— Как видишь! — ответил он, оглядываясь и улыбаясь дюжине или около того членов экипажа, которые подошли поглядеть на незнакомца. — Мы всю ночь грабили вверх по реке, и у нас под гребными скамьями добыча, которую не хочется отдавать этим чернолицым сыновьям Махаунда[27], поэтому мы делаем все возможное, чтобы выйти в море, где возле устья реки нас ждет дюжина крепких драккаров[28], и, клянусь молотом Одина, если эти язычники пойдут за нами достаточно далеко, их путешествие закончится на невольничьем рынке Тира.

— И с каких это пор северные морские волки научились бегать от какого бы то ни было врага и по какой бы то ни было причине? — спросил я, презрительно усмехнувшись и вспомнив, как мы со старым Хато и не раздумывали о том, чтобы броситься с одной галерой в гущу эскадры и весело сражаться, пока не придет помощь или победа не сделает это ненужным. — О боги! Если бы я был капитаном этой ладьи…

— Ну, друг, и что бы ты сделал, если бы был? — спросил крепко сложенный, длинноногий молодой воин, который шагнул вперед как раз, когда я говорил. Я видел, как небольшая толпа расступилась и пропустила его, и языки, которые начали шептаться во время моей речи, затихли, когда он подошел и встал передо мной — поистине великолепная фигура морского вояки, какую только можно было бы пожелать увидеть, от крылатого шлема, венчавшего развевающиеся желтые локоны, до перевязанных крест-накрест высоких ботинок, обтягивающих крепкие стройные ноги. — Я Ивар Иварссон, и это мой корабль. Что бы ты сделал, будь ты на моем месте, человек, который клянется богами на языке, на котором говорили наши предки?

— На каком бы языке я ни клялся, — сказал я, глядя в его открытое, красивое лицо не без симпатии и уважения, — я видел столько сражений такого рода, что тебе и не снилось, и, если бы я был на твоем месте, я бы приказал гребцам сбавить скорость и грести одной рукой, а другой подготовить оружие, чтобы египтяне подумали, что гребцы устали. Тогда они начнут подходить по одному с каждой стороны, шаг за шагом, пока не смогут бросить крюки, и как только они это сделают и крюки зацепятся крепко, я бы издал боевой клич и бросился на них с топором и мечом и всеми людьми на борту, и, клянусь светлыми глазами Бальдра, ни топор, ни меч не останавливались бы, пока последний из египтян не был бы изрублен в куски и сброшен в реку.

— Египтяне! — рассмеялся он в ответ. — Да из какого века ты пробудился, что говоришь о египтянах? Разве ты не знаешь, что мусульманин Саладин сейчас владыка Египта и что вон те галеры полны лучших моряков и воинов восточного мира?

— А чем полна твоя славная северная ладья? — спросил я, гадая, кто такой Саладин и каковы теперь воины-мусульмане позднего времени. — Сколько у тебя на борту людей, способных владеть топором и мечом?

— Сто двадцать, — опрометчиво ответил он. — Но для чего ты спрашиваешь и по какому праву?

— Давай поговорим о праве, когда бой закончится, друг, — сказал я, сдергивая с плеч льняную накидку и вытаскивая из ножен большой клинок. — Посмотри вон туда, — продолжал я, указывая им за нос корабля. — Вот открытое море. Через час вы будете там. В поле зрения нет других боевых галер, поэтому, мне кажется, что это не устье Александрии, иначе, по правде говоря, ты наткнулся бы на осиное гнездо. Возьми шесть десятков человек и прикажи остальным шестидесяти следовать за мной, а когда те две галеры подойдут к нам, ты возьмешь одну, а я другую, и посмотрим, кто из нас первым очистит свою палубу.

Люди вокруг нас приветствовали мои слова криками, потому что это было именно то предложение, которое соответствовало горячей крови, кипевшей в их жилах, и когда Ивар услышал их крики, он вытянул правую руку и сказал:

— По рукам и, клянусь красотой Лилии Бренды, нашей морской королевы…

— Стой! — воскликнул я, схватив его за руку так крепко, что, несмотря на его суровость и стойкость, он вздрогнул. — Бренда! Кто это? Где и когда я слышал ее имя раньше? Нет, нет, это было в забытые века. Продолжай, добрый Ивар, продолжай! Мне привиделось.

— Привиделось или нет, — его глаза загорелись, он вырвался из моей хватки, подошел ко мне вплотную, положил руки мне на плечи и заглянул в лицо, — носил ли ты когда-нибудь имя Валдар, или видел во сне, что носил? Ибо, клянусь Одином, ты больше всех похож на то, что мы слышали о нем там, в Норвегии, чем любой другой сын женщины. Говори, и если ты — это он, то тебе не нужно будет дважды приказывать мне повернуть корабль и послать его назад, даже если бы за нами гналась не две галеры, а сотня.

Какое-то мгновение я стоял молча, сбитый с толку вопросом, потому что это имя, как и сладко звучащее имя Бренды, хотя и пробудило неясные, удивительные воспоминания, заставило сердце биться сильнее, а кровь течь быстрее, все же ничего не сказало о тех жизнях, которые я прожил на земле. Однако, хотя и неясные, эти воспоминания были не менее реальными и навязчивыми, чем воспоминания об Армене и Ашшуре, о Египте и Аравии. Я не мог уверенно ответить «да», и все же я чувствовал, что сказать «нет» было бы ложью, поэтому, за неимением прямого ответа, я произнес:

— Может быть, в каком-то веке я забыл, что носил такое имя, и в том веке имя твоей госпожи было мне так же знакомо, как и мое собственное. Но скажи, в свою очередь, слышал ли ты когда-нибудь в своей северной стране о таком, как я, пришедшем с юга на кораблях, заполненных такими же храбрыми морскими псами, как твои, о том, кого звали тогда Терай и чьим помощником был некий гот Хато, в те дни, когда Цезарь был владыкой Рима и повелителем мира?

— Да, — ответил он, его глаза опустились, а теплый румянец исчез с щек, — у нас есть такая сага, и я часто слышал, как скальды поют ее на святках.

— Тогда, — сказал я, — поскольку времени для разговоров становится все меньше, ты можешь пока называть меня Валдаром, и я поведу одну половину твоих людей, а ты — другую, и когда бой закончится, у нас будет свободное время, чтобы поговорить еще об этих вещах. А теперь дай мне шлем, который мне подойдет, и самый тяжелый боевой топор на корабле, и прикажи гребцам замедлить весла, потому что берега реки уходят в стороны, а мы близки к морю.

— Да будет так, Валдар, и если ты достоин своего имени, то, по крайней мере, присоединишься к нашей флотилии с победой, хотя я отправлюсь в Валгаллу раньше тебя. Если нет…

— Если нет, — повторил я за ним, — можешь содрать шкуру или то, что от нее останется, с меня живого или мертвого, и сделать из нее ботинки для лучших людей. А теперь приступим к делу, друг, а поговорим потом.

— Ты говоришь, как настоящий мужчина, — сказал он. — Пойдем со мной, выберем тебе шлем и топор, а ты, Ульф, объясни остальным, что происходит.

Я прошел за ним в каюту под высокой кормой. Норвежские драккары тех дней были больше и лучше оборудованы, чем те, чьи останки сохранились до наших дней. Вскоре я выбрал себе такой же стальной шлем с золотыми крыльями, как у Ивара, и самый красивый двусторонний топор, каким я когда-либо размахивал, правда, на мой вкус, он мог бы стать идеальным, если бы был на несколько фунтов тяжелее. Затем я расстегнул пояс, закатал кольчугу, отвязал три свитка драгоценных камней и отдал их Ивару, сказав, чтобы он убрал их в сундук и, если я погибну, а он выживет, чтобы увез их с собой и отдал Бренде на память от Валдара.

После этого мы снова вышли на палубу и обнаружили, что парус спущен, а гребцы двигают весла левой рукой, в то время как правая занята оружием.

Две галеры преследователей приближались, и когда они подошли, я услышал пронзительный бой медных литавр и еще более пронзительный боевой клич, который я в последний раз слышал там, выше по реке, на острове Рода, когда мы с Амру вместе штурмовали его. Но когда они подошли так близко, что я мог их отчетливо разглядеть, я обнаружил, что эти мусульмане более позднего времени — жалкие солдаты веры по сравнению с теми суровыми, необузданными поборниками ислама, вместе с которыми я сражался в пылающих песках Сирии, — такими они были маленькими и худыми, а доспехи их были украшены шелком и золотом, так что они больше походили на тех персов, которых мы рассеяли в Нехавенде, чем на истинных сынов пустыни.