно, — понимающе поддакнул я. — Хотение, желание, веление, а потом — бац! Рождение! И кровь, кровь, кровь.

— Так всё и было, — уверенно сказала бабушка, надвигаясь на меня с маленьким красным термосом. — Именно бац. Пей теперь. До самого дна…

Я открыл красный термос, запахло яблоками. Бабушка постукивала пальцами по креденсу, я прислушался.

Я вздохнул и сделал большой глоток.

Над мостом царил ветер, клин серых гусей безуспешно взывал к кому-то из переполненного жемчужной печалью неба. Шумела река, складывая сердитые тёмные волны в знакомый напев:

— До самого дна…

Белый венок бултыхался в сердитой воде, упуская вслед стремнине лепестки, словно слёзы.

Я сидел, опираясь на основание балюстрады, и на плотно подогнанных плитах можно было видеть потёки от недавнего кровавого снега. Светло-розовые.

Ангел по-прежнему стоял ко мне спиной, зеленоватые крылья его откликались еле слышным звоном на гусиные призывы — вспоминали небо.

— Не видел никогда здесь солнца, — сказал я ангелу, и что-то больно кольнуло меня в сердце.

— Здесь другое солнце, — дружелюбно сказал ангел. — Хорошо, что оно ещё не видело тебя.

— Ты знаешь, — сказал я, шаря руками по плитам и пытаясь встать. — Мне нужна защита. Надоело быть дичью.

Ангел повел крыльями.

— Нет ничего проще. — И река под мостом шумно плеснула о парапет. — Только что ты принял защиту девяти. Обратись к ним.

— Боже, боже, боже, — сказал я. — Этому не будет конца. Никогда. Селёдки, мышки, вороны. Вот теперь травы, ну вот как, как мне поговорить, например, с подорожником? И вообще — ничего, что я к тебе лицом?

— Не думаю, что тебе необходимо видеть моё лицо, — после некоторого раздумья сказал ангел. — Уже сейчас.

— Пожалуй, ты прав, — сказал я. — Так. Мне пора. Защиты мне не видать, а полы у нас твёрдые.

Я встал на ноги и оглянулся.

— Почему же? — прогудел ангел, и гуси жалобно отозвались среди серого неба.

— Откуда я знаю, почему они твёрдые, — раздумчиво сказал я, с неохотой разворачиваясь к Ангелу спиной. — Наверное, чтобы больнее падать…

Под ногами у меня мелькнула тень и из ниоткуда явилась тревожная лиса.

— Отлично, — сказала она, усаживаясь подобно статуэтке. — Отлично! Такого не было со времени Тевмесса. Стоило покинуть тебя на полчаса, и вот пожалуйста — неверный выбор как есть.

— Ты разболталась так… — буркнул я. — Что кроме слов?

— Сны, кошмары, крики. Шёпоты, в конце-концов, — усмехнулась лиса и нервно дёрнула хвостом. Сзади послышался лёгкий мелодичный звон — наверное, так смеются ангелы. Или их крылья зовут небо именно так.

— Оставь себе «спасибо», — озлобясь рявкнул я. — Я ищу защитника, а не пустобрёхов хвостатых!

— Позволь представить тебе, — смиренно сказала лиса и попыталась сложить морду бантиком, — твоего защитника. Это Вегерих.

Некто зелёный, низкорослый, незаметный доселе — сдёрнул с головы берет и небрежно поклонился.

— Ты сделал выбор, — произнес он шелестящим словно листья голосом и улыбнулся. — Но лично я предпочитаю имя Плантагин, по-вашему подорожник.

Лиса насмешливо тявкнула.

— Дни людей — как трава, — потрясенно сказал я.

— Как цвет полевой цветут, — подхватил человек или не совсем человек в зелёном.

— Без стона и прихотей… — сказала лиса снизу. — И имей в виду, — я не обижаюсь на твои слова про пустобрёхов, но запомню их.