Молчание было долгим.

— Где же он? — спросила София сдавленным голосом.

— А кто вам сказал, что бриллиант в мыле был? — задал встречный вопрос Юцер.

— Натали. Она всегда рассказывала, что в каждом из кусков мыла лежит по бриллианту.

— И каждый величиной с голубиное яйцо! — расхохотался Юцер. — Неужели вы не знали, что Натали патологическая врунья? Не было у нее никаких бриллиантов ни в мыле, ни в графине. Я из этого графина пил. В нем была обыкновенная водка, от горлышка до дна.

— Какая глупая шутка! — раздосадованно воскликнула Мали. — Почему ты нам не сказал об этом раньше?

— Зачем? Эта штука придавала вам уверенность. Вот, возьмите.

Юцер протянул Мали золотой портсигар, в котором что-то звенело. — Там есть еще несколько золотых монет. Это должно вас успокоить. Только подумайте хорошенько перед тем, как назовете какой-нибудь день черным. За ним может наступить день еще чернее.

— А ты как же? — спросила Мали.

— Я не пропаду. У меня еще кое-что есть.

— Ты мог мне об этом рассказать, — надулась Мали.

— Зачем? Чтобы возникали ненужные споры? Или чтобы цыганки подсовывали вам грошовую пепельницу взамен часов с бриллиантами?

— Не надо ссориться перед отъездом, — попросила Мали.

А Юцер вдруг посмотрел в сторону детского костра, вскочил и понесся к нему нелепыми прыжками. Мали и София с ужасом следили за огромной тенью Юцера, перебросившей через плечо маленькую тень Чока. Потом тень Юцера исчезла, а несколько секунд спустя тишину разорвал гром, а тьму осветило огненное извержение.

Когда Мали и София подбежали к костру, Юцер уже поднялся с земли и поднимал с нее испуганного Чока. На месте костра зияла яма. Детей видно не было.

— Там должны быть раненые или мертвые, — сказал Юцер. — Попробуйте разобраться. Одна из вас пусть пойдет за милицией. Чока надо отправить домой. Сегодня же ночью уезжайте в свой город М. А мне лучше исчезнуть. Если у Сталя осталась хоть щепотка еврейских мозгов, он поймет, что пришел его час.

— Что все-таки случилось? — спросила Мали.

— Эти кретины бросили в костер гранату. Поначалу они кидали патроны. Я хотел их остановить, но успел только выхватить Чока.

— Тогда почему вам надо исчезнуть? — спросила София.

— Потому что эту диверсию припишут мне.

— Это безумие. Мы сможем доказать…

— Неужели вы еще не поняли, что система, в которой мы оказались, не признает доказательств? — спросил Юцер раздраженно. — Да так и лучше. Я никак не мог решиться оставить вас тут одних. Но небо распорядилось по-своему.

Он поцеловал Мали, велел передать поцелуй малышке и растворился в темноте.

София решила отвести Чока домой. Мальчик трясся и ковырял в носу. Мали осталась одна. Она нашла сухую ветку, подожгла ее головешкой и обошла яму по периметру. От того, что она увидела, ее стошнило. Помощи никому уже не требовалось. Мали медленно побрела домой. По дороге она вспомнила о платке с мыльной стружкой, вернулась на пустырь, нашла платок, сунула его в карман, присыпала костер землей и ушла восвояси.

В милицию она решила не идти. Ей хотелось пропасть, раствориться во мгле вслед за Юцером. Но это вызвало бы подозрения. Мали пошла к местным евреям, Моисовым.

— Не знаете, что был за гром? — спросила Мали осторожно.

Моисовы удивленно на нее посмотрели.

— У вас тут так шумно, — нервно рассмеялась Мали, — ничего не слышно. А я стояла у арыка и слышала гром.

— Это бывает, — сказал Моисов. — Лето уходит, барухашем. Садись пить чай.

Когда она пришла домой, все уже спали.

— Тут никто ничего не слышал, — прошептала ей София.

— И мы не слышали ничего, кроме дальнего раската грома. Это бывает. Лето уходит, начинаются грозы.

— Как мы будем тут без Юцера?

— Он скоро вернется. Поехал в Алма-Ату на несколько дней. Не велика беда, — бездумно ответила Мали, и тут же заснула.

Они оставались на месте недели две, а потом исчезли. На пустыре их никто не заметил, а если кто и видел, смолчал. А может, Сталю было не до них. Его вызвали в районный центр, а это вряд ли предвещало что-нибудь хорошее.

Мали же долго топила баранье сало, от чего по мазанке разошлась ужасная вонь. Из сала она попыталась сделать свечу, чтобы помянуть погибших детей, сжечь в огне дурные мысли завистливых людей и тем самым обеспечить себе легкую дорогу. Жир коптил, дымил, пригорал от бесконечных попыток поддержать в нем огонь, но фитиль никак не разгорался.

— Что это за жертвоприношение? — подозрительно спросила София.

— Пытаюсь зажечь свечу в пользу нашей благополучной поездки.

— Так возьми обыкновенную свечу.

— Кто знает, есть ли в городе М. электричество, — вздохнула Мали.

— Электричество есть везде, — нахмурилась София. — Для них оно служит талисманом. До тех пор, пока есть электричество, будет советская власть.

— Готеню, — взмолилась Мали, — сделай же в этой стране всесоюзное короткое замыкание.

— Ша! — прикрикнула на нее София, — сколько раз я должна говорить тебе, что в этой стране стены имеют уши!

— Бедные стены, — сокрушилась Мали, — как они страдают! Ты знаешь, раньше я любила поселяться в старых гостиницах, таких, в которых живут не богатые бездельники, а люди среднего достатка, авантюристы и банкроты. Там снятся удивительные сны, потому что из пор в стенах ночью вылетают мысли и слова прежних жильцов. А тем, кто будет жить здесь после нас, наши мысли будут совершенно непонятны. Мы словно голубые попугаи, поселившиеся в стране, где живут зяблики. Мне очень одиноко и страшно, София. Может быть, мы все же останемся здесь, где есть Гец и где мы знаем хоть кого-то, хоть что-то…

— И они знают нас. Нам нужно бежать отсюда. Кроме того, если мне еще месяц придется прожить здесь с Пашкой и Надин, я повешусь сама или их отравлю.

— Хорошо ли мы поступаем, оставляя их одних? — задумчиво спросила Мали.

Ответа она не ждала. София не любила глупых вопросов и бывала строга, когда их ей задавали.

Уйдя с пустыря, Юцер пошел в сторону железнодорожной станции. Его видели на вокзале. Рассказывали, что он некоторое время маячил между поездами, путями и мешочницами, а потом пропал. Куда он пропал, никто сказать точно не мог.

Появился он спустя некоторое время в другом месте, и об этом мы расскажем в свое время. Однако нам не удастся выяснить со всей достоверностью, как он появился в новом месте и куда исчез в данной точке нашего повествования. По этому поводу существует несколько версий.

Одну из них услышит от Юцера Любовь. Юцер расскажет ей следующее: «Однажды мне нужно было исчезнуть. Дело не терпело отлагательства и случилось в вечеру. Ночь, спасительница беглецов, дала мне передышку до рассвета, и я, представь себе, спал. Это странно — спать в ожидании худшего, но положение мое было столь отчаянным, что никакое иное действие просто не приходило в голову. Разбудил меня крик муэдзина. Он кричал пронзительно».

В этом месте Любовь прервет рассказ отца вопросом, что такое муэдзин. Юцер кратко введет ее в историю ислама, но мы не станем тратить времени на это довольно банальное объяснение, из которого будет явствовать, что Юцер не был ни большим знатоком религии Зеленого Пророка, ни ее большим почитателем.

Надо сказать, что до пребывания в Средней Азии Юцер очень любил зеленый цвет. У него были зеленый сюртук для верховой езды, зеленая курительная комната и зеленые домашние тапки. Если бы правила хорошего тона не предписывали синий цвет поутру, серый пополудни и черный вечером, Юцер, без сомнения, отдавал бы предпочтение зеленому в любое время суток. Но после четырех лет, проведенных в среднеазиатской пестроте, он невзлюбил яркие краски, а зеленый цвет, призванный успокаивать нервную систему, стал Юцера безумно раздражать.

«Это тупой, эмоционально убогий, совершенно не вдохновляющий цвет!», — сказал он на второй год пребывания в Средней Азии жене, выменявшей остатки французской губной помады на зеленое покрывало для кровати. Покрывало называлось «сюзане» и было вышито зелеными нитками по куску хлипкой хлопчатобумажной ткани. Мали гордилась покупкой, и Юцер не хотел ее огорчать, но больше это сюзане не появлялось в их домашнем обиходе.