В то время еще не был восстановлен Черноводский мост, разрушенный немцами, так что мы вышли из поезда и на двуколке переправились по мосту, составленному из лодок. Мы прибыли в Констанцу, когда пассажирский пароход Ллойд Трестино уже отплыл. Я пошел в пароходное агентство, где мне сказали, что на этой неделе этот рейс был единственным. Греческие суда, обычно циркулирующие вдоль побережья из порта в порт, были мобилизованы для войны с Турцией.

Я сказал, что мы хотели бы отплыть с первым же судном, покидающим Констанцу. Мы с миссис Бьюмон отправились в знаменитые грязевые ванны. Вернувшись, мы позвонили в агентство, и дежурный сказал нам, что до конца недели рейсов не ожидается. Единственное судно, которое покинет порт, — буксир с большим лихтером. Мы можем поехать на буксире, а миссис Бьюмон займет капитанскую каюту, но это будет очень неудобно. Поскольку вся поездка составляла около двухсот морских миль, а буксир делал шесть узлов в час, мы должны были прибыть на место через полтора дня — как раз вовремя для моей встречи. Я привожу эти расчеты, чтобы еще раз проиллюстрировать мою слабость: я не мог довериться ходу событий и был убежден, что все должно действовать согласно плану.

Как бы там ни было, во вторник ночью мы спустились к причалу. Предсказание французского путешественника полностью сбылось: даже чтобы войти на причал, я должен был дать взятку дежурному охраннику. От момента прибытия в Румынию и до отъезда я был вынужден подкупать каждого официального и неофициального начальника, с которым мне приходилось иметь дело.

Буксир был еще хуже, чем описывал агент. Через несколько минут миссис Бьюмон с криком выбежала из капитанской каюты. Не только койка, но и стены, и пол были буквально облеплены клопами. Нашелся гамак, который подвесили для нее на палубе. Мы отплыли, и вроде бы все шло хорошо, но через несколько часов мы попали в тот ужасный черноморский шторм, который ежегодно уносит сотни рыбацких жизней. Эти штормы начинаются внезапно и опрокидывают даже крупные рыболовные суда. Мощный буксир с восьмидесятифунтовым лихтером качало так, что и представить себе невозможно. При такой качке мотор мог в любой момент высунуться из воды, лихтер начинал дрейфовать, затем буксир вновь двигался вперед, и, если перлинь успел натянуться, столкновение было неизбежным. Никто не держался на ногах, и каждую минуту мы рисковали свалиться за борт.

Через четыре или пять часов капитан подошел ко мне. Я сидел на палубе, вцепившись в канат. Он сказал, что боится, как бы судно не развалилось на части, и потому хочет повернуть к Бургасу. Миссис Бьюмон, не говоря ни слова, протянула ему дорожную фляжку с коньяком. Не переводя духа, капитан заглотнул ее содержимое и сказал, что будет держаться прежнего курса.

Наше состояние было невообразимо жалким. Мы промокли до костей, морская вода уничтожила запас продуктов. Воды для питья не было. Двадцать четыре часа нас болтало так, что не выдержал бы и рыбий желудок. Утром в пятницу шторм утих, мы плыли сквозь безлунную ночь под ярким светом звезд. Высохнуть нам не удавалось, и мы начинали чувствовать сильный голод и слабость. Утром в субботу позади нас взошло солнце, и мы увидели грозные черные скалы, охраняющие вход в Босфор — древние Симплегады, через которые аргонавты возвращались с золотым руном.

Когда мы плыли по Босфору, у нашего борта появилось очень маленькое судно, и молодой морской офицер в форме окликнул нас. Мы были грязными, унылыми и покрыты копотью, так что он был поражен, услышав английскую речь. Отдав честь, он предложил взять нас на борт. Мы пожали руки капитану и двум членам его команды и уплыли в Терапию, где приняли самую прекрасную ванну в жизни.

Хотя мы пропустили встречу, но узнали, что наши соперники изгнаны и князья стали гораздо более сговорчивыми. Новые предложения были слишком сложны для их понимания, но один из князей, убежденный, что сможет занять денег под американскую долю, убедил оставшихся подписать документы.

Несколько недель было потрачено на убеждение троих непокорных, но наконец, 22 апреля 1922 года я подписал контракт, согласно которому девятнадцать из двадцати двух наследников передавали все свои права компании «Имущество Абдулы Хамида, Inc». и взамен получали сертификаты. Передача только тогда становилась окончательной, когда они получали значительную выгоду.

События, имевшие место во время переговоров, мои личные отношения с князьями и княжнами и вдовами Красного султана, поведение различных влиятельных и невлиятельных посредников сами по себе могут составить целую книгу. Я узнал много нового об азиатах и с тех пор чувствовал себя как дома, общаясь с ними, но, если я бы стал писать обо всем, что помню, это вышло бы за рамки одной книги.

Как только контракт был подписан, мы собрали или продали все имущество, бывшее у нас в Турции. Деньги у нас почти закончились, но мы еще могли вернуться в Лондон через Берлин. Труднее всего мне было расставаться с Сабахеддином. Он был первым человеком, пробудившим во мне ощущение духовной реальности. Нежелание соотечественников серьезно относиться к планам социального реформирования глубоко огорчало и ранило его. Наши еженедельные встречи были для него отдушиной, но мы надеялись вернуться и помочь ему и его планам. Так сложилось, что я покинул Турцию на тридцать три года. За это время Сабахеддин умер в Швейцарии. Он начал пить и умер нищим. Больше я никогда его не видел, хотя мы изредка переписывались до самой его смерти.

Наша поездка в Берлин не блистала событиями. Джон де Кэй был полон планов осуществления контракта, связался с крупными американскими нефтяными компаниями, заинтересованными в Мосульских месторождениях, и завел знакомство с семьей очень богатого еврея, собиравшегося покупать землю в Палестине и знавшего, что Абдул Хамид закупил огромные площади у арабов с намерением перепродать их еврейским поселенцам. Он слышал, что оливковые рощи Абдулы Хамида дают великолепное масло для производства мыла, и собирался открыть фабрику для выработки очень престижного туалетного мыла, предназначенного на экспорт в Америку. Все эти и многие другие идеи приходили ему по мере моих докладов о различных притязаниях князей в разных странах. Он настаивал на презентации проектов в Англии и надеялся на поддержку Британского правительства в деле англо-американского сотрудничества в развитии Ближнего Востока. Я пытался убедить его приехать в Англию, но он заявил, что его имя вызовет враждебность со стороны американского правительства, и поэтому предпочитает оставаться в тени.

Прибыв наконец в Лондон как раз перед своим двадцатипятилетием, я отправился в Министерство иностранных дел разузнать что-нибудь об отношении правительства Его Величества к нашим планам. Мои друзья были в неведении и посоветовали подождать, покуда решится судьба Севрского соглашения. Национальное правительство месяц за месяцем набирало силу. Действия союзников вносили сумятицу в нашу политику. Ллойд Джордж, вопреки всем советам, возлагал надежды на греческую армию. Было бы неверным шагом поднимать вопрос о правах князей, когда весь Средний Восток подобен готовому взорваться вулкану.

По прибытии в Лондон я все еще находился под влиянием величественных мечтаний де Кэя об улучшении мира, но, понимая, что мне придется некоторое время провести в Англии, я решил полностью отдаться обучению у Успенского.

В то время многие люди были охвачены высокими идеями — или хотя бы мечтами — о помощи человечеству. Последние два года Джон де Кэй работал над конституцией Международного Института, который он называл «Интеллект и Труд» и с помощью которого собирался претворять в жизнь идеи Второго Интернационала. Он верил, что ничто иное, как соблюдение прав человека сможет противостоять мощным государственным организациям, религии, финансам и индустрии и сохранить мир и прогресс человечества. Он был убежден, что Ум и Рука человека — естественные партнеры, а Интеллект и Труд совместно преодолеют запредельное стремление к власти, угрожающее современному миру. Он хотел быстро заработать много денег, чтобы внедрить свою великую схему во всех странах мира.