— Не очень его отыщешь: не крапленый — от других не отличишь… А ведь ходит среди нас, ходит, за руку с тобой же здоровается — свой человек! Но не пойман — не вор, как известно… Ты чего об этом проходимце вспомнил вдруг?

— Весть ему сегодня интересную можно подать: у Прошина, мол, тысяча рублей в кармане… нет, не полная тысяча — без пятерки, пятерку он с работягами своими успел уже… освоить. Откуда взялась тысяча? А они автомобиль налево загнали: надоело мелочиться — запчастишками пробавляться, начали по-крупному, того-этого, работать!

— Перестань, Михалыч! Нашел на кого обиду держать!

— Перестал… Крутит нас жизнь, профсоюз, крутит! — Прошин встряхнулся, подбодрился. — Да только, что — жизнь?! В полном еще размахе жизнь, в полном размахе! И загадки, знаешь, загадывает разные: поскребешь порой в затылке, почешешь. Почище вашего «доброжелателя» — загадки…

— Твой… возвращенец работает уже? К нам не заглядывал что-то. Скажи ему при случае: пусть придет — на учет встанет.

— Не работает пока Бобриков, попросил еще пять дней — на личные дела.

Прошин хмуро уставился на стол Вероники.

— Пришлешь, как появится.

— Появится… Я что, профсоюз, думаю… Вот, думаю, знал я человека когда-то, с самой лучшей стороны, понимаешь, знал и поручиться за него мог собственной головою. Все верно. А теперь, думаю, знаю я его? Что с ним могло произойти там — ведомо мне, спрашиваю себя? Неведомо — себе же отвечаю. Не-ве-до-мо! А ну как волка в стадо свое запускаем?

— Заявление подписано…

— Мало ли… Можно ведь и отступного взять, отходную, так сказать, справить, — причину придумать нетрудно.

— Перегибаешь ты, по-моему, Михалыч, здорово перегибаешь! А обещание начальства от имени коллектива? И вообще, ну… порядочность обыкновенная?! За тобой, Прошин, ранее такого не водилось!

Прошин опустил глаза, начал перебирать лежащие на столе бумажки.

— Да я… шутя… Тебя проверить: нет ли сомнений каких у профсоюзного бога?

— Ты извини, но я тебе на это скажу, как, помнишь, в том анекдоте: «Дурак ты, боцман, и шутки твои — дурацкие!»

— Дурацкие, конечно. Забудь, ладно, забудь! Переобедал я, будем считать…

— Разве что — переобедал. Всякое «пере» человеку не на пользу. Расчухивайся, Михалыч!

Кобозов потряс Прошина за плечо и ушел.

Завгар, мутно поглядев на захлопнувшуюся дверь, вновь помотал головою, затряс ею — совсем отчаянно, ненавидя себя до полного омерзения.

Оседлав задом наперед стул, навалившись на лакированную спинку голой, пестро-зеленой от татуировки грудью, Алексей Бобриков разговаривал по телефону, один в своей продутой теплыми летними сквозняками квартире.

— …мне бы еще пять дней надо… Не успел доделать кое-что… Спасибо, Иван Михайлович!.. Всего доброго!

Он нажал на рычаг, покосился на лежащий рядом с телефонным аппаратом лист бумаги и набрал новый номер.

— Алло! Это Первый таксопарк? Отдел кадров? Здравствуйте… Извините, я тут долго отсутствовал, был в отъезде, теперь вот вернулся и ищу одного своего знакомого: ходил к нему на работу во Второй парк, а там сказали, что знакомый мой уволился и вроде к вам перешел. Чижов — его фамилия, Николай Корнеевич… Посмотрите, пожалуйста… — В ожидании Алексей попытался распутать скрутившийся замысловатыми петлями провод трубки. — Работал? Почему — «работал»?.. Ах и от вас уже уволился?! Давно?.. А куда перешел?.. Понятно… Да нет, он беспартийный… Я знаю, что тогда можно было бы там узнать. Ну, извините еще раз…

Походив по комнате, он снова оседлал телефон.

— Справочное? Скажите, пожалуйста, номер телефона отдела кадров Третьего таксомоторного парка… и Четвертого заодно… Да… Так, записал. Спасибо большое! И еще… Повесила, красавица! — Алексей повторил 09. — Это справочное? Будьте любезны — мне номер домашнего телефона… На квартирный сектор? Хорошо, переключите… Девушка, мне бы номер домашнего телефона Чижова Николая Корнеевича… Нет, больше никаких данных я не знаю… Ну, пожалуйста, девушка!.. Подожду, сколько велите…

Пока он снова ожидал, отворилась дверь прихожей и, переставив через порог туго набитую хозяйственную сумку, вошла Лариса.

— Не значится? И на том спасибо! — прошептал в трубку Алексей, быстро отсел на диван, натянул на себя футболку и, взяв книгу, сделал вид, будто давно занят чтением. Когда Лариса вошла в комнату, книгу он захлопнул и широко зевнул. — Рановато ты сегодня!

— Отпросилась. Летом у нас с этим просто — никакой запарки по работе нет, у нас с сентября начинается — не продохнешь! Да ты же знаешь. Ничего не изменилось, все по-прежнему… Торопилась по магазинам пройти, пока народ еще не хлынул. А то потом натолкаешься в очередях, тем более — пятница нынче. На рынок зашла — черешни Кате купила. — Она села рядом. — Ты не забыл, что мы завтра к ней едем?

— Не забыл.

— Посмотрим, как ей там: первые дни — самые важные. Прошлым летом она очень тяжело привыкала — плакала по вечерам, воспитательница совсем с нею замучилась… Тебе в понедельник на работу?

— Я еще на неделю отсрочку попросил — не закончил кое-что. В понедельник через понедельник — выходит.

Лариса вздохнула и отвела взгляд в сторону.

— Я, конечно, не гоню тебя, не подумай, ради бога, и вспомнила про работу лишь потому, что сам же ты говорил, будто обещал Ивану Михайловичу через десять дней выйти… Тебе видней, но какие я знаю твои дела — все, кажется, сделаны. Ремонт квартиры сейчас начинать не стоит, лучше до осени отложить: квартира еще не в таком уж безобразном состоянии…

Она вышла в прихожую, занесла на кухню сумку. Алексей снова открыл книгу, полистал страницы, вспоминая, на какой вчера остановился. Зазвонил телефон.

— Да?.. Да?!. Слушаю!.. Гудки короткие. — Он положил трубку. — Шуточки.

— Кто звонил? — появилась в дверях Лариса.

— Не знаю — не стали разговаривать… со мной. В который раз уже… Как будто проверяют кого-то.

— Кого у нас проверять?

— Тебя или меня — больше некого. Катьку — рановато еще.

— Могли номером ошибиться.

— Могли.

— Может, у мамы телефон барахлит? Проверю, пожалуй.

Набрав первые цифры, Лариса увидела записи Алексея и, положив трубку на место, села, отрешенно глядя перед собой.

— Это — твои незаконченные дела, Алексей, да? Это?

— Ты о чем?

— И долго ты еще искать его собираешься?

— Кого искать?

— Чижова, Чижова! Ты что же думаешь, я не вижу ничего, не понимаю?! Знаю я, Алеша, все знаю! И куда вечерами исчезаешь до поздней ночи — догадываюсь! Ищи, ищи — доищешься!

— С чего ты взяла, что я ищу кого-то? Телефоны увидала?! Телефоны записаны на всякий случай: вдруг не понравится мне слесарить, надумаю снова за руль сесть — уволюсь и подамся, глядишь, в такси. А разведать все заранее следует.

— Не надо, не надо песен! Передо мной-то не изощряйся! Ты же во сне сам с собой разговариваешь! Каждую ночь разговариваешь, Чижову грозишь. Еще дочку жалеешь, сокрушаешься чего-то. О дочке что сокрушаться?! Не хуже других детей Катя, не урод, здорова, слава богу! По росту — в своей группе третьей стоит. А ты: «Эх, Катюша! Эх, Катюха!..» Иногда же и вовсе несуразицу какую-то несешь — не разобрала я всего, недопоняла… Не то ты, Алексей, затеял насчет Чижова, не то! Мстить?! Нет у тебя такого права!.. Если бы ты хоть один на свете был…

— Довольно! Не твоего это ума дело! Свой имею, своим и соображаю.

Лариса заплакала и выбежала в спальню.

Помотавшись по комнате из угла в угол, Алексей сунул в карман лист с записанными телефонами и хотел было сесть опять за книгу, когда Лариса вернулась, несколько успокоившись, вытерев растекшуюся под глазами тушь и припудрив лицо.

— Давай, Алексей, поговорим пять минут спокойно. Если у тебя достаточно своего ума, как ты заявляешь, так подумай все же и о других. Посадят тебя снова — что мы с Катькой делать будем? Легко, думаешь, одной мне было ее тянуть?! А отец родной не успел выйти — и живенько туда же! Неужели тебе не ясно, чем твоя встреча с этим проклятым Чижовым кончиться может?! Ты же с самого возвращения как пружина взведенная: отпусти — подумать страшно, что будет… А на суде второй раз по-другому разбираются: и отваливают полной мерой, и режим назначают строгий. В общем, запомни: угодишь за решетку — я или повешусь, или за другого замуж выйду!