– Кто? – Император отхлебнул ещё немного коккия (или кофия?) и закусил жасминовым печеньем.

– Лунный продукт. Сыр, наш руморский сыр! Но теперь у нас есть возможность измерить и отследить. Мы не позволим нас объедать!

И Тимотео Лермениск вынул из принесённого кожаного футляра Измеритель Луны. Его нежно-золотистый блеск отразился в светло-ореховых глазах Джулибарда Пятого по прозвищу Лысый, и тот окончательно прозрел.

После выступления Лермениска перед Государственным Советом тамошние сидельцы встрепенулись и начали выдвигать различные инициативы и проекты использования новейшего прибора.

Спустя месяц после знаменательного вторника, когда Тимотео Лермениск получил от Антиноя Грассини муляж фантастического прибора для учёта расходов Небесного Сыра, в комнатах молодого учёного появилась многоглавая и многорукая делегация васильковых мундиров с характерными кармашками на груди.

Их возглавлял достопамятный Марс Аблиссими, погрузневший и к лошадиной усмешке прибавивший залысины и пару орденов. Он говорил сиплым баритоном, всхрапывал и делал рубящие движения рукой, так что синьор Грассини не сразу понял, что нужно этим почтенным служакам.

Осознав глубину ямы, которую сам же себе и вырыл, Грассини выслушал целый список требований Военного министерства к новоизобретённому прибору: Измеритель Луны должен быть мобилен и иметь защиту от воздействия вражеских приборов, как то: долгоруких прозрачных серпов, подслушивающих на расстоянии устройств и инородных измерителей («Ну не дураки же они, чтобы не изобрести что-нибудь встречное в свою пользу!» – пояснил Аблиссими).

Учёный, не будь дурак, начал вытаскивать все свои долговременные проекты – в ход пошли и летательные аппараты, и лунные экскаваторы для сыродобычи, и защитные колпаки от космических излучений. Марс, подмигнув и поправив рыжие бакенбарды, намекнул, что всё это пригодится, но Измеритель – архиважная задача.

Грассини раскланялся с делегацией через полтора часа, уже после обнаружив пропажу флакона мужских духов и внешней линзы телескопа. «Всё-таки зря у них так много кармашков», – тоскливо подумал Антиной и прилёг на шаткую козетку в глубокой задумчивости.

Впервые в жизни он был вынужден откровенно кривить душой. Он прекрасно понимал, что дрянь, спаянная ради глупой шутки, никому не нужна. «Но она же и не вредна, – шептал внутренний голос, – никого не оскорбляет, правительством воспринимается на ура. Ты сделал нелепую штуку на забаву толпе, но она, возможно, выполнит какую-то важную социальную роль, возродит погасший интерес к изучению звёздного неба, напомнит о желании полёта…»

Если он сию минуту встанет и быстренько наколдует своей пустяковине мобильность с помощью колёсиков от детской игрушки и защиту в виде бабушкиного абажура, выдутого искусным стеклодувом… то ему точно будет чем оплатить квартиру.

После того как Госсовет наградил Антиноя Грассини Большой Золотой медалью и правом сидеть в храме Всемогущего Владыки, он больше никогда не спорил со своим внутренним голосом.

Проходит череда лет, и его имя оказывается внесенным не только в списки действительных членов Академии наук, но и во все национальные энциклопедии и словари.

Он искренне скорбит, когда понимает, что Антиной Грассини числится там не как изобретатель воздухоплавательной машины или разработчик принципа Золотого Сечения в архитектуре, а как первооткрыватель знаменитого Измерителя Луны.

В его квартиру, теперь гораздо чище прибранную и обставленную приличным гарнитуром мебели, приходит группа детей из императорской школы для одарённых сирот. Они просят показать прототип измерителя, а он умоляет их никогда не повторять глупостей, не подтверждённых научными теориями.

У него оказывается двое маленьких оппонентов. Один, бледный, с тонкими губами и ледяной яростью в недетском взгляде, утверждает непререкаемый авторитет Академии, признавшей Измеритель Луны научным открытием. Второй, огненно-рыжий и конопатый, заставляет невольно улыбаться, пока не упоминает о победах Румории на восточном фронте. «Без вашего Измерителя ничего бы не вышло, – заявляет мальчишка. – Это наше главное орудие против водопоклонников и драконоедов!»

На очередном заседании Академии при его появлении пара пожилых профессоров в старомодных париках встают и кланяются, ему по-прежнему неудобно, и он кланяется чуть ниже. Позади торжествующе улыбается румяная рожа Тимотео Лермениска, давно сменившего потёртый мундир на шитое золотом полукафтанье. Антиной относится к нему с двойственным чувством – и ненавидеть не за что, и удавить хочется.

Недавно он был приглашён императором на ежегодную церемонию возжигания священного огня в храме Всемогущего Владыки. Присутствующие были в подобающих апельсиновых, алых и огненно-рыжих одеждах. Разумеется, он никогда не попал бы в окружение всех этих маркизов, герцогов и птиц помельче, но не менее райских, если бы не случайное желание потешиться над глуповатым, но воодушевленным выскочкой.

После приёма в коридоре сталкиваются архиепископ Катценельбогенский и гений музыки композитор Иезавель Бош. Последний нагоняет верховного жреца и поспешно рассыпается в любезностях, но уже через мгновение теребит манжету и спрашивает, дозволено ли будет в заключение хвалебного гимна в честь Всемогущего Владыки добавить в заключительный аккорд слово «Лун-но-из-ме-ри-тель-ный».

– Он так дивно ложится в доминантсепт, а потом выходит в тонику… Это будет…

– Солнце, – прерывает его архиепископ.

– Простите?

– Солнцеизмерительный. Вы же рассчитываете на многовековую славу, друг мой?

Проходит ещё лет восемь. Может, двенадцать. Или пятнадцать?

Накануне заседания Академии наук, на котором синьора Грассини единогласно изберут Председателем и Главой Академии, он даёт распоряжение группе кухарок по поводу меню завтрашнего банкета.

Кто-то молодой давно ожидает его в прихожей. Он бы уже напомнил о своём существовании, а этот сидит терпеливо. Хозяин дома гулко стукает тростью по паркету и ждёт реакции.

Юноша поднимает голову от книги, в которой Грассини мог бы узнать свой ранний труд по основам воздухоплавания. Мальчик с белыми глазами и закушенной губой, утверждавший, что выше Академии нет авторитета, смотрит на него с той же серьёзностью, но без фанатизма. Он глядит оценивающе и разочарованно.

– Я пришёл сказать вам… Пришёл сказать, что это ничтожество – ваш Измеритель! Вы облапошили весь учёный мир, а могли бы, – он встряхивает тяжёлым томом в руке, – посвятить себя Истине!

– Я помню вас, молодой человек. Узнал по голосу…

Грассини встряхивает слегка поседевшими, но всё ещё прекрасными волосами и поворачивается к свету. Молодой человек с недоумением отмечает его остановившиеся зрачки и отсутствие всякого выражения во взгляде. Не может быть!

– Синьор, вы видите меня?

– Нет, конечно. Я потерял свой свет… свой дар. Почти никто не знает об этом, а я почти не выезжаю. Я больше не вижу Истины. И Правды тоже.

– А как же лекции? И доклады?

– Идеи до сих пор живут в этой голове, – Грассини слегка кивает в сторону голоса, – а чтобы писать, у меня есть секретари. А сейчас…

Он делает картинную паузу, как в театре. Молодой человек видит, как он набирает полную грудь воздуха. Окна звенят вместе с голосом хозяина:

– А теперь убирайся к чёртовой бабушке, мелкий сопляк! Академия Наук ему не указ! Новейший Измеритель превратит грубый топор наших скудных знаний в скальпель! Мир содрогнётся, когда я замахнусь на Солнце!

Подарок сэру Алаверу совершенно не понравился. Но Его Величество выжидательно приподнял бровь – и сэру Алаверу пришлось почтительно поклониться и пробормотать:

– Такая честь, такая честь… благодарю!..