Поза погребенных, наличие берестяной подстилки, состав и расположение вещевого инвентаря в основном сохраняют особенности, присущие памятникам релкинской культуры.

Керамика исследуемого региона X–XIII вв. вылеплена из хорошо промешанной глины с примесью песка, круглодонная. Преобладают сосуды шаровидной формы с короткой отогнутой шейкой (табл. CII, 30, 33, 34, 36), орнаментированные оттисками зубчатого штампа, образующими узоры в виде горизонтальных рядов, реже зигзага (табл. CII, 21, 33). Горизонтальные ряды отпечатков зубчатого штампа чередуются также с ямочными, уголковыми вдавлениями и иногда с выходящими из употребления валиками.

Предметы вооружения представлены наконечниками стрел, кинжалом.

Наиболее распространенным предметом вооружения был лук со стрелами с железными и костяными наконечниками. Деталей лука не сохранилось, поэтому трудно судить о его конструкции. Железные наконечники стрел плоские, черешковые, с пером листовидной или вытянутой подтреутольной формы, с шипами. Часть шипастых наконечников стрел имеет упор при переходе к черешку (табл. CII, 10, 13). Типологически эти наконечники стрел продолжают развитие форм, появившихся в Томско-Нарымском Приобье в VII–VIII вв. Аналогичные им представлены в памятниках Нижнего Приобья X–XIII вв. (Чернецов В.Н., 1957, табл. XLIII, 1-10; Arne Т.J., 1935, fig. 70, 73, 99, 118, 128, 138).

Оружие характеризует также железный обоюдоострый кинжал с Плехановского 2-го городища (табл. CII, 28), подобный кинжалу из Тюхтятского клада IX–X вв. (Евтюхова Л.А., 1948, рис. 121).

Орудия труда представлены топорами-теслами с несомкнутой втулкой для насада, ножами, рыболовными крючками (табл. CII, 22, 23). Топоры-тесла и ножи напоминают находки из памятников релкинской культуры.

Вследствие слабой изученности памятников X–XII вв. невозможно дать обстоятельную характеристику предметов украшения и культа. В качестве украшений использовали, в частности, разноцветные импортные стеклянные бусы, найденные в Кустовском могильнике (Дульзон А.П., 1956, с. 201).

Бронзовые литые зоо- и антропоморфные изображения в это время, по-видимому, выходят из употребления. В небольшом числе, вероятно, бытовали зооморфные, колоколовидные подвески, бронзовые бляшки-пуговицы (табл. CII, 27) и подвески типа утиных лапок (табл. CII, 29), встреченные в единичных экземплярах в Басандайском (Басандайка, 1948, табл. 86; 87) и Тискинском могильниках (Боброва А.И., 1982, рис. 5, 3; 6, 8-13). Эти предметы известны в синхронных памятниках кинтусовского этапа Нижнего и Сургутского Приобья (Чернецов В.Н., 1957, табл. XXIX, 25–34; XXXIII, 4; XLV, 27–31; Arne Т.J., 1935, fig. 10, 25, 58a-b) и попали в Томское Приобье, по-видимому, в результате обмена.

Датировка памятников X–XIII вв. устанавливается по предметам вооружения и прежде всего наконечникам стрел, типичным для памятников таежной полосы Западной Сибири этого времени. Кроме того, на Тискинском поселении слой с керамикой с гребенчатым штампом, характерной для X–XIII вв., был перекрыт курганами с погребениями XII–XV вв., что определяет верхнюю хронологическую границу поселения (Боброва А.И., 1982, с. 36, 44, рис. 6).

Данные о характере хозяйства населения ограничены. По-видимому, в Нарымском Приобье традиционно преобладающее значение имели охота и рыболовство. Находки крупных рыболовных крючков на Плехановском 2-м городище (табл. CII, 22, 23) указывают, что для лова крупной рыбы применяли крючковую снасть наряду с различного рода заколами и сетями, в которые попадала преимущественно средняя и мелкая рыба.

В Томском Приобье, по-видимому, хозяйство традиционно было многоотраслевым, сочетавшим занятия скотоводством, рыболовством, охотой и в какой-то мере, вероятно, земледелием. Проникновение тюрок и начало тюркизации населения Притомья в X–XII вв. (Могильников В.А., 1980, с. 245–247) давали дополнительный импульс развитию скотоводства, поскольку эта отрасль хозяйства была ведущей у тюрок, и они продолжали придерживаться ее, свидетельством чего могут служить погребения с конем Еловского могильника XI–XII вв. (Матющенко В.И., Старцева Л.М., 1970, с. 153–174). Характеристика культуры оставившего их населения и ее места среди культур Южной Сибири уже получили освещение в литературе (Степи Евразии, с. 191, рис. 71).

Этнический состав населения Томско-Нарымского Приобья в X–XIII вв. был неоднородным. В Нарымском Приобье продолжалось в основном поступательное развитие этноса релкинской культуры. Памятники X–XIII вв. этого региона демонстрируют черты, связывающие релкинскую культуру с могильниками селькупов XVI–XVII вв. (Дульзон А.П., 1955а, 1955б, 1957). При этом преемственность прослеживается в погребальном обряде и керамике — основных категориях, определяющих этнос. Ставшие преобладающими шаровидные сосуды с гребенчатым орнаментом (табл. CII, 30, 33, 34, 36) являются господствующей керамической формой в селькупских могильниках XVI–XVII вв., что указывает на консолидацию и нивелировку этнических компонентов, прослеживаемых по разным типам керамики в релкинской культуре.

Несколько особняком стоит Плехановское 2-е городище. Керамика с этого городища (табл. CII, 24, 25, 38) отличается от посуды других нарымских памятников, расположенных к западу от него, более широким распространением накольчатой орнаментации (Чиндина Л.А., 1974в, табл. III) и в какой-то мере профилировкой верхней части сосудов.

Учитывая локализацию этого памятника на территории, заселенной в прошлом кетами, Л.А. Чиндина (Чиндина Л.А., 1974в, с. 146) ставит вопрос о возможности увязки его с этногенезом кетов. Такое мнение не лишено основания, особенно при учете локального своеобразия комплекса городища и сложности проблемы этнического расчленения памятников селькупов и кетов в междуречье Оби и Енисея.

На керамике Нарымского Приобья преобладает гребенчатая орнаментация (табл. CII, 20, 21, 26 30, 32–36), автохтонное развитие которой прослеживается здесь с эпохи бронзы через кулайскую и релкинскую культуры до XVI–XVII вв., где она представлена на сосудах из селькупских могильников (Дульзон А.П., 1955а, рис. 2-10).

Проникновение тюрок в Томское Приобье в X–XIII вв. обусловило начало процесса активной тюркизации местного самодийского населения, еще более усилившегося в XIII–XIV вв. Ход этого явления отражает материал Басандайского могильника, расположенного в окрестностях Томска (Басандайка, 1947), в культуре населения которого сочетаются самодийские и тюркские элементы (Могильников В.А., 1964б, с. 13, 14; 1980, с. 245–247).

В конце I — начале II тысячелетия н. э. угро-самодийское население Западной Сибири находилось на грани становления классовых отношений. Анализ материала могильников Релка, Окунево, Усть-Ишим и других памятников демонстрирует наличие имущественной дифференциации. С одной стороны, представлены погребения с богатым вооружением, палашами и саблями, с предметами конского снаряжения, поясами, украшенными наборными бронзовыми и серебряными бляхами, с импортными украшениями из серебра и с бусами, а с другой — почти безынвентарные могилы. Примечательно, что в могильнике Релка погребения с наиболее дорогим оружием — палашами, саблей, железными наконечниками стрел — совершены по особому ритуалу кремации, в отличие от захоронений по обряду ингумации большинства членов общества.

На развитие имущественной дифференциации указывает и появление в XI–XIII вв. индивидуальных кладов вещей, в состав которых наряду с предметами местного производства входили импортные серебряные сосуды (Федорова Н.В., 1981б, с. 150; 1982, с. 183–194; 1984, с. 20).

Наличие оружия в богатых могилах свидетельствует, что верхушка общества представляла собой воинов, имевших, очевидно, особые боевые заслуги. Присутствие в захоронениях воинов предметов конского снаряжения (могильники Релка, Окунево, Кип, Усть-Ишим, Малая Бича) свидетельствует, что такие воины были всадниками. Заслуживают внимания в этой связи бронзовые фигурки с изображениями всадников с палашами из Релки и Шустове (табл. XCVIII, 24, 27).