— Эту? Сама сшила.

— Так вы шьете? — заинтересовалась директриса.

— Только для себя. Для развлечения. Вам нравится? Могу сшить и вам такую же. Материал остался, а работы немного.

Через неделю директриса и Мали стали подругами. Вот тогда-то Мали и рассказала ей о визите Тани.

— Эту дружбу надо прекратить, — жестко постановила директриса. — Зайди ко мне в пятницу, решим этот вопрос. Мне эта Маркова давно не нравится. Видела бы ты ее мамашу! Просто блядь какая-то.

Видеть директрису Мали вовсе не хотелось. Еще меньше ей хотелось просить посадить рядом с Любовью Зиночку Головлеву. Об этом попросил Юцер, а Мали чувствовала опасность в имени девочки, которую не знала. Это имя пахло подвохом и призывало к бдительности.

— Ее папа — важный чин в ЦК, — сказал Юцер. — При этом — глубоко порядочный человек. А Любови дружба с Зиночкой не помешает. Насколько я знаю, она играет на фортепьяно, обучается языкам и даже балету. У них будут общие интересы.

— Откуда ты так много знаешь про какую-то Зиночку? — удивилась Мали.

— Ну, тогда скажем, что с ее папой я знаком более чем шапочно. Наши дети учатся, как ты сама понимаешь, в одном классе. Да и по долгу службы…

— Но не из-за этого же ты…

— Все! Все! Все! — крикнул Юцер. — Тема закрыта, и больше мы к ней не возвращаемся.

Главная задача ленивых ангелов — оставаться на поверхности. В крайнем случае, они опускаются под воду и дышат через соломинку. Намокшие крылья тянут их ко дну. Господи, какая это тяжесть! А в это время на берегу пересохшей реки стоит верблюд и ждет великана, который пошел добывать себе великаншу. А на краю пустыни стоит великан и ждет, когда придет верблюд с двумя свечами на двух горбах, ибо только тогда можно будет сыграть свадьбу и восстановить Великое Великанье Царство. Да! Они ждут друг друга и никогда не дождутся. А злобный горбатый карлик бегает то к пересохшей реке, то на край пустыни и носит злую весть. «Верблюд погиб, — говорит он Великану, — я сам видел его обглоданный шакалами скелет». А верблюду он говорит: «Великан лежит под большой скалой, и орлы давно склевали мясо с его костей».

Но великан не уходит с места, и верблюд не движется, и так проходит вечность за вечностью.

Спасти великана и верблюда могут только ленивые ангелы. Но они прячутся под водой и дышат через соломинку.

Поводом для более тесного знакомства между Петром Васильевичем Головлевым и Юцером действительно стало то, что их дочери учились в одном классе. Но инициатором разговора был как раз Головлев.

— Мне кажется, наши дочери учатся в одном классе, — сказал он Юцеру, попросив его задержаться после заседания.

— Если классную руководительницу вашей дочери зовут Римма Викторовна, то так оно и есть.

— Как ее зовут, я не помню, — нахмурился Головлев. — Но Зиночка много говорит о вашей дочери. Ее, кажется, зовут Любовь. Она у нас несколько раз бывала. Моя супруга очень впечатлена прекрасными манерами Любови и тем, как интенсивно вы ее культивируете: языки, музыка, рисование. Словно из дворянского гнезда.

Юцер почувствовал неприятный прохладный пот на затылке.

— Я это к тому, — продолжил Головлев, — что моя супруга очень бы хотела, чтобы девочки дружили. Ну и я, конечно, тоже. Знаете, так трудно найти детям достойных друзей. Вы не против, чтобы Зиночка сидела за одной партой с Любовью?

— Разумеется, нет, — выдохнул Юцер. — Я попрошу жену об этом позаботиться.

— Галочка — это моя жена — уже говорила с директором школы. Но ваша просьба или просьба вашей жены не помешают. И кстати, говорят вы хороший шахматист.

— Средний, — уже более спокойно ответил Юцер.

— Почему бы нам не сыграть партию-другую в домашней обстановке? Мне сказали, что вы очень… интересный собеседник. Говорят, за вами два факультета. Можно полюбопытствовать, какие?

— Юридический и философский. Впрочем, философский закончить не успел.

— Семья?

— Война.

— Ну что ж, — протянул руку Головлев, — значит, о вас говорят правду. Рад буду поговорить с вами на философские темы. А уж от юридических увольте. Тоскливое дело.

Юцер не стал пересказывать Мали этот разговор, но попросил ее зайти к директрисе. Через некоторое время Юцер и Мали получили приглашение посетить Головлевых.

Юцер был удивлен видом накрытого стола. Посуда, хрусталь, цветы и куверты были выдержаны в наилучшем духе. Стиль показался Юцеру несколько архаичным, да и вино, разлитое по графинам, намекало не на европейскую традицию. Но в целом тут понимали толк в застолье, и это было для Юцера неожиданностью.

— Грибы сами мариновали? — поинтересовался Юцер.

— И мариновали, и собирали сами, — охотно поделился Головлев. — На даче их пруд пруди. Охотитесь ли вы?

— Давно уж не приходилось, — уклончиво ответил Юцер.

— Устроим, устроим, — потер руки хозяин. — А хорошо ли вы стреляете?

— Когда-то стрелял недурно.

— Скажите еще, что вы любите верховую езду! — недоверчиво повертел головой Головлев.

— Некогда и этим баловался, — усмехнулся Юцер.

— Полно, да еврей ли вы! — не выдержал хозяин.

Его супруга неодобрительно покачала головой. Скорее всего, она наступила под столом мужу на ногу. Головлев побагровел и откашлялся.

— Я хотел сказать…

— Понимаю, — улыбнулся Юцер. — Евреям это действительно не свойственно, но времена меняются, и евреи меняются вместе с ними. Как все.

— Разумеется, — кивнул хозяин, — разумеется.

— Очень милые люди, — сказал Юцер жене, когда они оказались на улице. Шел легкий снег. Юцер выглядел воодушевленным, его словно распеленали.

— Я надеюсь, ты не будешь ездить с ним на охоту? — просительно сказала Мали.

— Отчего же? Еще хоть раз сесть на коня…

— Не забудь того, что он сказал о евреях.

— А! Какое это имеет значение! Однако рассказам Головлева о его детдомовском детстве я не верю. Не тот стол, не те повадки.

— Возможно, все это от жены.

— Возможно, возможно. Но пахнет тут приличной гимназией и папенькиным поместьем. Впрочем, какая разница! При нынешнем режиме лишнее знание непомерно увеличивает наши печали.

— Все, что исходит от них, пахнет смертью, — неожиданно страстно сказала Мали.

Юцер промолчал.

Они долго бродили в ту ночь по заснеженному городу. Юцер вспоминал старые времена, а Мали то участвовала в разговоре, то отсекала его от себя.

— Ведьма права, — сказала она ни с того ни с сего. — Снегопад — это действительно колдовство. Смотришь на снег, и кажется, что все изменится. Посмотри, он прикрыл старые крыши, залепил выбоины в стенах, облагородил вонючие углы. Когда-нибудь жизнь опять станет нормальной.

— Возможно, — недоверчиво покрутил головой Юцер и тут же поправил шарф, словно он крутил головой именно из-за него.

— Мне кажется, ты в чем-то запутался, — осторожно сказала Мали, поправляя на муже шарф.

— Я не запутался. Меня запутали, попутали, заковали. Когда-то я больше всего на свете боялся оказаться таким, как все. Теперь я боюсь выделиться из окружающего меня беспредметного хаоса. И не за себя боюсь. Мне-то все давно надоело. Я боюсь за вас.

— Может быть, мы сможем как-нибудь уехать отсюда…

— Как? Куда? И кому мы там нужны, такие, какими стали? Все это дурные фантазии, Малинька, плод тоскующего воображения. Вот, снег выпал, — хорошо. Погуляем, поспим, позавтракаем. Главное, все это надо делать с большим удовольствием. С цветочком в вазочке, кружевом на наволочке, уютным зонтиком, в красивой шляпке. Мы должны жить мелко и подробно. Переживать каждый прекрасный миг как событие. Мы должны стать маленькими веселыми китайчиками. Писать на рисовых зернышках. Разглядывать жилки на крылышках стрекоз. Мы должны…

— Я никому ничего не должна! — зло ответила Мали. — Никому. Ничего. Даже тебе ничего не должна!

Всю обратную дорогу она шла молча, время от времени останавливаясь, чтобы яростно притоптать снег. До черной грязи. До грязной воды. До сопревшего осеннего листа.