За этим занятием — разглядыванием ружья — его и застала Нина Елизаровна, вернувшись в комнату с кофейником.
— Прошу! — позвала она Евгения Анатольевича к столу.
— Какое у вас ружье, Нина! — не отходя от дивана, лишь повернувшись в ее сторону, с восторгом сказал Евгений Анатольевич. — Я не охотник и не разбираюсь, но у меня есть приятель, и у него подобное, старинное еще, так ведь ему цены нет!
Нина Елизаровна поставила кофейник на стол и разогнулась.
— Это папино, от него осталось. А ему еще до моего рождения в награду за что-то вручили. В детстве знала за что, сейчас забыла.
— А что отец… он у вас кем был? — Евгений Анатольевич проговорил это с невольным почтением в голосе.
Интонация его доставила Нине Елизаровне удовольствие.
— Да, вы правильно догадались. Он в нескольких книгах о гражданской войне упоминается. Он мамы на пятнадцать лет старше был. Но она была с ним счастлива. Несмотря ни на что…
Слушая ее, Евгений Анатольевич потянулся к ружью, чтобы снять его, и Нина Елизаровна перебила самое себя:
— Не трогайте, вы что! А вдруг заряжено? Оно тут висит и висит… а вы ведь не понимаете!
Боясь разбудить мать, Нина Елизаровна говорила негромко, но все равно слова ее прозвучали окриком, и Евгений Анатольевич судорожно отдернул от ружья руки.
— Да-а, действительно… простите. А почему вы сказали «несмотря ни на что»? Счастливы, несмотря ни на что…
— Да жизнь потому что ей выпала, знаете ли… — Нина Елизаровна подосадовала про себя, что так резко одернула Евгения Анатольевича, когда он хотел снять ружье. — У папы трое детей от прежней жены, всех пришлось растить, да я еще появилась. И всё по гарнизонам. Из гарнизона да в гарнизон. Ни института, никакой другой личной жизни… Но папа такой был… наверно, с ним и я бы могла так. Наверное. Не знаю. Все-таки мама, знаете, еще других была представлений о жизни… — Она умолкла, молчала мгновение, все продолжая досадовать на себя, и решительно переступила через недовольство собой, как бы встряхнулась внутренне, спросила: — Ну, будете пробовать мой кофе?
Евгений Анатольевич согласно развел руками: а как же! Они сели в кресла за журнальный стол напротив друг друга, и Нина Елизаровна разлила дымящийся, горячий кофе по чашкам.
— А вы мне о своей жизни? — сказала она с прежней своей поддразнивающе-ободряющей улыбкой, откидываясь на спинку кресла. — Расскажите. Ведь я только то о вас знаю, что вы в Москву в командировку на какие-то курсы приехали.
Евгений Анатольевич пробормотал стесненно:
— Вот так, специально… Хм… неловко как-то… Ну да, в командировку. Министерство наше курсы по АСУП, автоматизированная система управления такая, провести для нашего брата решило. Я вообще диспетчер. На заводе. Старший вообще диспетчер, но это уже так, без разницы. В мои годы быть просто диспетчером несолидно. — Он похмыкал. — Что это такое, вы представляете? Романтического такого особо ничего. У завода, как вы понимаете, план, график прохождения заказов… детали какой-нибудь одной вовремя не оказалось, все полетит. Вот и следишь. Звонишь, требуешь, упрашиваешь. Ты кричишь, на тебя кричат. Обычное, в общем, дело.
— Вы? Кричите? — Нина Елизаровна засмеялась заразительно и поддразнивающе. — Так на вас не похоже.
— Вы правы, да. Мне это тяжело. Но что поделаешь… ничего не поделаешь. — Он подался вперед, потянулся рукой к ее руке на столе, Нина Елизаровна не убрала руки, и он накрыл ее своей. — Какая вы, Нина… я был уверен, я это почувствовал… как вы все тонко и точно…
Рука у Евгения Анатольевича была большая, теплая, руке Нины Елизаровны было хорошо и уютно под нею, и Нина Елизаровна закрыла невольно глаза.
— Женя! Ах, господи, как это смешно в нашем-то с вами возрасте… Я, знаете, когда вы подошли, я вас сразу… да, именно почувствовала, тоже… а я, знаете, я очень нелегко иду на сближение, мне это очень нелегко…
Не отнимая своей руки от ее, Евгений Анатольевич поднялся и, двигаясь вокруг стола, пошел к Нине Елизаровне.
— Ни-ина!..
По-прежнему с закрытыми глазами Нина Елизаровна подняла к нему лицо:
— Же-еня!..
Она еще произносила его имя, — в соседней комнате с тяжелым грохотом что-то упало. Это было так неожиданно, так пугающе-громко, что Евгения Анатольевича с Ниной Елизаровной буквально отбросило друг от друга.
В следующее мгновение Нина Елизаровна пришла в себя.
— Ой, боже мой! — воскликнула она, бросилась к двери в соседнюю комнату — и исчезла за нею.
И снова Евгений Анатольевич остался один. Растерянность и недоумение на его простодушно-доверчивом лице сменились мало-помалу глубочайшим огорчением. Он сел в кресло, посидел-посидел в недвижности, потом взял свою чашку с кофе и начал пить глоток за глотком, с какою-то тупой заведенностью, ставя чашку на стол и тут же вновь поднося к губам, пока не выпил всю до дна.
Он выпил ее, и ему стало нечем заняться. Он поозирался по сторонам, встал, подошел к книжному шкафу… но и смотреть книги было сверх его сил.
Наконец дверь соседней комнаты растворилась и выпустила Нину Елизаровну, которая не забыла закрыть ее за собой с величайшей тщательностью.
— Что случилось? — бросился к Нине Елизаровне Евгений Анатольевич. — Может быть, нужна моя помощь?
— Да ну, какая такая помощь, — с выражением смущения и досады на лице ответила Нина Елизаровна.
— Нет, вы не стесняйтесь… зачем же. Мне ведь не трудно, мне наоборот…
У Нины Елизаровны вырвался легкий, беглый смешок все того же смущения.
— Это, Женя, мама там. В параличе, пятый уже месяц. Решила рукой, что у нее действует, судно сама взять. Так что в смысле помощи…
Евгений Анатольевич с участливостью и даже, пожалуй, сострадающе покачал головой:
— Паралич… И какой же прогноз?
— Прогноз? С надеждой, Женя. Только пока она не проблескивает что-то… — Нина Елизаровна подалась к нему, забросила ему руки на шею и легла головой на грудь. — Женя! Ах, Женя!.. — проговорила она напряженным прерывающимся шепотом. — Так порою хочется рядом крепкой мужской руки! Крепкой мужской поддержки! Мужской уверенности и силы! Так я устала… так я устала!
— Милая! Милая!.. — гладил ее по голове Евгении Анатольевич с глуповатым выражением блаженства на лице. — Невыразимая! Чу́дная! Надо мне было пойти в этот музей… Чу́дная!..
— Же-еня! Какой ты… — Нина Елизаровна открыла глаза. — У меня кружится голова от тебя. И так нравится, как пахнешь, — ткнувшись носом в его щеку, скороговоркой добавила она.
Евгений Анатольевич увидел вдруг, что халат у нее распахнулся, а под халатом на ней почти ничего нет. Он потерял голову.
— Ни-ина! Если бы можно было… если бы ты согласилась…
— Нет-нет, ты что! — торопливо ответила Нина Елизаровна. — Мама здесь.
— Но почему? Ты ведь согласна? Ведь да? Чу́дная!.. Это должно у нас быть, я тебя как увидел тогда… это должно быть!
Нина Елизаровна еще теснее вжалась лицом в его щеку.
— Женя! — простонала она шепотом, — зачем ты меня мучаешь… я так тяжело на сближение…
— Что ты, что ты! — так же шепотом проговорил Евгений Анатольевич. — Мы знали друг друга еще до нашего рождения. Мы только не встретились раньше… это судьба…
Он умолк, и в наступившее мгновение молчания Нина Елизаровна с решительностью высвободилась из его рук и бегло поцеловала в губы.
— Подожди. Я постелю постель.
Открыв шкаф, она достала оттуда простыню, подушку, одеяло, скорыми, точными движениями постелила на диване постель, скинула с себя халат и нырнула под одеяло.
Ошеломленный быстротой ее действий, Евгений Анатольевич, осознавая происходящее, несколько секунд простоял столб столбом, потом торопливо начал разоблачаться, но только скинул пиджак и расстегнул брючный ремень — в дверь позвонили. Долгим, требовательным, оглушающим звонком.
Евгений Анатольевич как был, так и застыл. Нина Елизаровна приподнялась на локте и, пока звонок звенел, с недоуменным испугом смотрела туда, откуда он раздавался, в сторону прихожей.
