Мы наслаждались редкой радостью быть только вдвоем; с меня упало напряжение всего предшествующего года. Я был спасен от вовлечения на путь, где я не нашел бы ни мира, ни духовного благополучия.

Семинар в Лэнгдейле тем летом всем нам доставил массу удовольствия. Мы вырвались из Лондона, не только избавились от воздушных тревог и военных ограничений, но и от напряженной атмосферы, вызывающей вражду и непонимание. Ослабевшая за последние месяцы связь с осознанием Присутствия Божественной Любви вернулась ко мне. Появлялась надежда, что я стану менее сконцентрированным на себе и менее упрямым. Насколько же мало я мог предвидеть!

В то время ситуация в мире представлялась довольно мрачной. Приливы злобы распространялись по всему миру, и, казалось, поиск духовных ценностей перестал вести жизнь людей. Я вернулся к мысли построить ковчег, в котором человек мог бы освободиться от всех своих деструктивных побуждений, это казалось мне жизненно необходимым.

Мы вернулись в Кумб Спрингс 20 августа. Мои планы определились: как можно скорее уволиться из Ассоциации, основать Институт психокинетических исследований и подготовиться к возвращению в Кумб Спрингс в 1946 году. Однако меня ожидал сюрприз. Я был приглашен на встречу с директором одной из крупнейших промышленных компаний, где мне предложили занять пост научного советника при правлении и более высокую зарплату, чем я когда-либо получал. Работа означала отъезд из Лондона, и подразумевалось, что она займет все мои силы и время. Я должен быть подписать соглашение минимум на пять лет. Мне намекнули, что при успешном развитии событий я могу надеяться в дальнейшем занять место ведущего директора. Перспектива стать «капитаном индустрии» бальзамом излилась на мою раненую гордость. Объявление об этом назначении восстановит мою честь, подорванную деятельностью Британской научно-исследовательской ассоциации по утилизации угля.

Вернувшись, я обрушил эту новость на свою жену. Она выслушала мой рассказ и спросила: «Почему же ты колеблешься? Разве тебя интересуют деньги и положение? Это единственное, для чего следовало бы принять это предложение. Тогда ты не сможешь достичь ничего из того, чего бы тебе действительно хотелось». Я мог бы и не спрашивать, поскольку уже сам все решил. Это был не мой путь. Помню, как я пытался выяснить истинные причины своего отказа. Было бы неверным утверждать, что меня не интересуют деньги и положение, хотя бы как свидетельство успеха. Люди, предложившие мне новую работу, были мне по душе, и я бы мог с ними поладить. Мне было всего сорок семь лет, и лет через десять я все еще мог надеяться заняться тем, чем мне хотелось.

В действительности, не было твердых аргументов ни за ни против. Я просто знал, что это не для меня. Как только я отклонил это предложение, пришло следующее. На этот раз предлагали работу над одним угольным проектом, который поддерживали две сильные промышленные группировки. Я мог остаться в Лондоне и выговорил себе условие частичной занятости. Я согласился.

В октябре я договорился с адвокатами миссис Хвфа Уилльямс о нашем возвращении в Кумб Спрингс после войны. С помощью членов моей группы я заплатил часть требуемых денег. Мы с женой восемнадцать месяцев прожили в Парк-Студио. Глава была окончена. Переживания последних двенадцати месяцев оказались крайне неприятными. Я совершал грубые ошибки и сполна платил за них. Пятого октября я писал: «В течение года я проходил через период очищения и пришел к полному осознанию своей слабости и неумения контролировать себя, равно как и собственную жизнь».

Начинала сказываться усталость, накопленная во время войны. Я решил посвятить ближайшие полтора года подготовке и надеялся, что мне удастся не взваливать на себя обязательства, которые я не смогу выполнить.

В первый день нового 1945 года я решил честно подвести итоги своей жизни. Прошло четверть века с тех пор, как моя первая жена, Эвелин, приехала из Турции в Англию, чтобы дать жизнь нашей дочери. С того времени моя жизнь приобрела новое направление. Я завел связи, приведшие меня к знакомству с Сабахеддином, Успенским и Гурджиевым и ко второму браку. Все прошедшие годы с их разнообразием событий объединялись общей идеей работы над собой для достижения более высокого уровня бытия. Я никогда не сомневался в возможности такого достижения, как и в том, что ключом к нему служит система Гурджиева в передаче Успенского. И это была не теория, захватившая мое воображение, а убеждение, подтвержденное моим опытом. Но теперь, спрашивая себя, чего я достиг, я не мог найти никаких позитивных изменений. Конечно, я сильно изменился, но приобрел ли я хоть что-нибудь, что нельзя было бы отнести за счет естественного созревания человека, живущего полной событиями жизнью? Я записывал свои соображения на этот счет и, читая их сегодня, вижу, что неуверенный в собственном прогрессе, я, тем не менее, был убежден в изменении моей жены. Но в ее случае их можно было отнести за счет почти смертельной болезни семь лет назад и исцеления, открывшего ей тайны жизни и смерти.

Успенский убедил нас, что оценить уровень бытия можно по способности человека себя помнить. Спящий человек механичен, он беспомощный раб своего окружения. Только тот человек, чьё внутреннее осознание свободно от его внешней деятельности, может по праву называть себя ответственным человеком. Основываясь на этом критерии, я топтался на месте. Я не мог вспоминать себя настолько, насколько мне это удавалось, когда я впервые попробовал это в самом начале работы Успенского в Лондоне. Я был не более независим от внешней среды, чем те, кого я осмеливался учить.

Что-то было в корне неверно. Я заговорил об этом с моей женой, но она сказала: «Ты изменился больше, чем думаешь, но ты все еще ошибочно требуешь от себя слишком многого. Ты не доверяешь себе, и это плохо. Конечно это лучше чем, погрузиться в самолюбование, но это тоже слабость. Почему бы тебе не следовать своему пути и не перестать подражать мистеру Успенскому? Ты не похож на него и никогда не будешь похож, но лучше бы тебе быть тем, кто ты есть, и не убиваться по поводу самовоспоминания. Ты выполняешь полезную и нужную работу, и это должно приносить тебе удовлетворение».

Как обычно, я не прислушался к ее словам и продолжал гнуть свою линию. Я сказал себе: «Я не смог овладеть самовоспоминаем с помощью кнута, попробую пряником». Каждое утро полчаса я решил посвящать упражнениям для выработки сдержанности. Я надеялся с их помощью достичь терпения.

Вскоре после того, как я начал эту практику, от одного из старых учеников Успенского я узнал, что Гурджиев жив и был в Париже во время войны. Я был столь далек от мыслей о Гурджиеве как о живом человеке, что это сообщение потрясло меня. Странно, что я настолько позабыл о человеке, определившем направление всей моей жизни. Я решил, как только закончится война, поехать в Париж и найти его. Эта мысль была чужда мне год-два назад, когда надо мной довлело запрещение Успенского вступать в какие-либо связи с Гурджиевым. Но с прошлого лета мы с женой все более и более отдалялись от Успенского и его учеников. Этот новый год мы праздновали вместе со всей моей группой в Парк Студио. Для нас это было потрясением, так мы всегда отправлялись на Новый год в Лайн Плэйс. Первый раз за двенадцать лет нас не пригласили.

Моя подавленность исчезла, как и все наши состояния, хорошие и плохие, проходят и забываются. У меня была интересная работа, и я задумывал сделать больше, чем это было в моих силах и времени. Кроме того, я не хотел бросать книгу, форма и содержание которой постепенно вырисовывались. В феврале мы с женой в первый раз отправились погостить в Кройборроу в Суссексе. Мы переживали чудесную гармонию и были на редкость счастливы. Между моими писательскими занятиями мы гуляли по Ашдаунскому лесу под сверкающим февральским солнцем. Я забыл свои пессимистические настроения и писал в дневнике: «Смогу ли я когда-нибудь заплатить за то огромное счастье, которое получаю! Я всегда чувствовал себя в неоплатном долгу перед этим миром. Мне было дано столько счастья, а в ответ я могу сделать так мало. Я молюсь, чтобы мог сделать больше».