Лиз крутанулась вокруг своей оси, в ужасе уставилась на Мариса, отвечавшего ей беспомощным взглядом. Оба они понимали, что «деревенской девкой» могла быть только Линета Линтрем.

Марис наскоро просмотрел остатки письма.

– Ничего интересного. В основном, догадки, кто может быть отцом ребёнка Аде. Maman грешит на молодого поручика, гостившего по соседству. Сетования, что здоровье отца пошатнулось, от Рея помощи никакой, и maman приходится лично направлять и проверять управляющего, чтобы всё делалось вовремя и не воровал.

– Я должна ехать туда, – Элиза кусала губы. – Я же неблагодарная! Уехала и забыла. А мама уже тогда чувствовала себя нехорошо.

– Там брат твой, – возразил Марис. Пускаться в далёкое путешествие с семимесячной дочерью на руках не хотелось.

Элиза вскинулась горячей лошадкой:

– А что брат? Куда Георгу, помимо своих детей, ещё пять сестёр малолетних? Что с Линетой случилось? Как там… Андрес?

Муж явственно скрипнул зубами. Лиз глянула виновато – но не остановилась.

– Нельзя скрываться в Париже и далее. Ты решил, мы едем?

Проще всего было настоять на своём праве главы семьи единолично принимать решения. Только Элиза ему подобного манифеста не простит.

– Ma cherie, ну что ехать-то? Кристиана ещё мала, ты её к груди прикладываешь. Пусть ей хотя бы год исполнится. А там, на родине, уже всё, что было суждено, произошло.

Элиза слушала его и даже кивала, и Мариса обманул её покорный вид. Он думал, что если её сейчас задержать в Париже на полгодика, то острота переживаний схлынет, а там, глядишь, к зиме она и вторым беременна будет. И опять же нельзя пускаться в дорогу, положение-то деликатное!

Решение приняла сама жена. Три недели она думала и готовилась, а потом исчезла, забрав из стола мужа мешочек с золотом, а взамен оставив послание.

«Мне ждать нечего и некогда. Там моя мать и сёстры, они нуждаются во мне. Береги Тину. Вернусь, наверное».

«Наверное» встревожило. Кому, как не Марису, было знать, в присутствии Андреса Ресья «наверное» легко могло превратиться в «не вернусь». И как эта идиотка доберётся до Швеции? Проехать несколько неспокойных, чужих государств, имея при себе только деньги… её убьют на первом же перевале…

Стронберг кинулся следом, верхом, в изматывающей погоне.

Амьен – Фландрия – территории Римской империи вплоть до Гамбурга… Хвала богам, что у Элизы хватило здравого смысла взять с собой Белль и отправиться в собственной карете, в Лилле две женщины наняли сопровождающих, вполне надёжных людей, по словам хозяина постоялого двора на въезде в город. Марис менял там лошадей, и ему повезло разговориться именно с человеком, привечавшим беглянок. Их путешествие к тому времени длилось неделю, женщины даже под вуалями выглядели измотанными. Однако по-прежнему опережали его на день. Когда Марис был вынужден пересесть на почтовый дилижанс – ноги уже не слушались его, и следовало отоспаться, хотя бы сидя, в пути, разрыв увеличился ещё более. Элиза и Белль времени не теряли, деньгами не раскидывались, и расспросы на постоялых дворах не давали результата. Да и не было у него времени на эти расспросы, одна надежда – случись что с нею, он бы узнал об этом, услышал разговоры, почувствовал.

На территории Датского королевства было неспокойно, то и дело вспыхивали крестьянские восстания, лошадей удавалось менять на свежих с трудом. Элиза не кичилась высоким положением, они с Белль весьма находчиво, хотя и богохульно, переоделись в монашеские платья. Марис, напротив, обратился за содействием королевского наместника в Киле, и тот, убеждённый звонкими аргументами, предоставил курьерских лошадей. Так что Марис переправился на пароме из Копенгагена в Мальмё лишь на полдня позже тех, кого догонял. Беда была в том, что он сделал это вечером, и после пришлось остановиться на ночлег. К этому времени он высоко оценил дорожные навыки своей жены, женщины не пропали, не пострадали от грабителей, ехали хорошо охраняемыми дорогами, не напрашиваясь на неприятности.

А следующим днём он отыскал в портовом Мальмё оставленную здесь Элизой Белль – и в один миг изменил решение: всё-таки его жена – дура. Бросив неважно себя чувствующую попутчицу и кучера, рассчитав охрану, переодетая в мужское платье, Элиза в одиночестве рванула верхом в родные края. Белль Эжен и напугалась, и обрадовалась грозному лику господина, каялась, что позволила хозяйке ехать одной. Элиза просто-напросто её обманула – покинула таверну, велев лежать, а под подушкой её кровати Белль обнаружила записку и деньги. Махнув рукой, Марис купил в очередной раз лошадь, отправился следом. Тут уже в выборе дороги он не сомневался. Края, хорошо знакомые им обоим…

Думала ли она, чем всё закончится, когда начинала своё путешествие? И не сказать, что пустилась в него необдуманно, нет, они планировали с Белль этапы пути и меры предосторожности. Но тогда ей казалось всё это совершенно не важным, мыслями она уже была с матерью, сёстрами и… что греха таить, с Андресом Ресья. Этот человек стал для неё мифическим подобием якоря, навсегда привязавшего Лиз к родной земле. Безусловно, он ждёт её. Не может не ждать, они так любили друг друга. Женщина забывала, что возвращается в Швецию не глупенькая, наивная, подкупающая свежестью и чистотой Лиз Линтрем. Какая разница, она, Лиза, это всегда она. Короче говоря, на плечи Белль легло обдумывание и обеспечение их путешествия, договорённость с кучером, отвлечение внимания прочих слуг в день побега. Одно Элиза знала точно – Марис не одобрит её план. Собиралась ли она возвращаться и нести ответственность за побег? Белль Элиза сказала, что да. Верная до кончиков пальцев служанка могла – и должна была – испугаться неясного будущего в незнакомой стране. Элиза не думала, как и на что она будет жить в Швеции. Решение этих проблем полагалось обеспечить Андресу.

Ещё до переправы на Мальмё Белль натуральнейшим образом разболелась. Ломило спину, болела голова, из глаз безостановочно текли слёзы. Элиза оставила служанку в гостинице под присмотром кучера, сама же забрала из конюшни лошадь и поскакала верхом домой. Ой… четыре часа в седле довели её до изнеможения. Неаккуратным мешком сползая с уставшей лошади, Лиз посидела немного на дороге. Она видела крыши построек и даже надменный фасад дома Стронбергов в левой стороне от деревни. Надо вставать.

По дороге, едва поднимая колени, прошаркал старик-односельчанин. Элиза не помнила его имени, вот и не стала называть себя.

– Желаю здоровья, дедушка. Не помочь ли чем?

Старик подозрительно осмотрел её европейскую одежду.

– А чем ты можешь помочь, дочка? Силы мне и добрый боженька уж не вернёт. Чья же ты будешь?

– Я… я проведать приехала разных людей, – Элиза подстроилась под вялую походку старика. Лошадь она, ослабив подпругу, вела под уздцы.

– Вы же знаете, наверное, семью Вергилиуса Линтрема?

Старик нахмурился.

– Лавочника, что ли? Его уж, почитай, лет десять как земля прибрала.

– Я знаю, – Лиз рассматривала пыль под ногами. – Но ведь большая семья осталась…

– Э-э, девонька, почитай, уж никого и нет!

– Как это? – губы женщины помертвели, шёпот получился невнятным. Старик не заметил её состояния.

– Ну разве что сын евонный, кузнец Георг. Вот он обзавёлся своим хозяйством, жинка такая ладная да складная, ребятишек трое.

– А сёстры его и мать?

– Старуха-то, почитай, уж год как померла…

У Элизы ещё хватило времени сравнить возраст рассказчика с годами Мелиссы, она была лет на двадцать моложе, и тут осознание новости ударило её обухом топора.

– Как? – женщина осела на дорогу, поводья выскользнули из слабых рук. – Не может быть… мама…

Дед сощурился, разглядывая Элизу. Помогать он не спешил. Наконец удовлетворённо сплюнул пережёванную травинку.

– А и правда, ты – Лизка, третья их. Узнал тебя дедушка… Приоделась, смотрю, личико гладкое, похорошела. Небось богатеньких в стольном граде обслуживала?