Я бросаю в него солью и он, окруженный вихрями холодного воздуха, растворяется в воздухе с явной неохотой.

— То он Гость? Флетниста? — потерянно говорит бабушка. — Знова? И что это с розой? Аллузия?

— Мне тоже кажется, — говорю я, зловеще клацая ножницами. — Пора внести ясность. Все так туманно…

— Мгла? — недобро произносит бабушка, поднимаясь. — Тебе неприятна мгла? Направде? Ну то небольшая неприятность, — она берет кувшин. — Потерпи трошку.

И она торжественно заливает яблоки в кастрюле вином. Чёрная миска на столе испускает некий шепот.

— Их, — говорит она, — вайнэпфели — ну, яблонки в вине, любила Сисси, — бабушка вздыхает. — Сама готовила, когда грустила.

— Так ли грустно быть императрицей? — спрашиваю я. — Ничего не надо делать.

— Ну, я никогда не пробовала, — раздумчиво отвечает бабушка. — Но согласись. Есть в перчатках каждый день, жить в зимных[85] залах. И то только для початку, а все те люди в палацах, а регламент, а сканпый монж[86], а та люта свекра? До того ж, — бабушка вздохнула, пересыпала в кастрюлю цедру из чашки и помешала яблоки, — она утратила сына…

Судок с яблоками бабушка отправила на по локон ник. Поминая королеву апостолов, утрамбовала уже приготовленное в холодильник.

Я продолжаю щелкать ножницами и выделываясь, затягиваю ломким голосом «Миллион, миллион, миллион алых ро…»

— Ну, добже, добже, — быстро говорит бабушка. — Я все скажу — або не ту пьосенку.

Она отодвигает мои бумажки в сторону, освобождая половину стола, и отходит в тень — к буфету, из-за него она достает здоровенную доску; в темноте она с ней похожа на Роланда со щитом.

— Одна из самых ненавистных для тех вещей на свете — запертая дверь — говорит она, являясь из темноты и укладывая доску на столе.

— Для того, чтобы пробить дверь, в ход идут все способы паянки[87], такие мерзотные з крыжем[88], затем те: рыжие с вусами, ну русские… нет прусские — каралучи, но ты говоришь на них — тараканты, крысы, милициянты, поштары, галки, та инне нечисте, — подводит бабушка итог и извлекает из буфета мешок с мукой.

Я молчу и боюсь лишний раз вздохнуть, чтобы не сбить бабушку с нужной ноты и не услышать что-то вроде: «То тебе зарано». Или: «Ну вдосталь, иди спать».

Бабушка посыпает мукой доску на столе, — в который за сегодня раз белая пыльца вьется над любопытными Ваксиными ушами — привлеченная хозяйкиным голосом, кошка подобралась поближе и, оглушительно мурлыкая, уселась у бабушкиных ног. Потрясенная очередным коварством, Вакса громко чихает и скрывается в бабушкиной комнате.

— Тераз протряхнет футра[89] и вернётся, — говорит бабушка и смотрит на меня задумчиво.

Она опять оборачивается к буфету раскрывает его и прямо в баночно-мешочное нутро кухонного креденса говорит глухо и тяжело:

— Один из тех охотится, Лесик, за тобой, з дня рождения… В том есть и моя вина. Он нашел доступ. Для него нет закрытой двери. Такое.

Бабушка двигает банки в буфете, ветер стучит ставнями на чердаке, я вдавливаю ножницы в ладони, мне становится больно. Прижимая к груди две банки и мешочек, бабушка захлопывает створки и оборачивается назад к столу, волосы падают ей на лицо, и я не вижу ее глаз. Бабушка подходит ближе и ставит пакеты и банки на стол.

Тишина становится сухой, звонкой и нестерпимой, знание подкрадывается ко мне серой тенью.

— Девять кубков, — хрипло говорю я и кладу ножницы на стол, на ладони остается темно-красная вмятина. — Трижды три… Это как-то связано с третьим? С тем, как я родился?

— Можно сказать и так, — легко соглашается бабушка, она достает из пакетов и банок орехи, изюм, цукаты оранжевого и красного цветов, курагу, какие-то пряности, горсть сухой малины, высыпает туда же дольки яблок и рассеивает это все по доске вперемешку с мукой, лица ее я по-прежнему не вижу.

— Начало тут было давне, — сказала бабушка и начертила руну Кано на муке, затем стёрла её. — Даже, збав Боже, кармичне. Ты слыхал ту даму….

Бабушка звучно кашлянула и быстро поглядев через плечо, отчеканила:

— Хоть меж нами — то не агримент! Такое…

— Аргумент, бабушка, — говорю я, беря дольку яблока.

Бабушка смотрит на меня печально и вздыхает:

— Лишь бы спорить, — говорит она, на выдохе.

— Аргумент, Лесик, то газета. Я говорю «агримент» — то згода принципова — ну, согласие. Тут что-то з глубин, какая-то гра лосу[90], бесконечные фортуны жарты[91] — продолжила она и нарисовала Тау — ключ восхода и тайных знаний. — Через кое-чью болтливошчь стал в известности мой задум, вас пришли тарговать, и я спасла одного тебя. Так стался выбор, лос и жарт…

Она подняла голову откинула волосы назад и сказала резко:

— И маму… тебя и маму — сын не должен быть без мамы…

Воцарилась тишина, бабушка повела ладонью по мучному полю — ягоды и орехи сложились в фигуру ангела молчания. Бабушка кашлянула.

— Но тем было обмаль, особливо однему. Он давно тут шастает, вокруг нас, ешче с той жизни… И я… — она стёрла Тау и ангела… — И я… — И он… Пришлось отразить атаку… Но я… я не зважила его подлость. Такое глупство…

— Когда тебе было шесть, — сказала бабушка, лампочка моргнула и на мгновение в кухне стало совсем темно. — Когда тебе было шесть… Паментаешь ту врону? — неожиданно спросила она.

— Ворону? — переспросил я, и вот тут-то знание показало себя во всей красе. По кухне пролетел ветерок, воспарила над столом черная миска в смерче красных и желтых бумажек, я непроизвольно вытянул руки… холодная вода неслась мне навстречу, венок из розовых цветов кружился в пенном омуте.

— Ну что ты опять забыл здесь? — сказал ангел, холодная бронзовая рука держала меня за пояс, я увидел, как в реку медленно падают мои тапки — безрадостно они канули в шумную воду.

— Сколько раз можно предупреждать? Мост опасен, как опасны все, кого ты тут встретишь, — продолжил он, перебрасывая меня через балюстраду на парапет — ногам сразу стало холодно — каменные плиты вытягивали тепло.

— Иди, иди, — сказал ангел, зеленоватые крылья его дрогнули, прозвенев мягко.

Я послушно отправился прочь. Подпевая северному ветру, проплакали в вышине гуси. Под ноги мне лихо спикировала игральная карта — трефовый валет.

«Чужестранец!» — подумал я и очнулся на кухне. Бумажки, нарезанные мной, аккуратно лежали на столе. На тахте, уютно свернувшись клубком, спала Вакса.

Бабушка, деланно равнодушная к происходящему, достала из холодильника похожий на глину кусок дрожжевого теста и принялась раскатывать его поверх рассыпанных по муке сладостей.

— Оденься в сухое и выпей узвару, — сказала она. — Что то за бланка? — спросила она резко, и руки её замерли в мучном облаке.

Я поглядел на стол — посреди полосок желтой и красной бумаги валялась мокрая карта, черной кляксой улыбался на ней трефовый валет. Иноверец. Странник. Аноним.