— За это он и не тронул тебя? — догадался Ромка.
— Да. Когда Клык-Клык Грумбумбес заколдовал остров в Спиешьпей и Кот стал царём, он сгубил всех моих сестрёнок, а меня пощадил. И зря. Я умираю тут от тоски и всё время плачу.
— Что это за дурацкое царство! — гневно воскликнул Артос, воинственно скаля клыки.
— Тише-тише, — предостерегающе зашептала Берёзка. — Видишь?
Оглянулся Артос и увидел в кустах остроконечные пики Ежей-стражников.
— Непонятно, зачем Клык-Клыку Грумбумбес этот глупый Спиешьпей? — проворчал Фомка, свёртывая хвост вопросительным знаком.
Вздохнула Берёзка. Смахнула слёзки. И горестно зашептала:
— Злой волшебник Клык-Клык Грумбумбес — враг всего живого. Он бы давно всех зверей и птиц поел, все леса истребил, да его колдовская сила дальше этого острова не действует.
— Вот и хорошо, — обрадовался Ромка.
— Но Клык-Клык Грумбумбес не зря зовётся злым волшебником. Исхитрился он и вот что придумал... — Берёзка понизила голос и еле слышно зашептала: — Сейчас на острове девятьсот девяносто три дармоеда и загони. Когда их станет ровно тысяча — остров треснет. Из трещины подымется Сонное Дерево. Дунет ветер и сонную пыльцу с дерева понесёт в лес. И сразу всё живое там навсегда уснёт. А сонная пыльца поплывёт дальше. И звери, птицы, деревья, цветы станут засыпать, каменеть. В омертвелых лесах даже муравьишки ни одного не будет...
— Ну уж... Это уж... Совсем уж... Никак уж допустить нельзя! — возмутился Ромка.
— Никак! — рыкнул Артос.
— Нельзя! — подхватил Фомка.
— Вам не справиться с Клык-Клыком Грумбумбес. Только человек это в силах сделать, — сказала Берёзка. — И то не всякий. А лишь добрый, весёлый и честный...
— Есть такой! — подпрыгнул Ромка. — Степан Иванович.
— Где же он? — воспрянула Берёзка.
— Мы к нему идём. Мы его найдём. Грумбумбесов Спиешьпей с корнем изведём!
— Соню Первого — пинком. Прямо в речку кувырком! — воскликнул Артос.
— Стражников Ежей потом — тоже в речку колобком, — буркнул Фомка.
— Ну, Клык-Клык Грумбумбес! Ото всех твоих чудес пыль останется да дым. Станет остров вновь живым! — крикнул Ромка.
Положив лапы на плечи друг дружке, псы, приплясывая, заголосили:
Мы — весёлые собаки
И совсем не забияки.
Между нами ссор и драки
Не бывает никогда.
Со всех сторон, нацелив острые пики, бежали к ним Ежи-стражники.
— Скорей ко мне! — крикнула Берёзка, склонив к земле толстую ветку.
Ромка, Фомка и Артос вцепились в ветку, и Берёзка тут же подняла её высоко-высоко.
Ежи-стражники никак не могли дотянуться пиками до нарушителей спокойствия. А те, болтая лапами, орали на весь остров:
Делим на троих добычу,
Лишь на праздник друга кличем,
А в беде — таков обычай —
Друг приходит сам всегда...
Отовсюду к Берёзке катились жёлтые, серые, чёрные колобки. Пищали на разные голоса:
— Бунт...
— Мятеж...
— Восстание...
Прикатился разгневанный Соня Первый Котофеич. Запищал, заверещал, подпрыгивая:
— Эй, гадюки! Взять! Связать!
Три огромные гадюки подползли к Берёзке.
Мигом вскарабкались по белому стволу.
Кинулись разом на друзей. Опутали их, оплели своими гибкими, скользкими телами. И сбросили на землю.
Рычал, кусался Артос. Ворчал, царапался Фомка. Ромка отбивался зубами и когтями.
Всё напрасно.
Псам не удалось даже вмятинки оставить на чешуйчатых панцирях гадюк.
— В Кактусовую тюрьму бунтовщиков! — пропищал Соня Первый Котофеич. — Одумаются. Попросят прощения — может, и смилуюсь. Может, и выпущу. А заупрямятся — пусть пропадают. Ха-ха-ха!
Кактусовая тюрьма
Это был крохотный пятачок. Со всех сторон непроходимо густо обсажен он высоченными кактусами.
Шипы у кактусов длинные-предлинные, острые-престарые .
Острей булавок.
Острей иголок.
Острей ножа.
Шипастые кактусы караулили каждое движение пленников.
Чуть кто шевельнётся — в бок острый шип вопьётся.
Если кто вильнёт хвостом — сразу в нём колючек сто. Лапой двинет невзначай — и занозу получай.
Вот какой была эта Кактусовая тюрьма, в которую бросили Ромку, Фомку и Артоса.
Кругом шипы.
Шипы.
Шипы.
И высоко-высоко недосягаемый кругляшок голубого неба.
Никакой еды.
Ни капельки воды.
Ромка хвост опустил. Голову повесил. Приумолк. Загрустил. Стал совсем невесел.
Артос дугой согнулся. Носом в землю ткнулся. Не говорит. Не лает. Тяжело вздыхает.
Фомка бубликом свернулся. От друзей он отвернулся. Уши вниз. Глаза закрыл. И сквозь зубы заскулил.
Так они сидели долго.
Очень долго. Слишком долго.
Первым опомнился Ромка.
Поднял хвост трубой. Выгнул шею дугой. Бороду распушил. Усами шевельнул.
— Что, друзья, приуныли? Наше правило забыли? Всюду и везде. При любой беде. Нос и хвост не опускать. Выход из беды искать.
Распрямил спину Артос. Засверкали его глаза. Взбугрились мышцы на груди.
— Ромка прав. Гав! Гав!
Размотал Фомка хвост. Свернул боевой восьмёркой.
— Не страшна и мне беда. Я за Ромкой — хоть куда!
— Теперь тихонько, дружно нашу любимую, — предложил Ромка и первым запел:
Мы — весёлые собаки
И совсем не забияки...
Песня взбодрила друзей. Стали думать они, как из тюрьмы вырваться.
— Надо попросить Берёзку, чтоб весточку о нас передала Каррыкарру и Красному Лису, — предложил Ромка.
— Попробуй докричись до неё, — проворчал Фомка.
— Докричусь. Я кое-что придумал.
Встал Артос. На Артоса Фомка запрыгнул. На Фомку Ромка вскочил. Высунул кончик носа из-за колючей кактусовой стены и увидел Берёзку.
— Как я рада вас видеть, — сказала Берёзка. — Если бы Клык-Клыку Грумбумбесу не надо было набрать в Спиешьпей тысячу дармоедов, вас бы сразу убили. Чем я могу вам помочь?
— Передай о нас весточку на берег.
— Нельзя. Живые голоса поднимаются отсюда только в небо.
— Да-да. Нам говорил об этом Красный Лис.
И снова друзья приуныли. Не пели. Не говорили.
— Постой-ка, — встрепенулся Артос. — Помните, как Клык-Клык Грумбумбес хотел подобраться к поросятам?
— Верно, — подхватил Ромка. — Мы тоже ночью сделаем подкоп...
Целую ночь, сменяя друг друга, рыли они подкоп под колючую кактусовую стену.
Рыли тихо. Молча. На этом сонном острове каждый шорох, каждый вздох гремел как выстрел. К тому же подле Кактусовой тюрьмы днём и ночью сидели Ежи-стражники, принюхивались, прислушивались к тому, что делается за колючими стенами.
К рассвету подкоп был готов. Оставалось пробить тонкую земляную корочку и вылезти на волю далеко от тюрьмы.
Ромка осторожно высунул чёрный бархатный нос из-под земли и обмер. Кругом стояли Ежи-стражники. Насмешливо скалились. Пиками в Ромку целились.
Пришлось спешно зарывать подкоп.
Прошло три дня.
От голода и жажды стала кружиться голова. Перед глазами мельтешили разноцветные блики.
— Эй! — кричали им Ежи-стражники. — Покоритесь! Смиритесь! Попросите прощенья!
— Нет! — кричал Ромка в ответ.
— Нет, — хрипел Артос.
— Н-нет, — отвечал Фомка.
Побег
Пленники обессилели. Исхудали. Шерсть на них свалялась и свисала грязными сосульками. Дрожащие, слабые ноги еле держали их. Псы неподвижно лежали — нос к носу.
Стоило им сказать только одно слово «винюсь» — и тут же бы их выпустили из Кактусовой тюрьмы. А там — спи, ешь, пей. Сколько угодно.