Юцер тряхнул головой и поискал более продуктивную ассоциацию. Теперь он был не балетным принцем, собирающимся станцевать мятежный танец между арбузами и дынями, а сэром Лоуренсом, принцем пустыни. Да, да, именно Лоуренсом. Дело требовало хитроумного замысла и отважного исполнения. Тем более хитроумного и отважного, что происходило оно в чужой стране, где бродили шайки разбойников, замыслы которых было важно разгадать, предупредить и заменить другими, выгодными Юцеру. Дело в том, что Юцер узнал вещь огромной важности, и с этим нужно было что-то делать.

Узнал он ее от Капы. Капа служила машинисткой в том заведении, в котором Юцер работал завхозом. Работа его была достаточно прибыльной и позволяла использовать некоторые прежние навыки и умения. До того Юцеру пришлось побывать учителем математики и немецкого языка в средней азиатской школе. О периоде учительства Юцер вспоминал с содроганием. Неизмеримо легче было считать покрышки.

А что я, в сущности, умею? Толковать законы, диктовать моды, осчастливливать женщин, создавать деньги и тратить их. Еще — руководить людьми. Это важно! Такое умение требуется всем и во всех обстоятельствах. Кроме проклятого среднеазиатского захолустья. Где существуют законы, которые я толковать не умею. Где ходят в гимнастерках или в халатах. Где деньги делают иначе и иначе тратят. Ну, женщины, они, положим, всюду одинаковы. Как и способы делать деньги. Как и законы, которые придумывают для того, чтобы управлять людьми. То есть регулировать способы добывания денег и их эквивалентов. А также способы их употребления. Думай, Юцер, думай! Люди везде одинаковы.

Здешний мир оказался устроенным так, что искать в нем почетное место было и невыгодно, и опасно. Юцер заведовал хозяйством небольшого предприятия, делающего резиновые покрышки, и вполне преуспевал в своем деле. Покрышки выпускались по плану и даже сверх плана. Нужные для производства материалы всегда оказывались в наличии, поставщики получали то, что надеялись получить, бухгалтерские записи велись тщательно и разумно. Вела их София, хорошо знавшая русский язык. В общем, Юцеру не на что было жаловаться, и у его начальства не было причин жаловаться на него. Юцер не лез в то, что его не касалось, не старался выслужиться, был отменно вежлив даже с последним вахтером и научился пить ужасный местный алкоголь. Этому умению помогала Мали, которой были открыты не только тайны выведения вшей. Мали научилась делать из местных трав терпкую и горькую настойку, несколько капель которой в стакане воды, принятые перед выпивкой, оставляли голову трезвой.

Так бы все и шло, если бы не Капа. При мысли о ней Юцер готов был вообразить себя лилльским палачом.

Деревяный помост, уже испачканный кровью. Ее привозят в железной клетке, растрепанную, бледную, едва шевелящую потрескавшимися губами. Дамы в первом ряду утыкают носы в надушенные платки, потому что от арестантки за версту несет прокисшим потом. Ее плоское лицо отечно, приплюснутый нос производит пузыри соплей при каждом всхлипе…

Юцер ощутил тошноту и немедленно открыл глаза. Капа обычно выглядела именно так, как он ее себе представил. Правда, эшафот был уготовлен не ей, а Юцеру. Капа сама и была этим эшафотом.

И до того Юцеру приходилось дарить ласки женщинам, оставлявшим его равнодушным, но делал он это по собственному выбору. А мерзкая бесцветная, толстая, потная, глупая, горячая Капа с желанием Юцера не собиралась считаться изначально. Она была женой главы местного УКВД, товарища Осипа Сталя, а Юцер был западником и почти что перемещенным лицом. Капа имела право выбора, и Юцер не мог, не смел отказаться.

Единственным утешением во всей этой истории Юцеру служило то, что Капа боялась своего законного повелителя таким животным страхом, что ни о каких открытых притязаниях с ее стороны речи и быть не могло. Капа не приказала Юцеру удовлетворить ее избыточную женскую страсть, она ушептала его в узких проходах между колоннами покрышек. В этом зловонном шепоте, сдобренном запахом ужасных духов, которыми Капа несколько раз на день протирала зубы, Юцер слышал только одно: «Иначе я расскажу о тебе Осипу такое….»

— Я изнасилован, понимаешь, изнасилован, — жаловался Юцер Мали, которой привык докладывать кое о чем из своих мужских приключений.

— Это, конечно, ужасно, — шептала Мали в небольшое пространство подушки между собой и супругом (подушка была одна и достать вторую не удавалось), — но ты должен перетерпеть. Вот если бы мы могли достать хороших французских духов для этой жены Потифара, а то от тебя так воняет, что даже Хелена начала о чем-то догадываться…

— В прежние времена я бы повел эту Капу в ванную и хорошенько вымыл, — прохрипел Юцер.

— Тебе уже приходилось общаться с женщинами, которые нуждались в мыле и воде? — удивилась Мали.

— Да, — прошептал Юцер. — Грязь не отпугивает мужчин. Но я не выносил горячих женщин. От женщины должна исходить прохлада. Прохладными должны быть даже капли пота, попадающие мужчине на язык.

— Ты переходишь разумные пределы нашего взаимного доверия, милый, — сонно ответила Мали.

Юцер засопел и отвернулся. Иногда Мали позволяла себе говорить с ним, как с нашкодившим гимназистом.

Мука Юцера все длилась и длилась. Капа была в восторге от своей находки, и менять его ни на кого не собиралась. А нынешним утром она позвала любовника на склад.

— Это опасно, — шепнул ей Юцер, — сегодня разгрузочный день. Там полно рабочих.

— Другого дня может не быть, — ответила Капа.

На складе было и вправду людно. Им пришлось пробираться поодиночке вдоль стен в самый дальний угол. Там, за завалом бракованных покрышек, покрывая лицо любовника вонючими поцелуями и обливая его слезами, Капа рассказала, что Сталь решил выселить всех западников в Сибирь. Эта мысль уже не раз приходила ему в голову, но сейчас он добился разрешения свыше.

— Он узнал о нас с тобой? — испугался Юцер.

— Да нет же! — зло ответила Капа. — Если бы! Я бы его уболтала. Дело в том, что Сталя отшила эта твоя София.

— Когда нас собираются вывезти? — спросил Юцер.

— А хоть и нынешней ночью! Но я думаю, дня два-три еще есть. Оська только вчера запил, а звереет он на третий день, не раньше.

— Как настоящая фамилия твоего благоверного? — неожиданно для себя спросил Юцер. Он давно хотел задать этот вопрос.

— А черт его знает. Тайна! Какой-нибудь Хаимзон. Он же из ваших. Обрезанный.

Почему-то это известие ободрило Юцера и придало ему сил. Он спешно попрощался с Капой, обещав обязательно еще с ней увидеться, придумал себе какое-то занятие за пределами завода и вот теперь сидел на краю бахчи и думал. Мысли его разбегались, поэтому Юцер старался придать им связанную посторонним сюжетом форму. Он часто заставлял свои мысли двигаться в хореографическом исполнении, но нередко прибегал и к помощи синема. Лоуренс, принц пустыни, был его любимым киногероем.

Оська не самый большой хохем, трам-та-та-дам. Его можно перехитрить. Но кто, кто может отдать приказ, отменяющий постановление товарища Сталя, усатого дурака в непомерно больших сапогах? Думай, Лоуренс, думай. Завтра бедуины нападут на твой лагерь. Твое местное английское начальство замыслило тебя погубить. Помощи тебе ждать неоткуда. Разве что твой друг в Высшей ставке… Именно он, именно он…

Весь путь к почтамту Юцер составлял в уме судьбоносную телеграмму. На поданной телеграфистке бумажке значилось:

Телеграфистка взглянула на имя и фамилию отправителя мельком, зато фамилия и имя адресата ее парализовали.

— Вы телеграфируете… самому? — прошептала она, закатывая глаза.

— Он единственный не дремлет, — сухо ответил Юцер.