Я не имел права жить после этого. И не хотел. Моя смерть должна была стать ещё более мучительной, и никогда она не искупит вину перед моей любимой девочкой.

Белое солнце двигалось по небосводу, а я шел, падал, вставал, не разбирая дороги. Знал одно. Я должен идти так далеко, как никогда. Чтобы никто не отыскал и не помешал. Моя жизнь кончилась.

Закат и красные сумерки я не заметил. Мои глаза, два пересохших от жара колодца, без устали смотрели в одну точку на горизонте. Туда, где под вратами ада метались бесшумные тени, чтобы проводить меня к праотцам.

Упавшая с ночью прохлада дала отсрочку приговора. Но я знал, что к рассвету буду в самом сердце пустыни. Там, где никто не найдет. Где не ходят караваны. Куда не забредают бедуины. Где ничто на помешает жаркому солнцу иссушить мою плоть, вырывая жизнь путем нечеловеческих страданий и боли.

Кажется, я упал без сил, меня сразу сморил тяжёлый сон, похожий на бред от лихорадки. Поцелуй пустыни уже отравил меня. Не мог не задеть. Я это чувствовал. Вместе с невесомыми, словно ветер, касаниями. Запахом волос моей Аблькисс.

Я буду с тобой, даже когда сорвусь. Я найду тебя там, где Аллах создал райские сады. У меня хватит сил закрыть тебя стеной от всего того, от чего не получилось в этом мире.

Пустыня застывает.

Словно бесплотная тень проносится над головой, обдавая ветром остывающего песка. Из последних сил поднимаю голову. Я не отдаю себе отчёт, что жизнь стремительно тает.

— Аблькисс… ты здесь?..

Я не говорю вслух. Мои голосовые связки сожжены. Только я уже этого не понимаю.

— У меня ничего не осталось в этом мире. Ты оставила меня и забрала мое сердце с собой. Я знаю, ты не хотела уходить, но ты ушла, и я не знаю, что мне делать. Ты была той, что приходит лишь раз и остаётся единственной любовью. Я не знаю, как смогу прожить свою жизнь без тебя. Я не хочу.

Я смотрю на серп луны, медленно всплывающий из-за горизонта. Возможно, она может объяснить мне, почему я все еще дышу и могу мыслить.

— Я не буду бороться, моя Аблькисс. Пожалуйста, скажи мне, шепни хотя бы слово, прикоснись ко мне своим теплом. Протяни мне руку. Укажи путь. Но не забирай сейчас. Ещё недостаточно. Я не страдал и сотой доли от того, что мне отмеряно. Мне просто нужна ты, чтобы пройти через это. Мне нужна моя путеводная звезда, алмаз моей души с нежным голосом, который заберет мою боль.

Легкий ветер целует мои щеки, обвевает прохладой, с нежностью и жаром одновременно ласкает мою обожжённую солнцем кожу. Я быстро моргаю и чувствую, как сгущается тьма.

— Ты здесь? — спрашиваю я тихо, в надежде услышать ее голос еще раз. — Что я могу сделать, чтобы прикоснуться к тебе? Даже на одно короткое мгновение, чтобы знать, что скоро вновь обниму тебя и там, в ином мире, никто нас не разлучит…

Я протягиваю руку и поднимаю голову к небу. Холодные звёзды безмолвно взирают с высоты.

— Прости меня… — говорю я шепотом, преодолеваю разрывающую боль связок, почти задыхаясь.

Мурашки озноба бегут по моей коже, мягкое покалывание пробуждает жизнь внутри. Похороненная глубоко внутри этого мертвого тела, моя душа пытается бороться… но поздно. Я выпью эту чашу до дна. Мне не будет покоя даже в загробном мире, если я не испытаю на себе всю боль моей Киры.

Я чувствую, как наворачиваются слезы, но глаза пусты и обезвожены. Меня снова трясет в рыданиях. Физическая боль — ничто рядом с душевной.

Чтобы осуществить задуманное до конца, онемевший от происходящего, вспоминаю недолгий рассвет нашей любви. Любви, которую мы разделяли. Как мое сердце жаждало прикосновений Аблькисс, как моя кровь закипала, когда она была рядом. Улыбки, которые она дарила мне, когда думала, что я не видел. Когда я увидел а ее глазах то, что уже и не мечтал. Когда понял, что она так же сильно любит меня…

— Прости, что подвел тебя. Я был глух и слеп. Нам не простили любовь. Они сами не знали, что можно так любить. Я упал. Но скоро поднимусь к тебе… моя Кира. Моя Аблькисс.

Ветер кружится вокруг, прижимается ко мне, нежно гладит. И я закрываю глаза. Под холодными звёздами и на остывающем песке проваливаюсь в предсмертную агонию забвения.

…Утреннее солнце поднимается над горизонтом — ласковая прелюдия жестокого дня. Последнего моего дня на этой земле. Силы меня оставили. Но я с упорством безумца встаю и иду вперёд. Не потому, что хочу спастись. Я хочу, чтобы меня ни за что не нашли и не забрали из рук витающей над головой смерти. Она близко. Но ее присутствие меня не пугает, наоборот, толкает вперёд.

Солнце перешагивает зенит, и силы покидают окончательно. Я падаю лицом в раскалённый песок, не чувствуя боли. Не могу даже думать. Закрываю пересохшие, запрошенные песком глаза и ощущаю небывалую лёгкость.

Моя душа рвется прочь из тела. Но оно сопротивляется. Тянет всеми мышцами, венами, артериями и сухожилиями обратно. С именем моей Аблькисс на губах, не подарив прощения своей семье, я на последнем вдохе выталкиваю свою душу прочь из тела…

Глава 22

Шейха Амани смотрела в одну точку. Уже третий час ее сковало пугающей, убивающей апатией, только уста шевелились, неразборчиво сплетая слова молитвы с именем своего единственного сына. Зря заплаканная Мелекси хлопотала рядом, пытаясь заставить главную хасеки выпить щербет с успокаивающей настойкой трав. Зря Зейнаб, придавленная осознанием своего молчания, пыталась встряхнуть ее за руку с горячими уверениями, что с Висамом ничего плохого произойти не могло.

За окном царила ночь. Но в это время во дворце не спал никто, кроме детей.

Звук шагов в длинных коридорах заставил Амани Аль-Махаби встрепенуться, поднять голову, устремить взгляд покрасневших от невыплаканных до конца слез глаз на двери. В гробовой тишине они показались жене эмира оглушающими и непростительно медлительными.

Мужчина, закутанный в черные одежды — житель вольной пустыни и лучший следопыт — поклонился, избегая смотреть в глаза шейхи.

— Говори! — нетерпеливо велела она.

— Госпожа, я нашел автомобиль вашего сына. Но его самого там не было. Все его вещи на месте, включая… запас воды.

— Что?!

— Мне жаль, но песчаная буря скрыла его следы.

— Буря! — едва не закричала Амани, прижимая ладони к пылающим щекам. — Почему мы ее не заметили?

Следопыт покачал головой.

— Ваш сын заехал очень далеко. Похоже, он держит путь туда, где нет людских тропа. Мне жаль, но выжить в сердце пустыни у неподготовленного человека очень мало шансов. Буря уже утихла, и она была не сильной. Есть вероятность, что господин укрылся от нее и остался жив.

— Поднять вертолеты! — закричала Амани. — Снова! Облететь каждый уголок пустыни! Найди моего сына!

— Ночью это трудновыполнимо… И одна из машин вышла из строя, попав в эпицентр бури…

— Найдите другие!

— Я не могу это сделать без позволения эмира, госпожа…

— К шайтану эмира! Я даю тебе разрешение! Делай что хочешь, но найди, верни мне моего Висама! Все тебе отдам!

Когда следопыт покинул покои, шейха закрыла лицо руками и горько разрыдалась.

Горе объединяет. Пусть даже Амани не отличалась добрым нравом, и две другие жены часто страдали от ее тирании. Сейчас каждая из них готова была отдать душу, забыть обиды, лишь бы смягчить агонию безутешной матери, потерявшей своего сына. Но помочь ей они тоже могли мало чем. Только объятиями и безмолвной поддержкой.

До рассвета Амани не проронила ни слова. Лишь вздрагивала от каждого шороха, в ее глазах загоралась надежда, и моментально гасла.

К полудню вернулись три поисковые группы. Ни одна из них не обнаружила следов Висама. И тогда на лицо Амани упала черная тень, в глазах мелькнуло осознание. Жены молчали. Каждая понимала, что выжить сутки в пустыне — задача невыполнимая.

Шейха повернула голову. Безжизненные, потухшие глаза устремились на Мелекси.

— Будь добра. Вели принести мне одежду.