Им хватило коротких десяти минут. Позор им, они сломались и бежали, как овцы, а я, бросив щит оруженосцу, который к этому времени с отрядом абордажников с «Ибиса» последовал за мной, схватил топор обеими руками и гонялся за трусами вверх и вниз по палубе, смеясь и крича им, чтобы они остановились и сражались как мужчины, но с таким же успехом я мог бы кричать на свору собак на улице.

Наконец, сзади я услышал слабый крик: «Ахилла!» — и, обернувшись, увидел роскошного с головы до ног грека в великолепных доспехах, который держал перед собой огромный щит и крался ко мне с мечом. Три быстрых шага — и мой красный, мокрый от крови топор взлетел, но прежде чем он опустился, сердце труса растаяло, меч и щит со звоном упали на палубу, и он вскинул руки, плача и дрожа:

— Пощады! Пощады! Люди не могут сражаться с богами, я сдаюсь!

— Ах ты, шавка! — бросил я, опустив топор и положив руки на рукоять. — Трусливый пес и убийца! Где нож, пронзивший шею великого Помпея? Ты способен ударить царя в спину. Подними свой меч и щит, и покажи нам, как ты ударишь врага спереди!

Но трус не сделал ни малейшего движения в мою сторону. Он стоял, дрожа в своих величественных доспехах, и наконец, сумел выдавить из себя:

— Нет, я сдался, господин. Я и мой корабль — твои.

— Тогда, — сказал я, — если ты мой, прикажи своему капитану, чтобы он дал сигнал флоту сдаться вместе с тобой, или, клянусь глазами Иштар, я повешу тебя на твоей же мачте, и это и станет для них сигналом.

Чтобы спасти свою жалкую жизнь, трус подал сигнал, хотя, как оказалось, в нем не было особой нужды, так как все это время по всей линии бушевала жаркая битва, и то, на что мы рассчитывали, свершилось. Наши люди, охваченные триумфальным исступлением от зрелища моей схватки, сражались так, как никогда прежде, и по всем александрийским кораблям разнесся слух, что какой-то бог спустился на землю и сражается за Клеопатру.

Когда александрийцы увидели сигнал с мачты адмирала, они поверили, что их командир погиб и что мы захватили его корабль, как оно и было на самом деле, и многие галеры развернулись и бежали из боя, чтобы укрыться в фортах на реке. Увидев это, я приказал нашим людям связать Ахиллу и доставить его на борт «Ибиса», а рабов оставить, чтобы они могли доставить его тонущий корабль к берегу. Вернувшись на флагман, я отвел Ахиллу на корму, где меня ждала Клеопатра, целая и невредимая, но бледная и дрожащая от волнения.

— Вот мой первый подарок тебе, о царица! — воскликнул я голосом, охрипшим от крика и безумия боя, которое все еще горело в моей крови. — Это Ахилла, адмирал Египта и убийца великого Помпея. Он твой, и тебе решать, убить его или оставить в живых.

Я схватил его за шею и поставил на колени перед ней. Мгновенно выражение благоговения, нет, почти поклонения, с которым она приветствовала меня, погасло в ее глазах. Она выпрямилась и посмотрела вниз на дрожащего труса, от головы до пят царица и вершительница судеб.

— Такой пес не стоит даже того, чтобы его вешать, — произнесла она таким холодным и безжалостным голосом, что по мне пробежал холодок, как от порыва ледяного ветра. — Пусть принесет хоть какую-то пользу, прежде чем умрет. Посадите его на цепь к одному из весел, он поможет нам грести в Пелусий.

Это была горькая участь для того, кто всего час назад был адмиралом сотни галер. Даже мне на мгновение стало его жалко, но слово царицы было сказано, и его увели, плачущего и ругающегося, сорвали с него воинские доспехи и приковали голым к весельной скамье вместо раба, погибшего под ударами плети. Потом Клеопатра повернулась ко мне, а я стоял на корме весь в крови с головы до ног, как мясник, только что вышедший из скотобойни с красным от лезвия до рукояти топором, который я все еще держал в руке. Она сказала:

— О великий Осирис! Это было великолепно, мой богоподобный герой. С тех пор, как Геракл отправился на Олимп, такого сражения никогда не было. Но скажи, ты не получил ран за эти ужасные полчаса?

— Ран? — я рассмеялся. — Пара царапин на ногах и руках, полагаю, это все, чего могли достичь эти трусы с их жалким оружием. Клянусь Мардуком, если сейчас в мире нет лучших воинов, чем эти, я скоро посажу тебя на трон, перед которым склонятся все народы земли.

— Ах, — вмешался Амемфис, стоявший рядом, — это были всего лишь наемники и александрийцы, смешанная кровь которых разбавлена буйством и излишествами. Тебе еще предстоит встретиться с римскими легионами и померяться мечами с Цезарем, но думаю, что даже они сломались бы под таким натиском, с которым ты обрушился на галеру Ахиллы. Клянусь славой Исиды, никогда не бывало в мире, чтобы один человек мог очистить палубу такой большой галеры своим оружием!

— Ну, что ж, — сказал я. — Это мы еще посмотрим, но сейчас нет времени на разговоры, поэтому мы должны приберечь красивые речи до сегодняшнего пира в Пелусии. Сюда, Пентар, — крикнул я капитану галеры. — Веди нас как можно скорее за теми кораблями, которые идут к устью реки, и дай сигнал остальным следовать за нами, а еще скажи моему оружейнику, чтобы приготовил несколько связок стрел и принес их на бак. И если ты, владычица Египта, захочешь посмотреть на стрельбу, я скоро тебе ее покажу.

— Я не могла бы найти лучшего времяпрепровождения, — улыбнулась она, собирая свои изящные одежды, прежде чем пересечь палубу.

И вот, когда галера набрала ход и понеслась в устье реки, через которое я проплыл с Циллой и Балкис тысячу лет назад, я снова занял свое место на баке и стал посылать стрелу за стрелой в переполненные палубы улепетывающих александрийцев. На море битва уже закончилась, корабли, которые не были потоплены или захвачены, сдались. Их экипажи были охвачены паникой, глядя на судьбу адмирала, и полны страха, что этот удивительный бог войны взмахнет и над ними своим боевым топором.

Итак, вступив в битву, имея только пятьдесят судов, теперь мы загнали в устье реки почти сотню, и одного за другим мы догоняли беглецов и топили их или выдавливали на берег, не давая пощады никому, кроме тех, кто сдался. Когда мы проходили мимо фортов, они приветствовали нас градом камней и дротиков из катапульт и других боевых машин, но это не причиняло особого вреда, так как расстояние было слишком велико, и мы проносились мимо них слишком быстро. Наконец, мы вошли в гавань Пелусия.

Здесь, на пристани, нас встретили войска, которые Ахилла оставил, чтобы преградить нам путь в город, и вскоре веселая игра рубки и удара началась снова. Несмотря на ливень стрел и дротиков, на дождь камней и пуль из пращей, которыми они осыпали нас, мы подтянули наши галеры к причалу, выбежали по абордажным доскам и бросились на них с топорами, мечами и копьями.

Я отдал топор оруженосцу, потому что моя рука зудела от желания снова сжать рукоять моего доброго старого меча, и вот так впервые сталь Армена снова сверкнула в бою в свете египетского солнца. И все же я должен сказать, что это была жалкая работа, потому что из всех хилых трусов, которых я когда-либо встречал в бою, эти несчастные египтяне и выродившиеся греки менее всего были достойны хорошей стали и крепкой руки.

Среди наших наемников был отряд численностью около пятисот человек — прекрасные высокие крепкие парни, все до одного со светлой кожей, голубыми глазами, румяными щеками и густыми желтыми волосами, которые почти соперничали по яркости с моими золотистыми локонами. Амемфис рассказал мне, что они были из народа, называемого готы, из какой-то далекой страны на севере, с которой римляне постоянно сражались. Они были вооружены короткими мечами, луками и тяжелыми топорами, и во время морского боя я заметил, что они всегда первыми оказывались на палубе противника и последними покидали ее.

Поэтому, пока мы двигались в гавань, я послал сообщение на другие корабли, чтобы готы прибыли ко мне, когда мы сойдем на землю, чтобы сражаться рядом со мной. Можете догадаться, как охотно они ухватились за эту честь, ибо, как один из них впоследствии сказал мне на варварской латыни, они все решили, что я — Один (боги, как знакомо прозвучало это давно забытое имя, когда он произнес его!), который вернулся на землю, чтобы сломить мощь Рима и восстановить собственную империю[15].