Наступил вечер, дотур[46] был готов, мясо в мисках дымилось. Хотонские старики и мужчины один по одному с поклоном занимали места у стола. Начался долгий разговор. Толковали о пастбищах, о видах на урожай, о ценах на ярмарке в Царицыне и Черном Яре, в Аксае. Интересовались, по какой цене можно сбыть коров и лошадей в портовых городах на Волге. Беседа перекатывалась с одного на другое. Все ждали, что зайсан как-нибудь обмолвится о причине своего заезда в недружественный хотон. Не помириться ли надумал Хембя с орсудцами под старость?

Зайсан молча обгладывал баранью голову да изредка посматривал то на расстеленные для них с Байчхой кровати, то на очаровательную дочь хозяина кибитки. И о том и о сем роились догадки у обиженных Хембей орсудцев. На все могла бы ответить лишь Байчха, но и она молчала, обдумывая свой предстоящий шаг, на который она медленно и трудно решилась.

На другое утро, только начало светать, Хембя с женой выехали в Дунд-хурул. Отдохнувшие за ночь лошади бежали резво. Солнце лишь взошло над горизонтом, как показался монастырь. Вокруг храмов полукружьем расположилось с десяток деревянных домов, рубленных «в лапу». За ними в круг стояли кибитки, в которых жили гелюнги. Те, что побогаче, выходцы из зажиточных семей, ближе к деревянным домам, и кибитки у них белые.

И Хембя и Байчха облегченно вздохнули — добрались.

А еще в дороге, когда линейка только лишь отъехала от хотона Орсуд, Байчха, взглянув на сидящего рядом мужа, спросила:

— Как вам, Хембя, глянулась дочь Нядвида?

Хембя, закрыв глаза, молчал. Нескладное тело его подпрыгивало на ухабах.

— Не хотите со мной разговаривать? — Байчха лукаво прищурила глаза. — Я спрашиваю: понравилась ли вам дочь Нядвида?

— А, ты все о той козочке? — пробудился от своих дум зайсан. — Шустрая девица!.. И дотур приготовила в один момент!.. Хорошая хозяйка будет кому-то!

— И умна — не заметили? Я успела поговорить с ней наедине. Поговорила — и все вот думаю: как это людям удается вырастить таких развитых детей в семье без достатка?

Хембя пытался отгадать, к чему жена затеяла весь этот разговор.

— Среди людей черной кости редко встретишь девушку с такими благородными манерами. Чаще всего бестолочь, куклы… Если бы у нас был сын, я не поглядел бы, что Сяяхля живет в драном джолуме!

Сказав это, Хембя с беспокойством взглянул на жену: ведь она может угадать о его скрытых мыслях по словам! Но Байчха сидела спокойно и даже тихо чему-то улыбалась.

— Сына нам бог не послал, — вздохнула она грустно. — Ничем, видно, такой беде не помочь. На все воля всевышнего.

«Зачем всякий раз уповать на бога, — с раздражением подумал зайсан. — Бедняжка исказнила себя за это, и мне слышать такое — не мед пить. Мне скоро шесть десятков стукнет, ей давно за полсотни перевалило. И сам бог небось не в силах пособить нам в зачатии. А значит, незачем изматывать душу. Байчха была мне и верной женой, и заботливой матерью. Если угодно — дитем моим была, потому что женщины слабы и беззащитны, как малые дети подчас. Я, кажется, не заносил на нее руку, не сорил бранным словом в минуты гнева».

Когда двое живут много лет рядом, они обретают умение улавливать мысли друг друга. Так, наверно, было и сейчас. Зайсанша умилялась благородству мужа, его выдержке, бережному отношению к ней. «Ну, ладно, мой дорогой! — рассуждала мысленно Байчха. — Я верю, ты готов терпеть мои несовершенства до конца дней! И я благодарна тебе. Как я благодарна тебе! О, хяэрхан, небеса господни! Помогите же мне осуществить задуманное…» — и шептала молитвы.

Так изредка переговариваясь между собой, вспоминая прошлое и думая о дне будущем, подъехали они к Дунд-хурулу. Экипаж остановился у кибитки зурхача Тавлды, находившейся в северо-восточной части хотона. У сухорукого Тавлды отец был здешним, а мать — землячка Хемби, родом из аймака Налтанхин. Не только землячкой была мать — двоюродная сестра зайсана. Когда Хембя ездил в Царицын или в ставку аймака, всегда останавливался здесь.

У кибитки зурхача стояла телега с запряженным в нее верблюдом. Тут же сновали два-три батрака и гониры[47]. Они привезли в бочке воду. Кроме того, у монастырской кибитки толпились гецелы[48], совсем юные монахи, по одежде которых можно было определить, что они лишь приобщались к вере. Вот от хурула донесся звук трубы. Из кибиток высыпали гелюнги. Со стороны Царицына показалась легкая карета, обшитая белым войлоком. Три белых рысака легко катили ее по разбитой в пыль дороге.

Уже две недели хурул жил слухами о том, что нойон Малодербетовского улуса Дяявид приедет сюда, чтобы отдать дань уважения Бааза-багше. Видеть именитого нойона, заодно получить благословение наставителя монастыря пожелали многие окрестные люди. К монастырю стекались толпы пеших и конных. Прихожане заполнили обширный лог у околицы, с южной стороны хурула. Пришли слепые, убогие, нищие. Все страждущие ждали от богатого нойона хоть малого знака внимания.

Монахи встречали нойона Дяявида с шумными почестями. Отрядили двадцать всадников на лошадях ярко-рыжей масти. Всадников расставили на расстоянии друг от друга до самого местечка Бичкин — за шесть верст на подступах к монастырю, чтобы те сообщили заранее о приближении нойона.

— Едет! Едет! — раздался сигнал, и вскоре показался белый поезд с нойоном, окруженный всадниками. Карета остановилась на площади у монастыря. Грянула величальная мелодия, исполняемая хурульным оркестром. Священники выстроились у входа в праздничном одеянии. И только один Бааза-багша в желтом лавшаге[49] с перекинутой через плечо красной лентой сидел, поджав под себя ноги, в большом молельном зале и не спеша перебирал четки.

— Ом-мани-пад-мэ-хум![50] — начал молитву багша, когда получивший благословение нойон и священники заняли свои места согласно рангу. Все повторяли строки Священного писания. Молитва читалась на непонятном тибетском языке, поэтому не только простые калмыки, но и сами священники не понимали слов. Но когда из монастыря начали доноситься звуки молитвы, люди, стоявшие на улице, истово опустились на колени. Они также читали молитву, улавливая речитатив, но каждый при этом говорил о своем: о своей нужде, бедах, постигших его самого и домочадцев, просили всяк на свой лад помощи у бога, у нойона… Вокруг монастыря собралось сотни две, а то и больше паломников.

Солнце уже приближалось к зениту, когда из монастыря вышли Бааза-багша, нойон Дяявид и зайсан Хембя с женой.

— Люди! Я слышу в ваших устах мое имя! — величественно проговорил нойон, обращаясь к толпе. — Славьте Бааза-багшу — он побывал в Тибете! Он был обласкан святым Далай-ламой!

Услышав эти слова, толпа ринулась к крыльцу храма, задние теснили передних, передние обступали Бааза-багшу, прося у него благословения.

— О хяэрхан! Не напирайте так сильно, а то рухнет забор хурула! Свершится большой грех! — кто-то пронзительно кричал, прижатый к забору.

Багша с нойоном и свита багши медленно пошли. Толпа с воплями хлынула в стороны, образовав коридор. Сзади этой свиты семенила перепуганная Байчха. От шума толпы, истеричных выкриков юродивых жене зайсана стало не по себе. Частокол людей в рваной одежде, вид изрытых болячками лиц, обнаженные уродства калек — все это было так близко. Одни пожирали глазами багшу, стремясь запомнить каждую черточку его лица, другие — с надеждой на исцеление, третьи просто так, лишь бы увидеть то, на что смотрят остальные.

— Хембя! Не забудь о подарке! — шепнула Байчха своему супругу.

Хембя выбрался из толпы и направился к линейке.

Нойон, багша, супруга зайсана и несколько человек из монастырских вошли в чистый прохладный дом Баазы. Монастырские расположились далеко у стен.