— Терай из Армена приветствует Великого царя Нимрода и предлагает ради его чести царя и воина, ради безопасности города и народа решить исход сражения в бою один на один перед лицом обеих армий. Каждый должен быть на коне и вооружен луком и копьем, мечом и щитом. У каждого должны быть три стрелы, и если они закончатся, а ни один из нас не погибнет, то копье и меч решат исход, а призом победы будет Армен или Ниневия, как то решат боги.

Весть о моем вызове уже пронеслась по нашим рядам к тому моменту, как фронт Ашшура открылся и Аракс въехал в проем, и пока он ехал, только одна лошадь заржала во всем нашем огромном войске, настолько все замерли в ожидании. Тем временем оружейник и оруженосец занялись моим обмундированием и оружием.

Проверили каждое звено, каждую застежку и сочленение. Осмотрели и подготовили самое длинное и крепкое из моих копий, самый мощный лук, в колчан вложили три самых прямых и острых стрелы, а из резерва привели свежего коня — огромного угольно-черного жеребца, на котором не был способен ездить ни один человек в Армене, кроме меня.

Вдруг в строю Ашшура раздался крик, снова открылся фронт, и Аракс галопом проскакал обратно, размахивая чем-то над головой. Радостные крики прокатились по нашему фронту, когда он пронесся по открытому коридору и резко поставил коня на дыбы перед колесницей Илмы. В руке вместо ивы он держал стрелу без наконечника, перья которой были вымазаны кровью.

— Я привез боевой знак Ашшура, — выкрикнул он и со смехом швырнул стрелу к моим ногам, как бросил бы вызов враг. — И вот слова Великого царя: «Нимрод из Ниневии приветствует Терая из Армена и велит ему явиться как можно скорее, чтобы позор, который он навлек на Ашшур, был смыт кровью из его вен».

— Отлично! — воскликнул я, поднимая стрелу и ломая ее надвое. — Царственный и достойный ответ. А теперь посмотрим, сможем ли мы заставить льва Ашшура сломать клыки о меч Армена.

Пока я говорил, привели моего коня, и Илма белая, как лилия, сошла с колесницы и велела мне обнажить меч. Я вытащил меч, она взяла его и трижды прижалась прелестными губками к рукояти, прежде чем вернуть его мне:

— Вот мое благословение! В нем все мои надежды и все, что любовь женщины может дать мужеству и силе мужчины. Пусть мой господин будет силен, и пусть боги вернут его с победой, чтобы он по праву получил все, что Армен и его царица могут дать ему!

Я опустился перед ней на колени, и она, по нашему обычаю, возложила обе руки на мой золотой шлем. А я прижал ее руки к губам, потом поднялся на ноги и сказал:

— Никогда человек не сражался и не будет сражаться по более нежному приказу или за более благородный приз. Прощай, милая Илма, до новой встречи — либо здесь с победой, либо за звездами, в раю!

В книгах некоторых ваших ученых я читал, что в героические века не существовало того, что вы называете любовью между мужчиной и женщиной. Всех мужчин тех добрых старых дней они изображают жестокими и похотливыми тиранами, а всех женщин — рабынями, личной собственностью и игрушками. Они смотрят сквозь туман веков, и поэтому их можно простить за то, что видят они плохо. Но вряд ли кто-либо смог назвать любовь, горевшую в моей душе в эту минуту, каким-нибудь недостойным словом, ибо, клянусь всем небесным воинством, никогда не было более чистого и яркого пламени, горевшего на алтаре преданности, чем то, что зажгли глаза моей возлюбленной.

Когда я вскочил в седло, я на мгновение взглянул вверх. Солнце потускнело, а небо заволокло серой дымкой. По нашим рядам прокатился низкий громогласный крик, эхом отозвавшийся из сотни тысяч ассирийских глоток, и в одно мгновение исчез влюбленный, остался только мужчина и воин. Мой мозг был холоден, глаза ясны, а мускулы напряжены для боя, когда я медленно ехал по коридору между двумя половинами нашей ликующей армии на поле битвы, и когда я выехал из наших рядов, из такого же проема, разделившего кричащие войска Ашшура, выехал самый величавый воин, которого мне когда-либо посчастливилось встретить в бою.

В шлеме из золота и стали, как у меня, в кольчуге с головы до колен, сверкающий драгоценными камнями и ослепляющий пурпуром Великий царь выехал на коне, белом, как снег на Эльбурсе[3]. Мы остановились и отсалютовали, потом он свернул влево, а я вправо, и мы галопом понеслись вдоль длинных рядов наших ликующих армий.

Не успел я проскакать и двухсот метров, как кто-то крикнул мне из шеренги, и я припал к шее лошади как раз в тот момент, когда мощно пущенная стрела просвистела в футе над моей спиной.

— Спасибо, друг! — я рассмеялся, увидев, как древко наполовину зарылось в землю передо мной. Я все скакал вперед, пока крики Ашшура не переросли в вопли, потому что они решили, что я удираю от следующей стрелы. Так оно и было, потому что вторая стрела не долетела, а третья летела так медленно, что я поймал ее кожаной перчаткой и сломал пополам. Теперь настала очередь Армена кричать от восторга, потому что у меня было три стрелы, а у Великого царя не осталось ни одной.

Поэтому я остановил коня и спрыгнул на землю. Я приставил стрелу к тетиве и подождал, пока Нимрод развернется, чтобы атаковать меня на коне, как он должен был бы сделать сейчас, если только он не ускакал совсем. Я видел, как в полукилометре от меня он развернулся и, словно молния, полетел в мою сторону, подняв щит и опустив голову. Я оттянул стрелу до наконечника и пустил ее. Обе армии затаили дыхание, когда стрела запела в воздухе. Она попала в медный щит Нимрода на пядь ниже верхнего края щита, пробила его, как натянутую льняную тряпку, и врезалась в землю в добрых пятидесяти шагах от Нимрода.

Надо было слышать крик, который вознесся от Армена, когда я выпустил вторую стрелу в Нимрода, который был всего в сотне шагов от меня. Стрела попала точно в стальную шишку щита и разлетелась в щепки от удара о твердый металл центральной пластины. Но еще до того, как вторая стрела попала в цель, я уже приготовил третью. Я натянул стрелу до наконечника, как и другие, и пустил ее в полуденное солнце. Обе армии взревели так, что даже Нимрод посреди атаки поднял голову, чтобы посмотреть, что случилось, так как стрела улетела в небо за пределы видимости, и никто не увидел, куда она упала.

В следующее мгновение я уже был в седле и, увернувшись от несшегося на меня Нимрода, позволил ему проскочить мимо. Я поднял щит и опустил копье, и пока Нимрод разворачивался, я погладил шею жеребца, шепнул ему несколько слов, и мы бросились вперед быстро и прямо, как одна из моих стрел. Не родился еще конь, и не появился еще всадник, который мог бы выдержать такую атаку!

Мы столкнулись с грохотом, звук которого пролетел вдоль всего фронта. Каждое копье попало точно в центр щита и раскололось до руки, но мое было длиннее на фут, и поэтому мой удар пришелся первым. Какую-то долю мгновения мы балансировали в этом положении, конь против коня и человек против человека, а потом я почувствовал, что смещаюсь вперед. Всем, что осталось от моего копья, я ударил коня Нимрода по глазам, ослепив его. Конь свалился, и доспехи Великого царя со звоном ударились о землю.

Раздался торжествующий крик Армена и вопль ярости Ашшура, но то, чего ждали обе армии, так и не произошло. Мой меч уже выскочил из ножен и высоко сверкнул в солнечном свете, так как ставка была слишком велика, чтобы терять полученное преимущество. Еще мгновение, и Нимрод должен был бы сдаться или умереть, но прежде чем я опустил меч, мой конь отскочил назад, словно под его передней ногой вспыхнул огонь, и замер, дрожа и обливаясь потом, в десяти шагах от поверженного царя.

В то же мгновение обе армии и многотысячная толпа, сгрудившаяся на городской стене, исторгли такой крик, какого никогда еще не издавал голос человека и не слышали уши. Я огляделся, чтобы понять, что это значит, и увидел зрелище, от которого у меня остекленели глаза и кровь застыла в жилах от ужаса.