После третьего или четвертого убийства, полностью поставившего в тупик и турецкую полицию и полицию союзников, я получил указание произвести расследование. Я догадывался, что убийство организовал Дашмак, и попросил мистера П. поправить меня, если я ошибаюсь и за этим не стоит организация. Он не отрицал этого, но попросил меня стать на их место. Он принялся рассказывать мне один за другим случаи, когда вероломство армян приводило к гибели сотен их соотечественников и единоверцев. Возмездие не могло прийти законными путями, но армянские секретные общества — Дашмак был лишь одним из многих — взвешивали и судили каждый случай. Я сказал, что мы все многим обязаны Дашмаку; именно они передавали сообщения в Кут-эль-Амара и обратно, когда там находился похищенный генерал Таунсэнд, и они же помогли бежать многим британцам, заключенным в турецкие тюрьмы. После событий 21 марта я сам был им очень благодарен. Но политические убийства одобрить я не мог.

Трудность заключалась в том, что никто не имел ни малейшего представления о лидерах и членах комитета Дашмак. Сам мистер П. был верным британским агентом и находился вне подозрений. Я отослал рапорт в штаб и попросил совета. Никто явно не хотел связываться со всем этим. Мне было сказано, что это дело регулярной полиции, и мне лучше оставить все, как есть, и забыть о том, что я слышал.

Следующее убийство всколыхнуло всю Турцию, поскольку жертвой стал сказочно богатый армянин, с которым расправились в Восточном экспрессе, когда он, возможно, бежал из страны. Труп привезли обратно в Турцию, и тут возникла отвратительнейшая ситуация. При жизни этот человек, вероятно, пообещал огромную сумму денег армянским фондам, но не заплатил. За его тело, похищенное на станции Зиркеджи, потребовали выкуп. Несколько недель семья сопротивлялась, но, в конце концов, сдалась. В Армянском соборе устроили величественные похороны.

Я вновь обратился за разъяснениями по этому делу к мистеру П. Он уверил меня, что Дашмак здесь ни при чем, но согласился, что они поставили себя в сомнительное положение. К этому моменту у меня в руках были некоторые нити, ведущие к активным членам общества, и я пригрозил, что начну действовать. Мистер П. попросил меня подождать и на следующий день явился с потрясающим предложением. Комитет Дашмака согласился, чтобы в будущем я был судьей, и, когда мистер П. предоставит мне все факты, разумеется, без упоминания имен, мне предстоит решать, заслуживает ли этот человек смерти, и если я скажу, что нет, его пощадят. Подразумевалось, что британский главный штаб не будет поставлен в известность. Я счел за лучшее согласиться, тем более что явные меры вряд ли бы имели успех.

Только одно дело было представлено на мое рассмотрение. Без знания имен и мест событий оказалось невозможным составить сколько-нибудь ясное представление, и я отказался давать заключение. В последующем убийства армян прекратились. До сего дня я не знаю, сыграло ли мое вмешательство какую-нибудь роль. Но мне это дало острое переживание вовлеченности в управление жизнью и смертью. Я уже начал забывать о смерти, окруженный множеством событий моей довольно-таки странной жизни.

И действительно, в то время жизнь моя была необычной. От предшественника моего я унаследовал роскошный мерседес, принадлежащий изначально главнокомандующему Лиману фон Сандерсу-паше. Почти каждый день я проезжал через Пера, Галату и Стамбул и познакомился с великим множеством людей, знал их истории и мог проследить за политической жизнью города в основном по наблюдениям за прохожими на улицах. Турки приписывали мне знания и влияние, простирающиеся далеко за пределы моих истинных возможностей. Британский главный штаб мало интересовался моими действиями, но постоянно расширял область, за которую я отвечал. В начале это был Константинополь с предместьями. Затем в мае 1920 года всех британских контролирующих офицеров вывели из Малой Азии и оставили все дела на разведывательную службу. Мне сообщили, что сумма, ежемесячно предоставляемая в мое распоряжение, увеличивается в пять раз, а территория моей работы охватывает Малую Азию вплоть до границы с Россией. Позднее эта область еще расширилась и, наконец, моя безвестная контора в Пера отчитывалась за территорию, сравнимую по величине с Европой и простирающуюся от далматийского побережья до границ с Персией и Египтом. В работе у меня было несколько настоящих успехов, но были и ошибки. Крайне неопытный, я превратился в тонкого знатока и знал о происходящем на Ближнем Востоке гораздо больше, чем большинство моих начальников.

Приведу один пример. К середине 1919 года было запланировано провести полное разоружение турецкой армии в Малой Азии. Все нарезное оружие и обмундирование подлежали изъятию. По каким-то причинам было признано непрактичным перевозить тяжелые ружья, но артиллерийские эксперты утверждали, что они станут совершенно безопасными, если вынуть затворы, поскольку последние можно изготовить только в специальных цехах.

В июне 1920 года я получил донесение о том, что затворы изготавливаются в железнодорожном цехе в Эскишекире, большой железнодорожной станции между Константинополем и Анкарой. Отправляя соответствующий рапорт, я не осознавал, какую деликатную проблему затронул. Дело было в том, что некий высокопоставленный артиллерийский чин проигнорировал мнения собственных экспертов, которые утверждали, что изъятие затворов может оказаться недостаточным. Мой рапорт был возвращен мне как беспочвенное предположение.

Когда я рассказал об этом агенту, приславшему сообщение, албанцу, в прошлом летному офицеру турецкой армии, истинному солдату удачи, его задело за живое то, что кто-то посмел сомневаться в его словах. Вернувшись в Анатолию, он добыл там бесспорно подлинные фотографии цехов, где изготавливаются затворы. Вскоре после этого офицеры связи с греческой армией доложили, что турки применяют тяжелую артиллерию, источником которой подозревали Францию. А в трофейном ружье был обнаружен затвор местного изготовления.

Невозможно себе представить, что тут началось. К счастью для меня, главнокомандующий был одним их тех, кто сомневался в разумности оставления ружей туркам. Я был упомянут в его донесениях и выдвинут на ускоренное продвижение по службе.

Этот и другие успехи вскружили мне голову и я решил, что могу делать все, что захочу. Ко мне, двадцатитрехлетнему, приходили советоваться о высоких материях седобородые старцы. Ежедневно я встречался с членами турецкого кабинета министров, евнухами и камергерами Йилдиза, дворца султана, шпионами, информаторами, политическими интриганами и сплетниками, причем все они наделяли меня авторитетом и влиянием в Лондоне. Позднее я узнал, что — Бог весть как — меня причислили к Королевской семье. И сколько бы я ни отказывался от подобного родства, серьезно или шутливо, все лишь усиливало слухи.

Почти девять месяцев, с июня 1920 года по март 1921, я был в гуще турецкой политики. Мне доверяли государственные тайны и советовались по деликатнейшим вопросам правительственной политики. С тех пор в Турции вышли несколько книг, посвященных тем годам перемирия, и в них обо мне упоминается как о зловещей, странной фигуре. Но, без сомнения, наиболее высокую оценку дала мне американская газета, чей турецкий корреспондент назвал меня «знаменитым британским секретным деятелем».

По любому вопросу турецкий кабинет министров консультировался со мной, и я, несмотря на возраст, с легкостью давал советы. Однажды меня просили порекомендовать нового шефа полиции, и я предложил моего друга Тазин-бея, честнейшего албанца, которому, по крайней мере, я доверял. Позднее он во многом помог мне, но тогда я и не думал извлекать какую-либо выгоду из этого назначения. Тазин ввел меня в круг провинциальных прихлебателей турецких министров, с которыми иначе я бы никогда не познакомился. Сохранившиеся у меня фотографии, сделанные на обеде в префектуре полиции, скажут больше, чем любые слова.

Впервые я познакомился с исламской мистикой, так сказать, по долгу службы. Происламские настроения очень беспокоили союзников, особенно англичан, под властью которых находилось сто пятьдесят миллионов мусульман в Индии, среди малайцев и в Африке. Священная война Джихад, провозглашенная турецким султаном и халифом под давлением Германии, оказалась ошибкой, но всколыхнула всех мусульман. Когда я прибыл в Турцию, полагали, что большевики усиливают исламские течения, чтобы отвлечь внимание союзников от их собственных действий на Кавказе и в Персии. В России до сих пор не было сильного центрального правительства, но старая русская разведывательная служба продолжала работать и враждебно относиться ко всему британскому. Было также и опасение, что при нашей недостаточно сильной оккупационной армии турки могут предпринять попытку переворота в Константинополе, прикрываясь растущей религиозностью. В тот момент мы обдумывали предложение о создании независимого Курдистана, чему турки могли оказать даже вооруженное сопротивление.