21 июля около того времени, когда солнце было на ONO, мы миновали мыс Планция[404], отстоящий от острова Адмиралтейства на 8 миль[405] в направлении к WSW. Затем, продолжая плыть при попутном ветре, мы около того времени, когда солнце было на SW, прошли Лангенес[406], отстоящий от вышеупомянутого мыса Планция на 9 миль[407]; отсюда земля простирается преимущественно к SW. Дул благоприятный для нас ветер NO.
22 июля, продолжая успешное плавание под парусами, мы добрались до мыса Кант[408], где вышли на землю поискать птиц и яиц, но не нашли ничего и поплыли дальше. Затем, когда солнце было на S, мы увидели утес, усеянный птицами, подплыли к нему и, бросая камни, сбили 22 птицы и собрали 15 яиц, которые один из наших снял с утеса. Если бы мы захотели остаться здесь дольше, то могли бы добыть одну или две сотни птиц, но поскольку наш шкипер ждал нас в море, а также чтобы не упустить благоприятного ветра, мы сразу продолжали плавание вдоль земли. Около того времени, когда солнце было на SW, мы опять подошли к какому-то мысу, где добыли огромное количество птиц, штук 125, которых брали прямо руками с их гнезд, или бросали в них камни, так что птицы падали с высоты в воду. Должно быть, они никогда не видели людей и никто никогда не пытался их ловить, иначе они улетели бы от нас; они боялись только песцов и других диких животных, которые не могут забраться на высокие крутые утесы; поэтому птицы и устроили себе там гнезда и были спокойны, что никто туда не залезет. Да и мы подвергались немалой опасности сломать себе руки и ноги, особенно при спуске, потому что утес был таким крутым. У этих птиц было всего по одному яйцу у каждой, лежащему на голом утесе, без всякой соломы или другой подстилки; удивительно, как они на таком холоде могут высиживать яйца. Надо полагать, они потому-то и несут только одно яйцо, что тепло, которое они отдают при высиживании, намного сильнее, если сосредоточено на одном яйце, а не делится между несколькими яйцами одновременно. Мы нашли здесь также много яиц, но большей частью тухлых. Когда мы отплыли от этого мыса, поднялся сильный встречный ветер с NW и появилось много льда, который мы изо всех сил пытались обойти, но не могли. В конце концов, лавируя туда-сюда, мы попали в лед. Отсюда мы увидели в направлении к земле много открытой воды, к которой и направились. Шкипер, находившийся со своим шкоутом дальше от берега, увидел нас посреди льда и решил, что дела наши плохи, и поэтому держался вне льда, лавируя туда и сюда. Но, заметив наконец, что мы под парусом движемся через лед, предположил, что мы видим открытую воду, к которой и держим курс, как это и было на самом деле. Тогда он также повернул к нам и подошел к земле рядом с нами. Тут мы нашли удобную гавань[409], защищенную почти от всех ветров; шкипер пришел сюда через два часа после нас. Мы вместе высадились на берег, нашли сколько-то яиц и набрали дров для разведения костра, на котором сварили пойманных птиц. Ветер был NW, погода ненастная.
23 июля погода была мрачная и туманная; ветер N, так что нам пришлось остаться в этой гавани. Между тем некоторые из нас отправились на землю поискать птичьих яиц и, если повезет, камешков, но нашли немного; зато часть камешков были хорошие.
24 июля погода была хорошая и ясная, но ветер оставался N, так что мы решили не двигаться с места. В полдень мы измерили высоту солнца пашен астролябией и определили ее в 37°20', а склонение было 20°10'. Отнимая это от найденной высоты, имеем в остатке 17°10', а если вычесть их из 90°, то широта получается 73°10'[410]. Раз уж нам пришлось здесь оставаться, некоторые из наших часто ходили искать камешки, и находили их, причем такие хорошие, каких мы никогда раньше не находили.
25 июля погода была мрачная и туманная, ветер N. Нам пришлось оставаться на берегу, потому что слишком сильно дуло.
26 июля погода начала проясняться, чего у нас не было несколько дней; ветер оставался N. Когда солнце было приблизительно на S, мы отплыли отсюда под парусом. Но так как это был большой залив[411], нам пришлось плыть к морю почти четыре мили, прежде чем мы смогли обогнуть мыс залива[412], а ветер по большей части был встречный, поэтому была уже полночь, когда мы выбрались из залива, идя то под парусами, то на веслах. Миновав мыс, мы спустили паруса, налегли на весла и пошли вдоль побережья.
27 июля была хорошая тихая погода, так что мы целый день гребли среди расколовшегося льда вдоль земли[413]; ветер был NW. Вечером, при солнце на W, мы добрались до места, где было мощное течение. Поэтому мы предположили, что находимся около Костина Шара[414], так как видели большой залив или пролив и полагали, что он проходит до Татарского моря, а курс наш был в основном на SW. Около того времени, как солнце было на N, мы обогнули Крестовый мыс[415] и пошли на парусах между основной землей и каким-то островом[416], а затем взяли курс на SSO[417] при ветре NW, так что мы хорошо продвигались вперед. Шкипер с его шкоутом были далеко впереди нас, но, добравшись до мыса острова, он дождался нас. Придя туда, мы остановились на некоторое время у утеса, надеясь поймать каких-нибудь птиц, но не поймали ни одной. От мыса Кант, через Костин Шар и до Крестового мыса мы проделали под парусами путь 20 миль на SSO[418]. Ветер дул с NW.
28 июля была хорошая ясная погода при ветре NO. Мы шли пол парусами вдоль берега и, когда солнце было на SW, достигли залива св. Лаврентия[419] или мыса Шанц[420], пройдя 6 миль в направлении SSO. Добравшись до этого места, мы обнаружили за мысом две русские лодьи. Нас отчасти обрадовало, что наконец-то мы добрались до таких мест, где есть люди, но, с другой стороны, нас испугало, что их так много, потому что мы видели по крайней мере человек 30 и не знали, что это за люди, дикие или какие-то другие иностранцы. С большим трудом мы до брались до земли, а они, увидев нас, бросили работу и пошли в нашу сторону, но без оружия, и мы тоже сошли на землю — те из нас, кто был достаточно здоров, потому что многие очень страдали и совсем ослабли от цинги. Приближаясь друг к другу, и они, и мы выказывали обоюдно глубокое почтение, они по своему обычаю, мы по нашему. Но сойдясь поближе, мы посмотрели друг на друга с жалостью, потому что некоторые из них узнали нас, а мы их, это были те же люди, которые два года назад, когда мы проходили пролив Вайгач, поднимались к нам на корабль. Тут мы заметили, что они огорчены и расстроены нашим видом, ведь в тот раз у нас все было так хорошо, мы плыли на большом прекрасном корабле, богато оснащенном, который привел их в восхищение, а теперь мы были такие тощие и жалкие и плыли в открытых лодочках. Среди них было двое, которые дружески похлопали по плечу меня и шкипера, поскольку узнали нас по прошлой встрече (так как кроме меня и его в Вайгаче тогда не было никого), и спросили про наш crabble, как они называли наш корабль, что с ним случилось? Мы объяснили, насколько могли, (поскольку переводчика у нас не было), что наш корабль остался во льду. Тогда они спросили: «crabble pro pal?», и мы поняли это так: «Вы потеряли корабль?» И мы ответили: «crabble pro pal», то есть «да, мы потеряли корабль», но много разговаривать с ними мы не могли, так как не понимали друг друга. Правда, они показывали своими лицами, что сочувствуют нам и жалеют о том, что раньше вместе с нами плыло столько кораблей, а теперь мы находимся в столь жалком состоянии; они показали также, что тогда на нашем корабле пили вино, и спрашивали, какой теперь у нас напиток? Поэтому один из наших моряков пошел к шкоуту, набрал из бочонка воды и дал русским ее попробовать, но те покачали головой и сказали: «no dobbre», что значит «не хорошо». Тогда наш шкипер подошел к ним поближе и показал им открытии рот, чтобы объяснить, что нас мучает цинга, и спросить, не знают ли они от нее средства. Но они поняли, что мы голодны, и один из них пошел к своей ладье и принес круглый ржаной хлеб весом около 8 фунтов[421] и несколько копченых птиц. Мы приняли это с благодарностью и дали им в ответ полдюжины сухарей. Наш шкипер повел двух главных из них к своему шкоуту и налил им вина, которое у него оставалось, приблизительно один Мишель[422], вино уже почти кончилось. Пока мы там находились, мы чувствовали себя хорошими товарищами с русскими. Мы пошли на их стоянку и на их огне сварили тюрю из сухарей и воды, чтобы съесть горячего. Мы очень радовались присутствию русских, потому что в течение 13 месяцев, с тех пор, как расстались с Яном Корнелисом[423], мы ни разу не видели людей, а встречали только свирепых, диких и прожорливых медведей. Потому теперь нам и было хорошо и весело, что мы дожили до того времени, когда вернулись к людям, и мы говорили друг другу: теперь все будет благополучно, раз мы добрались до людей, и благодарили Бога, что он столь милостив и позволил нам дожить до этого часа.
