На мгновение в дверях кабинета возникло красивое лицо девушки в соломенной шляпе типа сомбреро. Девушка хотела, наверное, спросить о чем-то начальника партии или сказать ему что-то, но при виде посторонних раздумала. Сомбреро закачалось в ту же — к столовой — сторону.

— На завтра планируйте поездку к месту катастрофы — с утречка, по холодку… — Прохоров с хрустом распрямил плечи. — Сейчас же у меня, товарищи члены комиссии, есть предложение часик-другой вздремнуть. После сытного обеда… Вы, — повернулся он к Корытову, — устали, надо думать, с дороги.

— Я лично воздержусь. Поев, чуть за столом не уснул, а теперь отпустило. Днем поспишь — ночью от бессонницы на лампочку полезешь. А Валентин Валентинович — как желает.

— Я тоже перебьюсь.

— Ну, глядите. — Прохоров вылез из-за стола и ушел, прикрыв за собой дверь, в заднюю комнату.

— Как вам председатель? — немного выждав, спросил вполголоса Егорин.

— Пойдемте, Глеб Федорович, — остановил его Корытов, — прогуляемся по лагерю, посмотрим, нет ли, помимо вашего — будь оно неладно — заземления, еще каких огрехов. Склад горюче-смазочных материалов покажите, стоянку автомобилей. На воздухе и поговорим…

— Про заземление я уже сказал мотористу, крепко сказал! Он, правда, доказывает, что там и не требуется такового: генератор-де на двести тридцать вольт, схема соединения — треугольник…

— Пусть оборудует! Требуется или не требуется — после будем разбираться, а сейчас его дело — выполнять!.. Заземление в любом случае не помешает…

Со стороны столовой доносилось звяканье ложек. Разговоров слышно не было — отдельные слова: «Передай хлеб…», «У кого соль?». Невеселое застолье… Но траур трауром, а есть надо и работать — тоже.

— Глеб Федорович! Когда женщины закончат — не забудьте, пожалуйста, дать им указание насчет выкопировки.

— Не забуду, Трофим Александрович!

«Да, товарищ исполняющий обязанности главного инженера… Не в твоих вроде правилах — понукать подчиненных. И сам не любишь, когда тебя подгоняют, и других стараешься не подгонять, в дела их без надобности не лезть… Чертово заземление!»

…Корытов не любил чувствовать себя виноватым. Он понимал, что вряд ли, вообще найдешь таких, которые бы любили, однако свою нелюбовь считал почти ущербной, относил к разряду отягчающих жизнь комплексов.

Впервые он это почувствовал давно, в четвертом классе (может быть, и раньше чувствовал, но безотчетно, инстинктивно), став свидетелем «шутки», подстроенной историчке Анне Павловне. Солнце в тот день светило по-весеннему, настроение у всех было веселое. Учительница вошла в класс, поздоровалась и едва успела сесть за стол, как перед нею с грохотом взорвалась чернильница. Испуганно вскочив, Анна Павловна, растерянная, жалкая, с забрызганным лицом, в заляпанной фиолетовыми чернилами, до того — белоснежной, шелковой кофточке, постояла перед притихшими учениками, заплакала и, взяв со стола перемазанный чернилами журнал успеваемости, вышла за дверь. Класс оставили после уроков: завуч и классный руководитель пытались выявить, кто положил в чернильницу карбид. Тщетно пытались… Домой отпускали лишь тогда, когда за учениками приходили обеспокоенные родители, бабушки и дедушки. Отличник Трофим Корытов ушел последним: отец и мать возвращались с работы поздно…

Тридцать лет минуло, а тогдашнее чувство вины перед Анной Павловной до сих пор помнилось. В тот вечер Трофим, всегда засыпавший как убитый, до полуночи заснуть не мог. И мучился он не тем, что был вместе с классом невиновно наказан, но тем, что не сумел найти выход из положения, в которое попал, не решился восстановить справедливость — назвать виноватого. И не назвал не потому, что боялся назавтра же быть избитым компанией переростков с задних парт (а один из этих переростков и устроил «фокус», как выразилась завуч), мучился из-за чего-то другого, более важного и тогда еще не очень ему ясного. Может, из-за опасения, восстанавливая одну справедливость, допустить несправедливость новую — самому провиниться перед зря пострадавшими одноклассниками, которые тоже, наверное, хотели назвать виновника, но тоже почему-то не назвали.

Много раз пришлось Трофиму Корытову в дальнейшей своей жизни оказываться в подобных ситуациях…

— …а канавку вокруг площадки с цистернами гсм надо поглубже и пошире прокопать, Глеб! И пожарный щит у тебя разукомплектован: ни ведра нет, ни лопаты…

«Верно все усек Валентин Валентинович!»

— Шоферы — стервецы: сколько ни толкуешь, чтобы ничего со щита брать не смели, — все впустую! Тащат! Не уследишь…

— Подключи общественного инспектора по технике безопасности, пусть приглядывает!

— Говорил я твоему общественному инспектору! Так ведь и он — не сторож! Сознательности у людей не хватает, а без сознательности… — Егорин безнадежно развел руками.

Ближе к вечеру выспавшийся Иван Сазонтович снова отправился на рыбалку, давая понять, что сегодня не собирается больше заниматься делами, не намерен в день приезда Корытова и Бубнова шибко их обременять: отдыхайте, мол, коротайте время, как знаете. Егорин после ужина отправился проводить совещание с начальниками отрядов и служб партии по итогам минувшего дня и плану работы на завтра — ежедневную оперативку, а им ничего не оставалось, как отсиживаться в вагончике.

Достав из портфелей прихваченные в дорогу детективы, они расстелили одеяла и легли не раздеваясь: окончательно укладываться по такой рани было неудобно. Валентин Валентинович, однако, долго не выдержал — засопел, уронив книгу на грудь, замурлыкал. Да и Корытову не удалось толком почитать — в вагончике быстро начало темнеть. Но заснуть он себе не позволил.

Негромко постучав, в дверь заглянул освободившийся Егорин:

— Отдыхаете?

Корытов с сожалением оторвал голову от подушки и сел.

Валентин Валентинович — от стука ли, от голоса ли, хоть и пониженного Егориным предусмотрительно до полушепота, — проснулся и, резко поднявшись, тоже сел, недоуменно хлопая глазами, осматриваясь.

«Далеко, наверное, заплыл мужик в своем недолгом сновидении — внука небось успел понянчить, с женой побеседовать…»

Корытов бросил на стул книгу.

— Короткие у вас сумерки: десятка страниц не осилил — уже и строчек не разберешь.

Егорин поднял детектив, соскользнувший на пол с груди Валентина Валентиновича, положил рядом с корытовским.

— Спасибо, Глеб… — окончательно приходя в себя, пробормотал Бубнов.

— Запаздывают мои орлы со светом: вчера к ночи движок на электростанции забарахлил — целый день нынче моторист с механиком копаются, наладить не могут! Схожу проверю, скоро ли они…

— Может, помочь ребятам надо? Коллеги, что ни говори! — Корытов усмехнулся. — Я ведь двенадцать лет механиком вкалывал. И поначалу в такой же партии, как ваша, только круглогодичной.

— Сами управимся! За что я своим крокодилам зарплату плачу?!

— А то — спросите орлов-крокодилов: может, действительно помощь нужна? Пусть не стесняются. Мы — люди свои, а перед председателем комиссии в грязь лицом — неловко.

— Не ударим, не ударим в грязь лицом… — вышел из комнаты Егорин.

Валентин Валентинович снова прилег — на бок, лицом к Корытову, поскрипел пружинами раскладушки.

— Точно ведь! Говорили мне как-то, что вы к нам на технику безопасности из главных механиков пришли. Из конторы какой-то… Я тогда еще подумал: и что его так мотануло?

— Э-э-э, Валентин Валентинович! У меня, поразмыслишь, все не как у людей… наперекосяк! О школьных мечтах говорить не буду. В институт поступая, думал стать геологом «голубых кровей», с молоточком по горам лазить, а угодил на специальность техники разведки. Начал учиться на бурилу — доучивался на механика… Хотите послушать, как дело было? Угу… Когда я уже на предпоследнем курсе занимался, приходит в один прекрасный день к нашему заведующему кафедрой тихий человек — начальник сектора механизации той самой, как оказалось, конторы, где я потом, с окончания института вплоть до перехода к вам, работал, и говорит: прошу организовать из студентов, обучающихся специальности РТ, особую группу — механиков геологоразведочных организаций. На предпоследнем как раз курсе. Не готовят, говорит, высшие учебные заведения таких специалистов. Техникумы — да, а вузы — ни один. Возросший же уровень механизации в геологии требует от механиков высшего образования. Отстаем от времени. Всех окончивших обещаю взять в свою контору или в ее филиалы… Словом, долетел из деканата клич — многие из моих приятелей долго раздумывать не стали, подались в механики. Ну и я — за компанию. Благо, по окончании института сохранялось право идти и в буровики: программу-то бурения мы успели пройти полностью. Так и стал я — вместо того чтобы золото-алмазы искать — гайки крутить, форсунки регулировать… Все, видите, как бы само собой получилось, случайно, помимо моей воли… Что же касается ТБ — тут иное дело! Переход в технику безопасности — первый мой действительно самостоятельный, по-настоящему обдуманный, выверенный шаг. И знаете, кто меня натолкнул на мысль его сделать? Американцы!