— Но что, если ты нужен моему господину царю, и он прикажет тебе следовать за его знаменем? — спросил он с внезапной надменностью, от которой моя горячая кровь всколыхнулась, и мне захотелось свалить его на землю за дерзость.

— Тогда, — медленно произнес я, положив руку ему на плечо и сжав его так, что он невольно вздрогнул, — я скажу твоему хозяину, что он мне не нужен и что я не приду.

— Ответ, который заставит тебя корчиться на остром колу за городскими воротами, прежде чем ты станешь на час старше, — заметил он с улыбкой, которая была приятнее его слов, — и видеть это зрелище мне было бы очень грустно, потому что, откуда бы ты ни пришел, ты самый лучший сын Анака, которого я когда-либо встречал, и мне хотелось бы видеть твою хватку на горле врага Ашшура, а не чувствовать ее на своем плече. Итак, поскольку Великий царь уже слышал о тебе, не удивляйся, если утром тебя призовут к нему, и, прошу тебя, говори с ним справедливо, потому что те, кто поступал иначе, уже не живут.

— Если он пошлет ко мне, как один царь к другому…

— Что? Неужели ты царь в своей стране? — прервал он мою необдуманную речь, отступив на шаг.

— Да, царь и в моей стране, и здесь, — ответил я, смеясь, чтобы скрыть свою ошибку, — царь хорошего клинка и сильной руки, и того царства, какое они смогут добыть мне. Может ли твой господин дать мне больше в обмен на мою свободу?

— Слова воина! — улыбнулся он, — и завтра ты подтвердишь их. Но сейчас городские ворота закрываются, а я сегодня ночью в карауле. Ты увидишь меня снова вскоре после восхода солнца.

С этими словами он удалился, и действительно, едва солнце подняло свой диск над равниной, он оказался у моего шатра в сопровождении ярко одетых воинов в полированных бронзовых доспехах с медными украшениями и в плащах из ярко-синей ткани. Когда я вышел, он показал мне перстень с печаткой, украшенный голубым камнем, и сообщил, что исполняет приказ Великого царя пригласить меня в тронный зал. Сообщение было достаточно вежливым, учитывая, от кого оно пришло, и было учтиво передано, поэтому без лишних слов, поскольку я уже был одет и вооружен, я ответил:

— Мой господин царь милостив к страннику без цели. Веди, брат по мечу, я иду следом.

Он отдал приказ своим людям, которые все это время смотрели на меня во все глаза, они разделились на две колонны, между которыми я прошел рядом с вчерашним знакомым через большие врата, охраняемые чудовищами, затейливо вырезанными из камня — два с телами быков, орлиными крыльями и человеческими головами, а другие два с человеческими формами и орлиными головами.

От внутренней стороны ворот широкая, гладко мощеная улица тянулась прямой линией на много сотен метров к западной стене. Вдоль улицы выстроились величественные здания и тенистые сады. Мы шли по ней, пока не подошли к подножию огромной террасной пирамиды, по которой пролет за пролетом широкие мраморные ступени вели к огромным воротам через аллею каменных чудовищ, подобных тем, что стояли у входа в город.

Мы поднялись по ступеням и прошли через ворота в широкую и высокую галерею, плоскую крышу которой поддерживали ряды рифленых колонн, покрытых пластинами чеканного золота и серебра. Между ними стройные пальмы и папоротники, деревья с плодами или благоухающие цветами, казалось, вырастали из мраморного пола, а среди них кристально чистые воды нескольких фонтанов с мягким музыкальным плеском падали в серебряные чаши. В другом конце этой галереи был еще один квадратный дверной проем, завешенный тяжелыми шелковыми портьерами цвета царского пурпура, охраняемый двумя двойными шеренгами пышно одетых воинов царской гвардии.

Когда мы проходили между ними, мой проводник показал перстень с печаткой. Все головы склонились перед ним, портьеры раздвинулись, и я очутился в огромном зале с колоннами, великолепие которого невозможно описать никакими словами. Мои спутники пали ниц, прижавшись лбами к блестящему наборному полу из разноцветного мрамора. Впереди в добрых двадцати шагах над десятком низких белых ступеней возвышался огромный золотой трон, на котором восседал, пристально глядя на меня пронзительными черными глазами, тот, кого справедливо называли Тигром-Владыкой Ашшура. По правую руку от трона стоял бритоголовый жрец Бэла в белом одеянии, и (моя рука дрожит от стыда и ярости даже сейчас, когда я описываю это) на низком мягком табурете, прислонившись спиной к другой стороне трона сидела Илма, белая, милая и прекрасная, как в былые времена, а левая рука царя лениво играла ее золотисто-рыжими волосами…

Внезапно беспричинное безумие охватило меня. Я забыл, что две тысячи летних солнц и две тысячи зимних бурь просияли и пронеслись над могилой в пустыне, в которую мы легли, чтобы умереть вместе. Я забыл, что давным-давно ее душа в безупречной чистоте вознеслась к звездам. Сейчас я видел только похожую на нее форму из плоти и руку другого мужчины, ее хозяина, который ласкал ее, как любимую собачку.

Что мне было до того, что он был царем, деспотом-повелителем миллионов? Раскаленный добела от ярости при виде этого отвратительного зрелища, я оставил провожатых пресмыкаться там, где они упали на пол, и зашагал к ступеням трона. Я остановился в пяти шагах и стоял, слепо глядя на парочку. Затем я услышал голос, от которого дрожь пробежала по моим пылающим венам:

— Я вижу, что ты действительно чужестранец, как мне сказали. Из какой далекой страны ты пришел, если не знаешь, что смотреть в лицо восседающего на троне царя Ашшура, пока тебе не прикажут, карается смертью на колу? На этот раз я прощу твое невежество. Пади ниц и будешь жить, ибо ты слишком хорошая жертва для Мардука, чтобы твои конечности гнили на колу под солнцем.

Не обращая внимания на кажущееся безумие моих слов, не обращая внимания даже на страшную угрозу, исходившую от слов царя, так яростно горела во мне беспричинная ярость, я схватился за рукоять меча и, глядя Тиглату прямо в глаза, сказал:

— Я чужестранец и гость царя, ведь он пригласил меня в свой дом. В остальном же глаза, смотревшие в лицо могучего Нимрода на поле битвы, едва ли будут ослеплены ликом Тигра-Владыки на его троне.

— Клянусь богами, ты так же безумен, как и дерзок! — произнес Тиглат все тем же холодным жестоким голосом, хотя румянец уже поднялся от его курчавой черной бороды к злым глазам. — Разве ты не знаешь, что Нимрод отправился к звездам две тысячи лет назад, а тебе еще нет и тридцати? Надо ли говорить, что стража только и ждет моего слова, чтобы закрыть твое лицо и увести тебя на смерть?

При этих словах моя гордая кровь загорелась еще жарче, и, безразличный к жизни и смерти, глядя на мерзкое зрелище, я ответил:

— У тебя много легионов, но в них нет человека, который мог бы это сделать. Позови своих рабов, пусть попробуют!

Он засмеялся, в то время как жрец и девушка смотрели на меня широко раскрытыми от изумления глазами. Затем царь сделал знак правой рукой, левой все еще играя с волосами девушки, и я услышал шарканье, а затем топот ног сзади. Я обернулся и увидел, что отряд стражи бежит на меня с опущенными копьями, а их капитан обнажил меч. Вместе с ним, их было одиннадцать. За неимением лучшего щита я сорвал с себя плащ и намотал его на левую руку, и, когда они бросились на меня с поднятыми копьями, выхватил из-за пояса меч.

Когда наконечники копий оказались в футе от моей груди, они остановились, и капитан приказал мне сдаться во имя Великого царя. Вместо ответа я ударил мечом сверху вниз и вбок и срезал добрых полдюжины древков, словно это был тростник. Острия копий звякнули о мраморный пол, когда я отшвырнул древки в сторону и нанес длинный горизонтальный удар по ряду лиц перед собой.

Хорошая сталь пробила себе дорогу сквозь плоть, кости и ремни шлемов, и когда хлынула кровь, меня охватило знакомое упоение боем. Давно забытый боевой клич Армена вырвался из моего горла, и я рубил направо и налево, резал и колол, каждым ударом посылая человека наземь с расколотым черепом или разбитой грудью, вновь и вновь пробивая доспехи, пока двое или трое оставшихся на глазах своего хозяина не убежали прочь, вопя от страха. Я бы сказал, что все, кроме одного, потому что в суматохе капитан стражи подкрался ко мне сзади и ударил в спину железным мечом. Удар был ловким и на мгновение сбил мне дыхание, но кольчуга выдержала, а несчастный клинок согнулся пополам от силы удара.