Наверное, и цыганской королеве было странно слушать жалобы гостьи, потому что в ее воспоминаниях о цыганских грибах и ягодах не было наряженных в выцветшие парижские крепдешины дам.

Столом служил брошенный на землю платок. Угощали баранками, конфетами-леденцами, халвой и липкими местными лепешками в меду. Лепешки подавали в картонной крышке от обувной коробки. Чайник закипал на разложенном тут же костерке. Цыганская королева хлопнула в ладоши и что-то крикнула подбежавшей девчушке. Та ответила гортанно и убежала вприпрыжку. Потом прибежала с разномастными пиалами в подоле. Адина попросила разрешения поиграть с девочкой.

— Иди играй! — позволила хозяйка и снова что-то крикнула в пустоту. За занавес тотчас набежало большое количество глазастых заморышей, после чего Чок и Адина исчезли, как та пудреница.

— Безопасно ли играть тут, на пустыре? — заволновалась Мали.

— Не волнуйся, — сказала цыганка, — что должно случиться, то случится, а на пустыре это случается реже, чем в другом месте.

— Так зачем же вы все-таки пришли? — спросила цыганская королева после того, как чай был выпит и баранки съедены.

Мали чуть было не ляпнула про пудреницу, но София вовремя остановила ее взглядом.

— Мы пришли, чтобы понять, что такое цыгане, — сообщила она предельно откровенно.

— За цыганской правдой пришли? — усмехнулась цыганка и замолкла.

Она молчала минут семь. Мали собралась было уже идти восвояси, но тут цыганка вдруг оживилась.

— Расскажу вам одну историю. Это правдивая история. Я ее слышала от своей матери, а при ней все это и приключилось.

Мы ходили тогда по Галиции. Попали в дикое место. Хозяин себе барин, власти далеко. У хозяина банда головорезов. Скучное место. Собрались уходить. Цыганам нужен праздник, базар, веселье. И вдруг пропал у барина конь. Тут же обвинили цыган, и трех самых сильных мужчин посадили в панский погреб. Мы погреб осмотрели — не достать оттуда никого. Дерево, железом обитое, и собаки злые. Мы ушли. А один из задержанных цыган сказал хозяину: «Нас сгноишь и коня не найдешь. Отпусти меня, я коня приведу».

Отпустил его хозяин, и цыган исчез. Побили крепко двух остальных.

«Если не вернется ваш товарищ, повесим вас обоих», — сказали.

Второй цыган говорит: «Отпусти, найду коня и беглого приведу».

Подумал хозяин и отпустил его. И он тоже пропал. Пришли за третьим, вешать повели. Он говорит: «Я тебе покажу, где твой конь пасется, потому что никто этого коня не крал». «Все равно повешу», — сказал хозяин. «Знаю, что повесишь, а только мне надо тебе цыганскую правду показать». Приводит он хозяина в овраг. Трава там высокая, и конь хозяйский по ней катается. «Это дружки твои его подкинули, думали, я тебя пощажу, — сказал ему хозяин. — А я тебя все равно повешу». «Вот это и есть цыганская правда, — сказал цыган. — Конь цел, а цыгана все равно вешать будут».

— Так значит, цыгане все-таки украли коня? — спросила София.

— Не знаю, — ответила цыганка. — Если бы цыгане его своровали, ни за что бы не возвратили.

— Но ведь на волоске оказалась человеческая жизнь! — возмутилась Мали.

— А человеческая жизнь — она все время на волоске. За нее ни один цыган гроша ломаного не даст, не то что коня.

Чайник опять закипел, и они выпили еще по пиале чая.

— Как зовут младенца? — спросила цыганка.

— Любовь.

— Хорошее имя. Дай-ка ее мне.

Мали опасливо протянула цыганке спеленутую Любовь.

— Туго пеленаешь, — пожурила ее цыганка. Потом она вытащила из-под подушек баночку с сурьмой и насурьмила младенцу бровки, что-то при этом приговаривая.

— Хорошая Любовь будет, — сказала и провела черную черточку по детскому лбу, — сама любовь дарить будет, но об нее не обожжется. Не тронет ее любовь. Но ты это и так знаешь.

Мали спешно протянула руки и, забрав ребенка, прижала его к груди.

— Где же мои хулиганы? — начала беспокоиться София.

Она потянулась к сумке, где лежали часы, но сумки на месте не оказалось.

— И сумки нет, — сказала София растерянно.

— Сейчас все будет на месте, — обещала цыганская королева и крикнула так, что дрогнула тяжелая занавесь.

Тут же появились цыганята и с ними грязные и счастливые Адина и Чок.

— А сумка? — спросила София.

Цыганка свела брови и зашипела. Место опустело, только Адина и Чок стояли, растопырив пальцы. А через минуту сумка оказалась рядом с Софией. Она была пуста. На сей раз, цыганская королева только взглянула грозно. Цыганята опять забегали. Они прибегали, бросали вещи в сумку и снова убегали. Вскоре сумка была полна и кое-какие вещи валялись рядом с ней. Мали увидала среди них свою парижскую пудреницу и потянулась за ней.

— Эту вещь не продавай, — сказала цыганка. — Пусть останется талисман. Тут в сумке много вещей на продажу. Осторожно только. Захочешь продать — поезжай в другой город.

Мали хотела сказать Софии, чтобы та разобрала вещи и взяла только то, что ей принадлежит, но та уже скрылась за занавесом, даже не попрощавшись, как следует.

— Простите мою подругу, — извинилась Мали перед цыганской королевой, — я верну вам все, чего в сумке не было.

— Это будет мне обидно, — отозвалась цыганка. — А часы я твоей подруге не верну. Они мне нравятся.

Цыганка вытащила из-за пазухи серебряную луковицу с обсыпанным мелкими бриллиантами вензелем и с любопытством посмотрела на циферблат. Часы принадлежали некогда Теодору Штубу, отцу Софии. Мали поклонилась и вышла. Занавес оставался приподнятым еще несколько секунд, а затем опустился.

Назавтра они пошли на пустырь за часами. София готова была отдать за них серьги с изумрудами. Но на пустыре не оказалось ни занавеса, ни цыган. София заплакала.

— Как ты думаешь, — спросила ее Мали, — евреи бросили бы своих товарищей на волю судьбы в этом погребе?

— Евреи не цыгане! — зло отрезала София. — У них есть сантименты.

— Не знаю, не знаю, — вздохнула Мали, — компаньон моего деда, бежавший с кассой, был как раз нашей породы.

— Поищи в голове мои часы! — велела София зло.

— Боюсь, что опять найду курицу, — не согласилась Мали.

— Тогда поищи мне телячью отбивную на косточке и салат нисуаз.

— Хорошо, — вздохнула Мали и напряглась.

Из калитки третьего дома слева вышел барашек.

— Боже мой! — всплеснула руками София. — Что мы будем с ним делать?

— Ничего, — грустно заметила Мали. — Лучше подумай, что мы будем делать с моей головной болью. Сколько раз я тебе говорила, что от этих упражнений у меня начинает болеть голова!

София виновато понурилась.

— Я не всерьез, — прошептала она. — К тому же я не просила баранью отбивную.

— А где я возьму тебе тут теленка?! — совсем уж разозлилась Мали. — Думать надо, что ты просишь! Кстати, хочешь ли ты сейчас, чтобы тебя принимали за цыганку?

— Ни за что, — мотнула головой София, — лучше умереть испанкой!

Юцер сидел на краю бахчи и думал. Вдалеке сидел узбек-сторож и следил за Юцером. Иногда он делал вид, что засыпает, опершись о палку. Так сторож поступал и раньше, чтобы позволить Юцеру украсть арбуз. Или дыню. Но Юцер не двигался, и сторож стал медленно приближаться к нему. Сторож любил знать, что на уме у людей, сидящих на краю бахчи и не желающих красть арбузы или дыни. Однако на сей раз он бы не мог догадаться, да и беспокоился напрасно.

Юцер не замечал сторожа. Юцеру казалось, что он сидит перед балетной декорацией. Задник был аляповато выкрашен в алые и оранжевые тона. Сцену занимали огромные зеленые шары с черными полосками и продолговатые объекты цвета меда. Юцер начал перебирать в памяти цвета меда — от темного гречишного до светлого цветочного. Он попробовал по памяти на вкус по капельке от каждого. Память ему и в этом не отказала. Хоть бы пчела прожужжала. Пчел не было. Между Юцером и задником сцены кружилась здешняя мошка, которую Юцер неправильно называл гнусом. В балетной постановке мошка должна светиться. Поползли ленивые мысли о том, каким именно цветом должна светиться среднеазиатская гнусь.