Каждый день Свет исследовал что-то в нем. Что-то невидимое глазу и оттого требующее применение светлых сил. И каждый день тело, принимающее противную его сути силу, жгло и ломало болью. Церемониться и хоть немного облегчить страдания нового подчиненного Свет даже не пытался.

— Будьте вы все прокляты, — устало прохрипел Тограс, открывая глаза. Нашел взглядом кувшин и бокал, поморщился, и с тяжелым стоном поднялся. Налил себе вина и, прихватив еще почти полный кувшин, рухнул обратно в мягкие объятия ткани.

Тограс уже сотни раз пожалел о своем предательстве. Заманчивая участь владельца огромных земель, императора, была еще весьма зыбкой и далекой, а ненависть к Свету становилась почти нестерпимой. Свет был безумен. По-настоящему. Напоминая Тограсу Несущего хаос. Но, если безумие Всадника было разумным, насколько странно это ни звучало бы, и даже привычным, то, что ожидать от этого, господина, он не знал. В Первородном, словно боролись две личности: мальчишка, желающий доказать отцу, что он не хуже других, и кровавый безумец, на зло ему же, отцу, уничтожающий все, что тому дорого.

А в отрядах Тограса росло недовольство. Если с людьми эльфы более менее смирились, то демоны и прочие твари вызывали весьма громкое отторжение. Случались и драки. Со временем все реже. Были и попытки уйти. Всего две. Стоило взглянуть на то, что с предателями сделали паладины, воины предпочли укрепиться в вере к Свету. Теперь недовольство копилось, но тихое, скрытное.

Свет не жалел ни своих, ни чужих. Вытянув из нутра Тограса очередные знания, он испытывал их на эльфах. И если раньше это были отступники, то в последнее время он, наоборот, выбирал наиболее преданного, готового идти за ним до конца. До конца они и шли. Все получившиеся твари, паладины, до сих пор уничтожались, и с каждым днем недовольство Света, неспособного получить то, что виделось только ему одному, росло. Обрушивалось на находящихся рядом увечьями и смертями. Он, поглощенный своей идеей, не замечал ничего. Иногда Первородный забывал обо всем: о еде, сне, отдыхе и не только для себя, но и для своих помощников. Требовал от них работать на износ. И те работали, боясь сказать слово против, и падали без сил, на мгновение возвращая Свет в мир живых. Тот удивленно осматривал бесчувственного последователя, кривился зло и недовольно, и требовал сменить его на другого, вновь погружаясь в свои исследования.

Тограс признавался себе, что с удовольствием сбежал бы от безумца. Но слишком много было препятствий. Он предатель, причем не просто сбежавший, а нанесший ощутимый вред. Он все еще жаждал власти, и самое главное, он боялся Света, и признать это с каждым днем становилось все проще.

Благодаря обоим гладиаторам купить для себя транспорт и провизию оказалось гораздо проще. Дикари быстро нашли общий язык с торговцами и если первый раз Анвар желал им помешать, вступившись за скрученного болью торгаша — он боялся, что такие методы могут задержать их в городе на то время, что понадобиться, чтобы объяснить стражам случившееся — то затем, лишь отворачивался. В отличие от Ашту, которому методы новых знакомых показались занимательными.

В Аркадии задержались на пару дней, чтобы удостоверится, что раны Кобы заживают и не нуждаются в лекаре.

***

Ашту, широко улыбаясь, подступился к стражам. Очень хотелось, не привлекая лишнего внимания, шагнуть во дворец под прикрытием проклятья, но в Айванне не любили одаренных.

Ашту мог бы назвать себя самоуверенным, но даже он не рисковал показать свои силы шаху и сенаторам. Помимо веры в себя в нем был еще и разум, и понимание местных реалий. Для шаха он всего лишь посланник правителя, обычная мелкая букашка, которую в случае потери можно так же легко заменить. И пусть эта букашка была довольно кусачей, доставляя многие проблемы, но это человеческие качества, ценить которые айванцы умели. А вот букашка, овладевшая силами злых богов, права на существование не имеет. Были, конечно, и из этого правила исключения, но они жили под постоянным присмотром, в пусть хорошо обставленных, но камерах и больше походили на тень, чем на живое существо. Ашту видел одаренных принадлежащих шаху, это заставляло придерживать свои тайны при себе.

— Кто? — прервал его задумчивость грубый голос.

Сами стражи не смели произнести ни звука, но за ними постоянно наблюдали вышестоящие. Вот один из них и появился, выступив из небольшой двери в воротах. Золотые пластины доспеха ярко сверкнули, заставив Ашту болезненно поморщиться. Алый плюмаж едва трепетал, облепив плечи воина. Создавалось впечатление, что на него напало что-то хищное, пытавшееся затянуть тело медлительными щупальцами

— Ашу, Всадник Темного, Несущий хаос, прибыл поговорить с доверенным сыном великого господина согретых солнцем земель Айванны, мудрого правителя, шаха Эина, сенатором Эмином, — договорив, Ашту внутренне поморщился. Его порадовало, что к нему вышел всего лишь отрядный, или как они здесь назывались — рахиб. Чем выше звание, тем длиннее речь, представляющая и пришедшего, и того, к кому он явился, а он и так рискует, теряя время.

Воин смерил чужака долгим надменным взглядом. Оглядел с ног до головы и отдельно, практически ощупал глазами пояс без оружия. Прищурился еще сильнее, явно выказывая недоверие безоружности, а так же заодно и презрение — мужчина без клинка, не мужчина. Но Ашту прекрасно знал, что ему не позволят войти в ворота с мечом. И оставил его в доме.

Наконец воин кивнул, бросив:

— Ожидай, — и скрылся во дворе дворца, закрыв дверь.

Ашту едва не выругался вслух. Конечно, он предполагал, что не оговоренная встреча будет не слишком радушной, но чтобы его оставили жариться на улице, точно не ожидал.

Торчать на открытой площади, под изучающими взглядами воинов охраны, было неприятно. За эти пять лет, когда прекратил скрывать свой дар для обитателей замка, Ашту сильно отвык вот так открыто являть себя миру. К тому же, казалось, что именно сейчас, назло ему и его затеям, из-за поворота выйдет Анвар. Рассказать ему о происходящем Ашту еще не решился. Все же, до Империи было гораздо ближе, чем до помощи, за которой отправил Темный.

Пристроившись на камне у самой стены дворца, Ашту прикрыл глаза, давая им отдохнуть от слишком яркого дня. Слишком болезненным было солнце Айванны для взгляда Всадника. До ушей долетал скрип одежд стражников, песня ветра в вышине, крики птиц и невидимых людей, бродивших где-то за пределами дворцовой площади. Мысли разбирали каждый звук, а заодно перебирали последний разговор с Анваром, который произошел всего пару часов назад.

Вынужденное безделье, пока лечили гладиатора от ран, дало Всадникам время. И это время Анвар использовал совсем не так, как хотел бы Ашту. А именно — Всадник думал. И чем больше он думал, тем хуже становилось его настроение. В конце концов он не выдержал.

— Это все бред! — внезапно заявил он лежащему на тахте с кубком в руках Ашту.

— М? — Ашту удивленно перевел на него взгляд, приподняв брови. Вид Несущего смерть ему не понравился.

— Нужно было настоять, объяснить, — мотнул головой Анвар. — Тебя хватило бы с лихвой. Для чего нам идти демон знает куда вдвоем?!

— Анва-ар, — простонал Ашту и сел, отставив кубок на столик. Такое состояние друга требовало полного сосредоточения. — Если Темный послал нас двоих, значит так нужно. Ему-то виднее, не находишь?

— Не нахожу! — взвился Анвар на ноги и неторопливо, явно сдерживая себя, начал мерить комнату шагами. — Ашту, я оставил в Империи жену и сына и…

— И нарушь ты приказ, что бы с ними было? — резко оборвал Ашту.

Анвар замер, обернулся, оглядев друга задумчивым взглядом, и вновь отвернулся, возобновив движение.

— Ты первый и единственный Всадник, обзаведшийся семьей. Пойди ты против Императора, и стал бы последним. К тому же, навряд ли живым, как и твоя семья. Пока же ты выполняешь приказ, Темный приглядит за твоей семьей.