— Я здесь! — послышался чистый, звонкий голос.

— К нам приехали гости, готовь ужин, дорогая! — в тон ей нежно проговорил Хембя.

«Какая молоденькая и послушная дочь у Хемби!» — подумал Бергяс, стараясь разглядеть лицо Сяяхли. Но она лишь на миг показалась в проеме дверей.

Хембя, а за ним Бергяс поднялись по деревянной лестнице на второй этаж, прошли через две комнаты — в них горели большие керосиновые лампы. Мужчины оказались в просторной гостиной. Бергясу и раньше приходилось бывать в домах калмыцких зайсанов, а также у богатых русских. Но нигде он не видел такой чистоты, такого блеска, каким отличалось убранство дома Хемби. В комнатах ничего лишнего, мебель размещена удобно, как бывает лишь в квартирах нойонов или ученых людей.

Бергяса усадили в кресло, обшитое мягкой черной кожей. В такое кресло сел и хозяин.

Когда Хембя снял верхнюю одежду, Бергяс очень удивился. Он никогда не видел раньше, чтобы калмык в солидном возрасте носил русскую одежду. «Такой пожилой, верующий человек носит куцый, плотно облегающий тело пиджак… Неужели он не боится греха?»

Старик давно заметил замешательство молодого гостя. Но на этом сюрпризы для Бергяса не закончились. Хембя медленно встал, подошел к красивому дубовому столику, выдвинул ящик. Звонко щелкнул позолоченный портсигар. Зайсан предложил Бергясу папиросу, взяв сначала одну себе.

— Тебя удивляет то, что я балуюсь папиросой, а у костра курил трубку… Не надо удивляться, мой юный друг. Папиросы сделаны из табака, который выращен на тюркской земле. Запах у папирос, как чувствуешь, приятный, такие курят сановные люди. Не хочу я вонючим самосадом осквернять воздух в доме. Я здесь побыл и уехал, а жене целый день дышать.

— Где вы добыли такую прелесть? — спросил Бергяс о папиросах и тут же мысленно отругал себя за чересчур наивный восторг.

— Недавно мы с нойоном Дяявидом ездили в Петербург. Там я запасся пахучим куревом, — ответил хозяин дома.

Слова о поездке в далекую столицу подействовали на молодого гостя еще сильнее, чем приятный запах ароматных папирос. Поехать с нойоном Дяявидом в Петербург — это было для Бергяса все равно что побывать на Луне или на Солнце, провести несколько дней в раю. И дело не только в близком общении с нойоном. Ведь князь Дяявид когда-то учился вместе с младшим братом царя, Михаилом, у одних и тех же наставников. Значит, нойону доступны встречи с русскими князьями, а может, и с самим царем? Где нойон, там и Хембя — они тоже Друзья!

Потрясенный Бергяс решил больше ни о чем не расспрашивать, чтобы не обнаружить свою зависть. «Чем только жизнь не балует избранников! Мне бы хоть крупицу его счастья! — размышлял, сидя в мягком черном кресле, Бергяс. — Старикам оно вроде бы и ни к чему».

Малодербетовский нойон Дяявид Тундутов в молодости действительно учился в Московском лицее цесаревича Николая. Курс учебы калмыцкий князь закончил, но в круг придворной знати не вошел.

Два года тому назад Хембя затеял поездку в Петербург, с надеждой повидаться со знатным земляком, но Дяявид в то время оказался за границей. Но даже если бы Хембя признался в своей неудаче Бергясу, сама возможность для Хемби вот так просто сесть и поехать в Петербург была поражающей воображение молодого степняка. Бергяс за тридцать прожитых лет только два раза побывал в Царицыне и однажды — в Астрахани.

Пока Бергяс с хозяином дома поговорили о том, о сем, две молоденькие девушки принесли воду в медном чайнике и блестящий таз. Одна держала таз, другая поливала им теплой водой на руки.

«Встречают как багшу хурула», — подумал Бергяс. Едва умылись, тот же мелодичный голос, который слышался с крыльца дома, позвал их ужинать. Бергяс обернулся на этот голос, не мог не обернуться… У него даже пересохло в горле. Перед ним стояла прекраснейшая девушка. Тонкие линии лица, нежный овал щек, прямые, будто соколиные крылья, брови, теплый, лучистый взгляд… Бездна света в глазах, которые не кажутся совсем черными из-за этого волшебного света! Белый шелковый бешмет плотно облегал ее красивую тонкую фигурку… «Но, боже! — думал потрясенный Бергяс. — Откуда у степнячки такое белое лицо? Или уж если бог решил собрать все лучшее воедино, то позаимствовал белизну лица у другого народа?»

Бергяс не встречал ничего подобного. Эту Сяяхлю даже сравнить было не с кем. «Неужели в калмыцкой степи есть такие красивые девушки? Век проживешь и во сне не увидишь. Может, старик привез ее из Питера? Интересно, кем же она доводится зайсану? На самом деле дочь или племянница? У нее две косы, значит, — замужняя… За кем? Почему прислуживает этой старой развалине? Неужто она… — поразила его догадка. — А он-то, он-то на что надеется? В столицу едут ума набираться, да, видно, не всяк. Хембя небось и последний умишко растерял в долгой дороге. Сколько же ей лет? Семнадцать — восемнадцать, не больше. Ну, старый хрыч, ты все свое состояние — а я молодость свою готов поставить на карту за это сокровище! — пришел вдруг к неожиданному для самого себя выводу Бергяс. — Лишь бы она оказалась женой именно Хемби, а не принадлежала другому, более опасному сопернику! На все решусь!»

Они вышли из гостиной, свернули направо и оказались в небольшой, уютной комнате с цветами на подставочках. Там их ждал ужин: в большой фарфоровой чашке дымилось мясо, источая щекочущий ноздри запах. Каждому рядом с тарелкой были положены вилки и ножи с белыми костяными резными черенками.

Бергяс молчал, опасаясь, что не совладает с собой, не решался снова поднять глаза на Сяяхлю.

Затянувшееся молчание нарушил Хембя.

— Сяяхля, этот парень родом из рода Чоносов, это в аймаке Дунд-хурул. Зовут его Бергясом. Я хорошо знал его отца, Бакура. Сегодня мы случайно встретились в степи, и я пригласил Бергяса к нам домой. Он охотник на волков, ему рано вставать…

— Я знаю Бергяса! — вспорхнул голосок Сяяхли, и сердце у гостя чуть не вырвалось из груди от восторга и тайной надежды. «Откуда она меня знает? Я ее никогда не встречал раньше — уж это точно».

— Я вам говорила как-то: в Дунд-хуруле жила сестра моей матери. Теперь ее нет, умерла. Когда была жива, я совсем маленькой, с мамой, навещала тетю, — объяснила Сяяхля.

— Да, да… конечно. Муж твоей тети Хечиев Чотын доводится троюродный дядей Бергясу. Чотын и сейчас там живет. Он не богат, но светлой голове его позавидует и нойон. Никто лучше не знает калмыцких обычаев. Сколько песен помнит и легенд… Мудрый, редкого душевного обаяния человек, — добавил Хембя.

«Вот она кто! Оказывается, племянница покойной жены Чотына. Почему же я раньше ее не встречал?» — думал Бергяс.

— Не помню, когда вы приезжали, — со смущением проговорил он.

— Было кого запоминать — сопливую малышку! — улыбнулась Сяяхля. — Вы тогда были уже взрослым мужчиной, а я кто? Мы и приехали-то случайно, да попали на вашу свадьбу.

— Поговори еще с нами, Сяяхля, — попросил Хембя, видя, что гостю по душе эта застольная беседа. — Бергяс вдалеке от дома, ему приятно встретить знакомых. Видишь: наш гость уже заулыбался. А мне вспомнилась и поговорка: «Плачущего — утешь, смеющегося — расспроси, отчего ему весело».

Он хитрил — этот самодовольный старец. Бергяс внутренне подобрался, поняв это. Приветливая Сяяхля продолжала развлекать гостя воспоминаниями:

— Тетя помогала накрывать на стол… Когда гости разъехались, пришло время распахнуть сундук невесты, всем девушкам и молодым женщинам начали раздавать подарки. Женщина, через чьи руки все это шло, дала девушкам по платку, а мне достался красивый лоскут на платье для куклы и длинная конфета в цветастой обертке. Было мне пять лет тогда. Тетя очень любила меня и рассердилась, увидев, что меня обделили подарками.

«Значит, тогда ей было пять лет. Да прошло с тех пор тринадцать», — подсчитывал Бергяс. Но счет этот его не обрадовал.

— После смерти маминой сестры я уже не бывала в вашей стороне. А как здоровье мужа ее — Чотына? — ласково спросила Сяяхля.

— Держится старик!.. Смерть жены, правда, сильно омрачила его. Не так уж весел, каким все его знали в прежние годы. Виски совсем стали белыми.