Глаза Любови наполнились слезами. Она оттолкнула протянутую руку Чока и ушла в парк, окружавший ее школу.

— Любовь в тебе души не чает, — сказала Мали подруге.

— Она любит мои рассказы. Особенно про любовь. Знаешь, в лагере бабы меня мучили просьбами рассказать про любовь. И обязательно с принцем, изменой и поцелуем в конце. Твоя дочь много сложнее. Ей не нужны ни принцы, ни измены, ни поцелуи. Она понимает про любовь, пожалуй, больше, чем мы с тобой.

— Не знаю, как ты, а я в этой материи не понимаю ровно ничего, — невнимательно ответила Мали. — Ты не должна обижаться на Софию, — продолжила она, стараясь не глядеть на Натали, — она очень изменилась за последние годы. Мы уже не находим общего языка. Впрочем, это началось еще на пустыре.

— На каком пустыре? Расскажи! — оживилась Натали.

Ей надоели расспросы о житье-бытье на Лене. Истории, которые произошли в ее отсутствие с близкими и не близкими ей людьми, интересовали ее куда больше.

— Когда тебя арестовали, а в твою квартиру решили вселить партейгеноссен Рашель Бибкис, я проникла в ванную и унесла один кусок мыла, в котором по твоим рассказам должен был лежать большой бриллиант. Я думала… я хотела передать его тебе. Юцер пытался договориться о выкупе, но ему велели забыть об этой затее, чтобы тебе же не было хуже.

— Юцер хотел выкупить меня на бриллиант, который был спрятан в мыле? — взнесла брови Натали. — Но он прекрасно знал, что никакого бриллианта там нет!

Пришел черед Мали поднять бровь.

— Если он знал, то забыл, а если не забыл, то… В общем, сейчас это уже неважно. Мы носили это мыло на груди всю войну. Иногда осторожно им мылись. Мыла не было. Хорошего мыла, я имею в виду.

Натали понимающе кивнула.

— Ну, а когда Юцер захотел попытаться доехать до Лены, мы решили отправить бриллиант тебе, вернее, выменять его на деньги и купить еды и что там нужно. Мы пошли на пустырь и стали его выколупывать из мыла. Юцер вел себя странно на этом пустыре. Потом там произошло нечто кошмарное, дети подорвались на мине, брошенной в костер. Юцеру удалось спасти Чока. А бриллианта в мыле не оказалась. И София решила, что Юцер забрал бриллиант себе. Меня она не обвиняла, но с тех пор мы перестали быть подругами, вернее, мы перестали быть такими подругами, какими были раньше.

— Странная история, — нахмурилась Натали. — Если бы бриллиант в мыле был, вы бы все равно отправили его мне. Из-за чего же вы поссорились?

— Доверие — самая дорогая вещь. На нем держится дружба.

— Не хочется верить, что эту ерунду говоришь ты! — вспылила Натали. — Дружба держится на обоюдном желании не видеть ничего, кроме того, что хочешь видеть.

— Вроде несуществующих бриллиантов и придуманного великолепия? — не удержалась Мали.

— Бриллианты у меня были, — усмехнулась Натали, — и то, что ты называешь великолепием, не было выдумкой. У меня была возможность жить в гранд стиле, и я пользовалась этой возможностью.

— Зачем же ты врала мне, что бриллианты спрятаны в мыле?

— А зачем тебе нужно знать, где именно они спрятаны? Это была красивая выдумка.

— Проверка моей порядочности? Я ведь могла войти в твою ванную, когда хотела.

— О, да! Я часто вспоминала твою спину в лиловых хлопьях душистого пара. Но особенно хороши были волосы — черные, густые, почти конского свойства, вода стекала по ним и никак не могла проникнуть вглубь. Бывало, запустишь руку внутрь, а они у корней сухие. Как заросли незабудок у болота. Мне всегда хотелось украсить твои волосы незабудками. Длинные черные пряди, перемеженные таким же шершавым, жестким листом с пятнами голубизны, дикой, чувственной, неоправданно яркой…

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — растерянно сказала Мали и облизнула пересохшие губы. — Мы рассуждали о бриллиантах. Ты говоришь, что они были, и что Юцер знал, где они лежат. Почему же он их оттуда не забрал?

— Те, которые лежали в банковском сейфе, пропали. А те, что были спрятаны в доме, он перепрятал, нашел их после войны, сохранил и в первый же день моего приезда мне отдал.

Мали задохнулась. Прошло целых пять минут, прежде чем она смогла говорить.

— Но что тогда берегла Ведьма? — спросила Мали самым спокойным тоном, какой смогла изобразить. — Она мне показывала целую горсть сверкающих камушков, завернутых в старую шаль.

— Бедная Ведьма! Мне должно было прийти в голову, что она может попасться. Но я об этом не думала. Возможно, тем ее и спасла. Знаешь, мыслями можно навести на человека беду. Ведьма берегла стекляшки. Как каждый разумный человек, имеющий в своем распоряжении драгоценности, я заказывала копии из поддельных камней. Вернее, заказывала украшения и вставляла в них поддельные камни. Когда настоящие камни наличествуют, это не позорно. И позволяет избегать ненужных драм. Ювелирные украшения я, как ты знаешь, надевала редко. Они лежали в домашнем сейфе. Их-то Ведьма и хранила. Одну стекляшку она все же продала во время войны, чтобы помочь людям в гетто. К счастью, нравы в то время упали так низко, что покупателю не пришло в голову проверять подлинность камня. Он был оправлен в хорошее золото, и таким образом избежал подозрений. Человек этот сейчас в Канаде, я проверяла. И даже рада, что ему пришлось пережить несколько неприятных минут. Ведьме ничего не грозит. А на камушки я уже купила себе домик в Юрмале. Буду жить в лесу, сдавать комнаты дачникам, собирать ландыши в собственном саду и наслаждаться жизнью.

— Я думала, ты поживешь у нас, — разочарованно сказала Мали.

Она покраснела, потому что на самом деле разочарования не испытывала. Натали жила у них третий месяц и с каждым днем из дома уходил кислород. Дышать было тяжело, а порой дышать приходилось просто через силу. И, как не странно, причиной этой тяжести был Юцер. Порой казалось, что он просто не выносит Натали, что ему трудно на нее смотреть и даже находиться с ней в одном пространстве, ограниченном стенами квартиры, дома, улицей, городом.

— Это из-за Юцера, — сказала Мали виновато. — Я не понимаю, что с ним произошло.

— Тебе это ни к чему, — тихо ответила Натали. — Это между мной и им.

— Но он же так тебя любил!

— Юцер? Он не способен любить никого, кроме самого себя. Да и себя любит слишком придирчиво. Бедняга! Судьба его наказала. Он вылепил себе Галатею, и эта любовь заставит его страдать.

— О чем ты говоришь? — встревоженно спросила Мали.

— О Любови. Юцер влюблен в нее всеми фибрами его сонной души. Любовь сразила его впервые, и он не знает, что с ней делать.

— Боже мой! — Мали подняла руки, словно защищалась от ослепительного света. — Бог мой! Ты сошла с ума. Он отец, и он любит свою дочь. Что в этом плохого?

— Ничего. Для нее. Хотя детям нужна иная отцовская любовь. Зрячая и разумная. Но Любовь без нее обойдется. А вот Юцера эта любовь испепелит. Она бушует в нем, как огонь в топке, а управлять этим огнем он не умеет. Ты у нас такая прозорливая… — сказала она жалостно, — ты должна была это увидеть. София все давно поняла. Она очень… сметливая.

— Все это чушь! — крикнула Мали. В ее голосе дрожали быстрые слезы, слезы обиды, которым нельзя давать волю, потому что они неспособны ни облегчить душу, ни очистить чувства. — Чушь, чушь, чушь! Ты вечно придумываешь черт знает что! Когда-то это было забавно, а сейчас — нет! Нет! Нет! Нет!

— Да. И ты это знаешь. Твоя жизнь — кошмар. Тебе кажется, что ты любишь Геца, но он только суррогат. Настоящая любовь была у нас с тобой.

— Я не знаю такой любви! — замотала головой Мали. — Ее никогда не было.

— Была. Я поняла это в лагере. Там не было мужчин. Там я поняла, как умеют любить женщины. И поняла, что это была за любовь втроем. Третий был лишний, пойми же! Юцер был лишним. А сейчас он это понял.

— Нет, нет, нет! Я не хочу больше слушать. Уходи! Уходи, уезжай, собирай свои ландыши. И если ты внушила эту белиберду Юцеру, я… я не знаю что… я не смогу это вынести!