— А почему вы едите суп в такое время суток? — неожиданно для себя спросил Юцер.

— Потому что моя невестка не умеет готовить ничего другого. А какое вам, собственно, до этого дело?

— Никакого, — торопливо заверил его Юцер. И подумал: «Возможно, нас повезут в одной теплушке». — На какую букву начинается ваша фамилия?

— Вы таки сошли с ума. Так где вы живете?

— Очень приятно было познакомиться, — пробормотал Юцер и пошел к переходу. Он решил идти не домой, а к Гецу.

Гец обрадовался его приходу. У Геца были неприятности на работе. Его заставляли госпитализировать в психушку нормального, по его мнению, человека.

— Поверь мне, это не имеет большого значения, — пробормотал Юцер. — Нас всех скоро повезут в теплушках на север, к Натали. Я ненавижу эту власть! — крикнул он вдруг.

— Не кричи, — шепнул Гец. — Власть не услышит. А если услышит, ей на это ровным счетом наплевать.

Никого не удивит рассуждение о том, что разные события могут оказать одинаковое воздействие на совершенно чужих людей, тогда как реакции на одно и то же событие могут быть совершенно разными даже в одной семье. Если для Любови история с эшелонами оказалась всего лишь любопытным приключением, а Юцера все эти драмы совершенно выбили из седла, то с Мали они поступили своеобразно. Начнем с того, что Мали верила картам, а карты не показывали ей ни дальней дороги, ни особо дурных перемен. Мали снова и снова раскладывала потертые картинки, но карты своего мнения не меняли.

Оригинал колоды таро, придуманной А. Е. Уейтом и нарисованной мисс Памелой Колеман Смит еще в 1910 году, был подарен Мали сумасшедшим венским стариком-оккультистом после долгих проб. Старик, которого в узком кругу звали Формидабилис, а в полиции знали как Герхарта фон Шпильзац-Лорейн-Базета, усадил Мали в глубокое кресло перед столом, покрытым зеленым фетром, и завязал ей глаза черным платком с сильным запахом табака и одеколона. В комнате было тепло, даже душно, и совершенно темно, так что платок немного добавил к атмосфере потусторонности. Заговорив Мали до тошноты, Формидабилис начал приносить и уносить колоды карт. Делал он это медленно. Мали слышала его осторожные шаги, шорох разворачиваемой бумаги, скрип шкафных дверей и легкое сотрясение каких-то металлических предметов. Старик был дружелюбен, да и попала она к нему по высокой рекомендации, так что страха Мали не испытывала. Поначалу она все-таки была напряжена, потом напряжение исчезло и осталось только любопытство, затем испарилось и оно. Мали было хорошо и покойно.

— Положи руку на эту карту и скажи мне, что ты чувствуешь? — мягко попросил Формидабилис.

Мали почувствовала скользкий холодок глянцевого картона.

— Не отнимай руку, дай карте согреться, — велел старик.

Карта не согревалась.

— Не твое, — пробормотал старик и отправился за следующей колодой.

Так они перебрали колод шесть, а на седьмой карты оттаяли и разговорились.

— Хм, хм, — прокашлялся Формидабилис. — Кто бы мог подумать?! Это оригинал, типографской колоды у меня нет, тебе придется обращаться с ними осторожно.

Денег за колоду Формидабилис с Мали не взял.

— Карты нашли хозяина, а я их не покупал. Мне их подарили. Значит, они твои.

Мали любила ходить к старику в гости, но однажды он исчез, и никто из Малиных знакомых не знал, что с ним случилось.

А колода следовала за ней из Вены в Ковно, оттуда к мазанке над арыком в Средней Азии и назад, в разбомбленный город над рекой, которую она по старой привычке называла Вилией. За то время, что Мали пряталась в мазанке от фашистов и Оськи Сталя, матрицы ее таро были уничтожены немецкими мракобесами, но Мали этого не знала. Не приходило ей в голову и то, что на всей огромной территории СССР невозможно было найти и купить или выменять набор этих магических картинок и что знающие люди отдали бы за них вещи великой ценности. Но, и не зная всего этого, Мали ни за чем не следила более внимательно и ни с чем не расставалась даже на час более неохотно, чем со своими любимыми картинками. Даже проклятый шарик мыла, в котором должен был спать драгоценный бриллиант, не был для нее дороже.

Малины карты были самым надежным ее собеседником. Никому она не доверяла больше, чем им. Даже Ведьме, а тем более, Софии. Юцеру же Мали не доверяла вовсе. Ее карты следили за ним внимательнее ее взгляда, а в проницательности последнего была заключена тайна большая, чем в таро.

Но взгляд говорил ей одно, а карты — другое. Ни разу за страшные годы войны, а потом за долгие годы жизни на краю постоянно маячившего злого конца не пришли на Малин зов ни Дьявол, ни Замок, ни Смерть, ни даже Колесо Фортуны. Тогда она окончательно растерялась, потом окончательно приободрилась и разуверилась в грядущей катастрофе. Резкий поворот судьбы явно не брезжил за поворотом, а вот мелких неприятностей впереди сколько угодно. Ее жизнь крошилась под руками, рассыпалась крошками по зеленому сукну, уходила в мелкие трещинки стола, на котором она раскладывала картинки и вглядывалась в свою судьбу. И это страшно, но об этих страхах даже рассказать было некому, поскольку все вокруг мечтали именно о таком обычном и медленном жизненном распаде.

А виновницей Малиных страхов карты называли Любовь. У Мали не было оснований не верить картам, а верить им было грустно.

Несколько раз Мали пробовала поговорить об этих страхах с Юцером, но тот отмахивался. Юцер доверял разуму больше, чем интуиции, а картам не доверял вовсе. Оставалась только Ведьма, но и она относилась к Малиным картинкам с недоверием. У Ведьмы были свои ориентиры. София же любопытствовала, но не понимала. Мали осталась наедине со своими страхами, и от этого страхи только усиливались.

Как-то, внимательно вглядевшись в очередной расклад, похожий на все предыдущие, Мали нахмурила лоб и сказала: «Зря я испугалась и не сделала аборт. Карты предупреждали меня об опасности, но она была так далеко! А мне так хотелось подержать в руках собственного ребенка, потому что, хотя ничто не предвещало мне смерти, смерть висела в воздухе и не верила картам».

«Тьфу на тебя! — замахала руками Ведьма. — Рази может человек знать, что для него хорошо, что плохо? Рази глупые карты это скажуть? Рази от судьбы можно уйтить? Дура ты!»

Мали вздохнула и виновато потупилась. В самом деле, разве можно избежать того главного, что судьба приготовила? Она же не стряпает жизнь для каждого по отдельности. Ткет свой ковер, в котором каждая нитка зацеплена за множество других ниток. И никто не знает, ради которой из них трудится неуемная ткачиха. Обидно, конечно, что не тебя имеет она в виду, проталкивая челнок между рядами горячих тел, взвизгивающих от каждого толчка и укола, а общий узор, который тебе и увидеть-то не будет дано, но такова она, судьба. Жаловаться на нее бессмысленно.

Когда школьная директриса, с которой Мали пришлось подружиться, хотя ее душа к этому и не лежала, проболталась насчет желания Головлевых присвоить себе Любовь, потому что Зиночка обречена исчезнуть, а других детей этой паре судьба не обещала, Мали подумала: «Вот и проясняется узор».

Тогда еще план большой катастрофы не был виден никому, кроме того, кто его задумал. Ванда еще не сообщила Юцеру об эшелонах. Головлевы решили присвоить Любовь задолго до того, как узор стал видимым и для них.

Мали начала думать, как же можно присвоить ребенка? Как бы высоко ни заседал этот Головлев, даже там, на их седьмом небе, жизнь проходила по каким-то правилам. Не могут же они так просто прийти и забрать кричащего ребенка из родной семьи, как когда-то отбирали потомство у рабов. Так теперь нельзя, на это они не решатся. Тогда как же? Они могут запутать и обвинить родителей ребенка в мыслимых и немыслимых грехах. Запутать, обвинить и удалить из жизни. Вот как!

Выведя из этого, что карты не врут, и что виной всех грядущих бед действительно должна стать Любовь, но не по своей вине, а ввиду коварства и злобы других людей, Мали воспряла духом.