— Кира…

— Полюбить, мама! — смотрю в ее глаза и меня тотчас же бьет наотмашь осознание. — Бог мой, так это ты… Ты все знала… Вот почему он пропал без следа, едва сошел с самолета… Мама, что вы сделали?

Виктория судорожно вздыхает и отводит глаза. С чувством надвигающейся беды поворачиваю голову. Рыдания гаснут. Сердце леденеет.

— Мама?

— Как бы тебе не пожалеть… — запинаясь, произносит Виктория. — Ты действительно любишь его?

— Если я потеряю его снова, второй раз… После того как узнала, что он выжил… — мои слова кажутся мне чужими, — И что вы приложили к этому руку… Ты… вы ничем не лучше семьи эмира… И знай, я прокляну вас всех. Внука больше не увидите. Так что, твою мать, ты и твой муж натворили?

Виктория сдавленно охает, хватает телефон. Пальцы дрожат, пока она набирает номер.

— Вадим? — я слышу гудки отбоя. — Вадим. Ответь…

Телефон молчит. Мама поднимает на меня обезумевшие от осознания чего-то страшного глаза.

— Поезжай, Кира. Возьми мою машину. Маршрут в навигаторе. Это промзона за Кольцом. Я побуду с Кирюшей. Едь…

Повторять дважды не надо. На негнущихся ногах, как была, в домашнем костюме, я срываюсь с места и бегу вниз, умоляя время лишь об одном — остановиться…

Глава 26

Висам

Два неполных года мощной военной подготовки и участие в четырех масштабных спецоперациях — это много или мало? На такой вопрос нет однозначного ответа. Я и сейчас не мог ответить честно, глядя на головорезов, задыхающихся от боли в луже из бензина.

— Ты не жилец, Аль-Махаби, — Вадим как-то умудрялся сохранить спокойствие. — Ты понятия не имеешь, на кого наехал.

Все его угрозы были блефом загнанного зверя. Он и сам это прекрасно понимал. Старался выглядеть невозмутимым даже под дулом собственного пистолета, который я направил ему в лоб.

Может, он понятия не имел о том, что я никогда не промахиваюсь. Или рассчитывал, что я поверю в то, что на помощь к нему прилетит отряд спецназа. Не прилетит. То, что он пытался со мной сделать, делают без привлечения третьих лиц.

Я не хочу думать о том, что снова был на волосок от смерти. Что именно звонок Киры сделал невозможное: ударил на поражение таким приливом сил, которого я прежде никогда не знал.

Это было похоже на помутнение разума. Глаза снова заволокло багровой пеленой, напрочь отключившей мой рассудок. То состояние полнейшего аффекта, когда тает сознание и остается лишь инстинкт самосохранения.

Не успела кровь прилить к передавленным капиллярам, мышцы — достичь своего максимума, как я уже вколачивал в бетонный пол ухмыляющихся горилл Вадима, разбивая лица в кровь. Они не ожидали сопротивления, поэтому были практически кусками мяса в моих руках. Когда опомнились, я сломал их защиту в несколько приемов.

Вадим в драку не полез. Выстрелил, но я успел прикрыться его же головорезом. А затем, воспользовавшись замешательством, шагнуть вперед, не обращая внимание на хрипы и стоны за спиной.

Возможно, когда-то он сам получил силовую подготовку, сопоставимую с моей. Но сейчас силы были неравны. Спустя тридцать секунд я завладел его оружием, оставив отчима Киры на прицеле, кусать губы от болевого приема, едва не сломавшего ему плечевой сустав.

— Я мог бы сказать тебе то же самое. — Кровь все еще течет с разбитых губ. — Что меня остановит от того, чтобы устроить здесь массовое самосожжение?

Он молчит, настороженно смотрит исподлобья. В хладнокровной застывшей маске страха нет. А ведь я и сам не уверен, шучу в этот момент либо говорю правду.

— Ты решил сделать щедрый подарок той, кого любишь. Только не учел одного. Я тоже люблю твою приемную дочь.

— Заткнись, — грубо отвечает Вадим. — Такие, как ты, любить не умеют. Грязные чурки, для вас женщина стоит не дороже верблюда. Я спасаю дочь Виктории от тебя. Ты так и не смог.

Бить по больному этот человек умеет мастерски. Улавливаю движение за спиной и со всей силы бью зашевелившегося бойца ногой по ребрам, пока не затихнет. При этом продолжая держать Вадима на прицеле.

— Не смог. Теперь смогу. Ты хотел мне помешать!

Его телефон начинает вибрировать. Я лишь крепче сжимаю пистолет.

— Дернешься — прострелю колени. Не надо говорить, что свихнешься от болевого шока?

У нас похожая школа. Мне не надо ничего пояснять.

Телефон не унимается. Странное чувство поднимается внутри, будто от этого звонка зависит все на свете. Но я отмахиваюсь от него, не позволяя себе проявить слабость.

— Клинеры спешат замести следы? Похоже, я добавлю им работы. Надеюсь, ты расплатился заранее.

— Ты не покинешь страну, — колко отвечает Вадим. — Все пути перекрыты. Тебя примут на выезде из города.

Усмехаюсь. Уже знаю, что от этой не наигранной улыбки у ее очевидцев в жилах стынет кровь.

— А кто тебе сказал, что я собираюсь бежать? Здесь моя семья. Моя жена, которую я считал погибшей. Мой сын. И ты меня уже не остановишь.

— Она не хочет видеть тебя, Аль-Махаби. И я ее в этом поддерживаю. После того, как ты меня застрелишь, поставишь крест на всех своих ожиданиях…

Где-то снаружи раздается гул. Машина несется на полной скорости. Прислушиваюсь. Всего одна. Вряд ли Вадим был так самонадеян, чтобы вызвать на подмогу максимум пятерых. С ними я справлюсь.

Сигнал разрывает тишину. Телефон Вадима звонит с новой силой.

— Даже не думай, — веду пистолетом. — Посмотрим, кого еще ты пригласил полюбоваться на мою смерть…

Тихие поспешные шаги явно принадлежат женщине. Виктория Полянская? Любительница крови, которая решила воочию убедиться, что я мертв? Но я не слышу стука каблуков.

По телу проходит горячая волна. Порыв ураганного ветра заставляет покачнуться, на миг выпустив Вадима из зоны прицела. Но он, как и я, этого не замечаем. Поворачиваемся на шаги, секунды неумолимо замедляются.

И бункер, убежище смерти, как будто озаряется ярким светом.

Белокурый ангел в кроссовках и спортивном костюме замирает, с ужасом уставившись на разлитый из канистры бензин и два тела, которые так и не могут выпрямиться во весь рост. Одного я вырубил, другой корчится от боли.

Моя Аблькисс. Смысл моей жизни. Ангел, ради которого Аллах оставил меня в живых вопреки моей жажде гибели. Ее появление здесь кажется миражом, жестокой иллюзией, обманом зрения. Но реалистичность происходящего между тем зашкаливает.

И я смотрю, как она бледнеет, подносит руку ко рту… Она даже не заметила меня. Смотрит на разлитую жидкость, и меня бьет на поражение ее ужасом, который не дает ей сделать шаг или поднять голову.

— Бензин. Твою мать! — поворачиваюсь к Вадиму. — Гребаный ублюдок!

— Кира! — он понимает без слов, что произошло. Он только что столкнул мою возлюбленную и свою приемную дочь с самым жутким из ее кошмаров. — Кира, не смотри туда! Иди ко мне!

В его голосе появляется сталь. Столь необходимая сейчас, отрезвляющая. Опускаю пистолет, кисть прошивает болью от нечеловеческого напряжения. Вадим срывает с себя пиджак, чтоб шагнуть к падчерице и закрыть ей обзор.

— Как ты здесь… Черт, иди же сюда…

Она молчит, покорно позволяет себя увести. А я смотрю на совю любимую женщину, понимая, что все. Занавес. Меня можно брать голыми руками, потому что ее появление лишило меня самообладания.

— Аблькисс… — срывается с моих губ полувздох-полустон, и Кира поднимает глаза.

Вечность дрожит между нами. Натянутой струной на расстоянии каких-то жалких метров. И ужас покидает ее глаза цвета вод залива под ярким солнцем.

В них нет ошеломления. Шока. Какое-то спокойствие полного умиротворения. А я жду.

Жду, когда она кинется на меня с кулаками. Когда выплюнет в лицо поток ненависти и претензий, припечатав, как камнем, приговором. Словами, что я не нужен ни ей, ни сыну.

Но она просто смотрит. Слезы текут по ее щекам. А на губах… Я даже моргаю, не могу поверить, что вижу это. На губах расцветает улыбка. Может, она бы скрыла ее за панцирем обид, холодного презрения и отстраненности, если бы не пережитый шок.