И здесь — к чести Вигеля — ключ к поведению Павла Дмитриевича и вообще ко всей этой запутанной ситуации. Столь недавно поверженный Наполеон был для думающего и жаждущего действия русского офицерства фигурой одновременно ненавидимой как враг Отечества и в то же время глубоко почитаемой как «властелин судьбы». Влияние Наполеона, его личности и карьеры, на идеи и поступки русских деятелей от Александра до Пестеля было чрезвычайно велико.
Диктатура как конечный результат, безусловно, осуждалась даже военными радикалами. Но захват власти и временная диктатура для проведения реформ — это было соблазнительно… Пример Бонапарта давал основание надеждам такого рода. Разумеется, все понимали, что положение в России и положение в послереволюционной Франции различались сильно. Но — и это необходимо помнить — политическая жизнь России в начале двадцатых годов была куда как нестабильна. Обманутые ожидания вчерашних восторженных поклонников Александра-победителя и либерала, демонстративная и, быть может, намеренная непоследовательность его общественного поведения, недоверие к царю консерваторов, раздраженных его конституционными авансами, всеобщая ненависть к «Змею» — Аракчееву, явное отсутствие системы в управлении государством — все это вызвало к жизни сложнейшую политическую игру, противоборство и противостояние влиятельных партий и группировок, особенно в армии. И все это стимулировало самые смелые замыслы решительных, честолюбивых и любящих Отечество людей. Киселев среди них был не последний, но, быть может, самый расчетливый и ловкий.
Вигель явно отводил ему роль маркиза Лафайета, аристократа, возглавившего военные силы революции на первом этапе и затем оттесненного более радикальными генералами. Вигель прозревал — и не без оснований — в окружении Киселева более подходящих кандидатов в Бонапарты…
Явившись во 2-ю армию, Павел Дмитриевич встретил здесь многих своих старых друзей и соратников — Михаила Орлова, с которым не терял связи все эти годы, Сергея Волконского, Пестеля, которые от реформаторского либерализма далеко ушли в сторону революционной конспирации.
Однако люди дворянского авангарда, готовые к реформированию страны, а некоторые из них — и к вооруженному вмешательству в ход искусственно заторможенного процесса, составляли несомненное меньшинство в командном слое 2-й армии. Их численная слабость, отсутствие в их руках крупных воинских единиц лишь отчасти компенсировались активностью и решимостью.
Киселев трезво оценил обстановку и, отнюдь не сочувствуя революционным крайностям, но и не желая торжества ложной стабильности, выработал свою стратегию и тактику.
В начале двадцать третьего года он составил для императора характеристики большинства генералов 2-й армии.
В основном характеристики эти были таковы:
«Генерал-майор Рылеев 1. Командир 1-й бригады 13-й пехотной дивизии. Фельдфебель, иногда пьяный.
Генерал-майор барон Розен 2. Командир 3-й драгунской дивизии. Нигде ничем быть не может…
Генерал-майор Турчанинов. Бригадный командир 2-й бригады 9-й пехотной дивизии. Нигде ничем и никогда быть не может.
Генерал-майор Моссалов. При дивизионном командире 3-й драгунской дивизии. Удивляюсь, что генерал…
Генерал-майор Мордвинов 3. Командир 1-й бригады 22-й пехотной дивизии. Слаб здоровьем. Слаб умом. Слаб деятельностью».
Не церемонясь с генералами малоизвестными и не имеющими поддержки, начальник штаба гораздо искуснее компрометирует другой тип служак — аракчеевцев, имеющих высокие связи. Одним из таких был генерал Желтухин, фигура сколь страшная, столь и характерная.
О Желтухине Киселев написал: «Усерднейший мирный генерал. Обращением ефрейтор, но для сформирования войск, т. е. части механической, весьма способный. В протчем подлейших свойств и в моем смысле более вредный, чем полезный. Полагают, что не вор, и потому мог бы быть интендант».
Если бы замыслы Киселева удались, — обстановка во 2-й армии изменилась бы весьма существенно. Его собственное влияние, личные качества нового командующего князя Витгенштейна, о котором декабрист Владимир Раевский писал: «начальник кроткий, справедливый и свободомыслящий», давали надежду привлечь во 2-ю армию и соответствующих генералов. Если Александр упрямо противился желанию Ермолова, которому не доверял, собрать вокруг себя единомышленников, то Киселеву, фавориту с репутацией безусловной преданности, сделать это было значительно легче.
Будучи фактическим хозяином армии — при старом фельдмаршале, — он явно готовил тотальную смену генералитета, надеясь выдвинуть людей более себе близких…
Демонстрируя царю полную нелицеприятность, Киселев включил в этот документ и самохарактеристику: «Генерал-майор Киселев. Начальник главного штаба 2-й армии. Без прежних заслуг и потому без права на место, им занимаемое, с умом, а более еще с самолюбием, отчего полезен быть может. Честен и собою для пользы готов жертвовать. Но при неудовольствии малейшем пожертвует всем для удовлетворения честолюбия своего».
Это была в некотором роде игра ва-банк. Генерал Киселев доводил до сведения императора, что если его обидят, то он «пожертвует всем», чтобы не допустить ущерба для своего честолюбия, то есть в данном случае — чести. Он проверял прочность царской поддержки.
Киселев готовил эту дискредитацию старого генералитета в то время, когда арестован был любимец Михаила Орлова майор Раевский, жаждавший революционного действия.
Главным недругом Орлова оказался генерал Сабанеев, корпусной командир. Суворовский генерал, пользовавшийся военной репутацией, заслуженно высокой, Сабанеев видел в Орлове не только соперника, но и вообще чуждый и ненавистный новый тип военачальника-политика.
В записке Киселева Сабанеев стоит на первом месте. Характеристика его составлена весьма тонко: «Генерал-лейтенант Сабанеев. Командир 6-го корпуса. Достоинства известны, для службы истинно полезный, неутомимый, где, по мнению моему, может употребиться с пользою. Фронтовой службы не знает и не любит. Здоровье и в особенности глаза не позволят ему долго командовать корпусом. Военные соображения имеет точные и в совете был бы из полезнейших генералов. Всякое ученое военное учреждение может с успехом быть ему доверено».
Киселев не столь самоуверен, чтобы пытаться откровенно компрометировать заслуженного боевого генерала. Но, отдав ему должное, он с «римской» прямотой излагает невыгодные для него обстоятельства: «Фронта не знает и не любит». То есть не специалист по шагистике и строевым экзерцициям. Эта естественная для суворовского выученика черта в глазах Александра, поклонника совершенно не суворовских методов обучения войск, была несомненным пороком. Киселев это знал и использовал с простодушной миной.
Но главное — состояние здоровья Сабанеева заставляет думать о его скорой замене. И будущее его место сомнений не вызывает — скажем, начальствование над кадетским корпусом.
Это была умно рассчитанная, но твердая попытка устранить самого авторитетного противника Михаила Орлова и человека, который мог при случае противостоять и самому Киселеву.
Возможно, однако, что игра Киселева была еще тоньше и многослойнее. Скорее всего, дело «первого декабриста» Владимира Раевского и отстранение Орлова от командования дивизией было им самим и организовано.
Незадолго до ареста Раевского он писал в Петербург человеку, которого — при совершенной разности представлений — ему выгодно было иметь другом и конфидентом, дежурному генералу главного штаба Закревскому: «Между нами сказать, в 16-й дивизии есть люди, которых должно уничтожить и которые так не останутся; я давно за ними смотрю, скоро гром грянет».
Когда же «гром грянул», то Павел Дмитриевич оказался в нелегком положении. С одной стороны, он старался вывести из-под удара своего друга Орлова, который был ему нужен, с другой — вынужден был выполнять довольно рискованные поручения Александра.
Раевский вспоминал: «Когда еще производилось надо мною следствие, ко мне приезжал начальник штаба 2-й армии генерал Киселев. Он объявил мне, что государь император приказал возвратить мне шпагу, если я открою, какое тайное общество существует в России под названием „Союз благоденствия“». Надо полагать, что Киселеву было не по себе, когда он передавал мятежному майору предложение императора. Заговори Раевский — и положение во 2-й, да и не только во 2-й армии изменилось бы радикально. Многие из тех, кого Киселев рассчитывал видеть сильными союзниками, в лучшем случае отправились бы на долгие года в свои имения. На самом же деле никакой опасности не было. «Натурально, я отвечал ему, — пишет Раевский, — что „ничего не знаю. Но если бы и знал, то самое предложение вашего превосходительства так оскорбительно, что я не решился бы открыть. Вы предлагаете мне шпагу за предательство?“ Киселев несколько смешался. „Так вы ничего не знаете?“ — „Ничего“».
