Но в тот день ничего не произошло. Ровным счетом ничего. Мали с Юцером попили чай. Потом Мали приготовила для Любови ужин и оставила его на столе под салфеткой, как раньше делала Ведьма. А потом они пошли спать. Мали взяла таблетку от головной боли, но это часто случалось с ней и раньше. Кроме того, болела обожженная рука. И они заснули. А утром Мали проснулась как ни в чем не бывало и даже пела.

Следующая неделя прошла спокойно. Мали позвонила Софии и извинилась перед ней. Они встретились и посидели в кафе. Мали заказала эклер, и София спросила, как можно есть пирожные в таких количествах и не толстеть.

А Мали сказала, что ее организм работает, как крематорий. Сжигает все дотла. На это тоже надо было обратить внимание, и жаль, что София не рассказала об этом разговоре Гецу. Нет, она рассказала. Гец не увидел тогда ничего предосудительного в этой фразе и не видел теперь. Мали любила парадоксальные высказывания.

Вспоминали, как Мали обрадовалась, когда Юцер предложил поехать в Крым. А Любовь стала капризничать. Она не хотела отдыхать с родителями, ей захотелось поехать в Юрмалу к Натали.

— Ты не поедешь туда! — крикнула Мали.

— Еще как поеду! — вскинулась Любовь.

— Почему бы ей не поехать? — удивился Юцер. И опять-таки, этот спор долго обсуждался. Любовь не должна была спорить с матерью. Юцер видел, что решение Любови ехать в Юрмалу вывело Мали из себя совершенно необычайным образом. Она никогда не позволяла себе кричать таким диким голосом. С этим надо было что-то делать. Но что? Что?

Поездку в Крым отменили. Мали решила ехать отдыхать на озера. Ей хотелось поплавать, погрести, побродить по лесам. Это желание казалось нормальным, в нем не было ничего подозрительного. Оно и было нормальным. С этим все соглашались. Ненормальной была спешка. Мали решила ехать немедленно. А Юцер остался на несколько дней в городе, чтобы уладить кое-какие дела.

Вдруг в пятницу… да, в пятницу после полудня… именно в пятницу после полудня… ему показалось, что солнце потухло. Подул сильный ветер. Деревья дрожали. Воздух посерел, и небо стало темнеть. Дождя не было, и погода не казалась предгрозовой. Что-то случилось. Так Юцер почувствовал. Ему захотелось срочно увидеть Мали. Никогда раньше у него не возникало такого сильного, просто непреодолимого желания ее видеть.

Но София в тот же день загорала на балконе и не ощутила никаких изменений в атмосфере. Было жарко, даже душно, и Адинка обливала Софию водой. Да, Адинка была дома, потому что она готовилась к экзамену, и поссорилась со своим Левой, и, кроме того, она была тогда на седьмом месяце беременности.

А Юцер настаивал на том, что с погодой творилось нечто ужасное. Ведь не зря он зашел к замминистра и сказал ему, что хочет немедленно поехать к жене на дачу. Разумеется, была пятница, и он должен был все равно ехать в этот день… нет, он собирался приехать в субботу и даже успел сообщить об этом Мали… но вдруг поездка стала срочной, и замминистра был слегка удивлен, но препятствовать внезапному отъезду не стал. Он даже предложил свою машину с шофером.

Что-то испугало Юцера. Он продолжал настаивать, что дело в погоде, но София была уверена в том, что у Юцера появилось предчувствие. Ведь он поехал прямо с работы, даже не пошел домой за вещами. Зашел в универмаг и купил там две чешские рубашки, трусы и плавки ужасного лилового цвета. Он уже стоял возле кассы, когда его вдруг позвала продавщица из отдела парфюмерии. Он подошел к ней, и она сказала тихонько: «Поступила „Шанель № 5“».

Это было неслыханно. Духи «Шанель» в универмаге! А продавщица оказалась соседкой, жила в соседнем доме и приятельствовала с Мали. Юцер с волнением протянул кассирше счет, он боялся, что та не выбьет. Не может же быть, чтобы «Шанель» продавали просто так, без всякого блата. С таким небольшим блатом. Но кассирша и глазом не моргнула. И он поехал на правительственной машине с французскими духами и плавками в портфеле и с рубашками на заднем сиденье. А в это время, а в это время…

А в это время лодка уже кружилась в тихой заводи, наезжая на розовые кувшинки. Кувшинки пружинили, цеплялись за киль, ныряли под правый борт и выныривали из-под левого. На них садились стрекозы. На них и на черные, как смоль, волосы с вплетенными в них незабудками.

Она взяла большую дозу люминала, села в лодку, догребла до середины озера и выбросила весла. Это подозрительно, сказал Гец. Это подозрительно, потому что, если она выбросила весла, то уверенности в том, что она собиралась сделать, у нее не было. Она думала, что не выдержит и начнет грести к берегу. Она не хотела умирать, а только пугала себя и других. Кого? На озере не было ни одной лодки. Ей некого было позвать на помощь. Возможно, она звала. Гец отрицательно покачал головой. Она приняла огромную дозу снотворного. И она сделала все, чтобы на помощь не мог прийти никто.

— Я знала, что этим кончится, — вдруг произнесла Любовь. — Мы плыли с ней в лодке. Именно здесь она вдруг прыгнула в воду и исчезла. Ее не было долго. И вдруг она выплыла. Вся в водорослях. Именно здесь… В этом самом месте. Тогда я сказала ей, что она сумасшедшая…

Она хорошо знала эти места и это озеро, — поспешно вмешался Юцер. — Она часто бывала в тех местах.

— Кто из нас этого не знает? Кому ты это рассказываешь? — оборвала его София.

Юцер сидел на скамейке перед клумбой с ромашками, обрамленными розовой кашкой, и глядел на воду, которой не было. Вода тихо плескалась. Там и сям из ее недр выскакивали пузыри, «рыбья отрыжка», как называла их покойная Ведьма.

Ели подходили к самому берегу, а потому вода по краям озера казалась темной. Посередине, куда никогда не добегала тень даже самых высоких елей, вода искрилась и сверкала, словно на дне озера зажгли фонарь. И там, в праздничном сверкании вод, плыл катафалк, украшенный розовыми кувшинками и водорослями, протянутыми, словно цепи, к подводному фонарю и к камням на илистом дне. Возможно, большие сомы, огромные, ленивые, жирные и важные озерные сомы, держали концы водорослей во ртах, украшенных скользкими длинными усами, и тянули катафалк за собой по кругу. Да, скорее всего, именно они распоряжались процессией. Солнце стояло в зените, и Юцер ждал, когда же оно пошлет яркий и твердый луч в самый центр катафалка, туда, где на охапках душистого сена, смешанного с васильками, лютиками и незабудками, лежала виновница торжества.

Сено задымится медленно, поначалу только в том месте, куда солнце поднесет свою спичку. Потом дым начнет подниматься клубами и восходить к нагнувшимся соснам. Катафалк вспыхнет, и искры полетят над озером. Они будут падать в воду и шипеть, а сомы будут продолжать кружить до тех пор, пока ноша не покажется им легкой, пока не лопнут канаты водорослей, пока катафалк не распадется на мелкие части и части эти не станут погружаться на дно. Тогда все кончится. Фонарь погаснет, и сомы расплывутся по своим лежбищам.

Юцера поразило, что обряд происходил совершенно беззвучно. Не пели птицы, не журчала вода, не шуршал о кувшинки катафалк, не трепетали листья. Эта тишина казалась невыносимой, и Юцер заплакал. Женская рука протянула ему носовой платок.

— Это ты! — сказал Юцер так буднично, словно ждал визита именно этой дамы и именно на эту скамейку.

— Я сижу тут уже пятнадцать минут, жду, когда вы вернетесь из дальних странствий, — произнес достаточно мелодичный, но жесткий женский голос, — А причина моего визита проста, — продолжила женщина. — Я хочу выяснить, почему меня не допустили на похороны?

— Разве убийцу зовут на похороны жертвы? — спросил Юцер устало.

Женщина носила траур, и с точки зрения Юцера это было неприлично.

— Но вы же были на похоронах, — ответила женщина. Голос ее утратил всякий намек на мелодию. Он был хриплый и резкий, пожалуй, даже лающий.

— Я?! При чем тут я?

— Главным убийцей я считаю как раз вас, — каркнул голос.

— Если бы вам удалось убить сначала меня, а только потом ее, вы бы были, конечно, еще более счастливы, графиня Монте-Кристо, — сказал Юцер, не оборачиваясь. — Я бы хотел знать, как вы это сделали. Что вы ей сказали, Натали? Все это началось с той минуты, как вы появились в нашем доме. Раскройте вашу тайну, это в обычаях жанра. Мститель всегда объясняет свои замыслы.