Мне снова повезло, операция прошла успешно. Очнувшись в реанимации, я осмотрел палату и поприветствовал её обитателей. Те, кто лежал возле окон промолчали. У них были сломаны челюсти, и в ответ на моё приветствие они лишь кивнули, жестами указывая на что-то скрючившееся в углу. Я повернулся и отдельно поприветствовал грузный свёрток, что свернувшись калачиком, по всей видимости, спал. Позже выяснилось, ночью он умер и в скором времени его уволокли санитары. Так я познакомился с этой обителью отчаяния.

Лениво потянулись дни. Меня изредка навещали. С удивлением обнаружил, как испытываю противоречивые чувства: благодарность за оказанное внимание и недовольство жалостью, скользящей в каждом взоре. Мне казалось, все считают своим непременным долгом заживо меня похоронить, ведь посещения начинались с самого утра и напоминали траурный ритуал. Правда поначалу я с иронией отнёсся к происходящему, однако, вскоре её сменило раздражение.

Прежде чем попасть в палату, нужно было пройти под окнами, и минуя окна, многие улыбались, являя бодрый образчик жизнерадостности. Но по мере приближения к входу хорошее настроение улетучивалось. Складывалось впечатление, будто за входной дверью притаилось нечто, увидав которое, посетители мгновенно менялись в лице.

Со своего места я не видел, что именно служило причиной перемены, тем не менее, проходя внутрь лица обретали одинаковые, скорбные выражения. А следующее за этим действо вызывало у меня негодование, переходящее в бешенство. Я раздражался от взглядов, полных сочувствия, ободряющих похлопываний и неискренности, что стала повинностью. Не покидало ощущение, будто присутствую на собственных похоронах, слушая надгробные речи. Для полноты картины не хватало могилы да оркестра, исполняющего траурный марш.

Не знал, что жалость так беспощадна! Незаметно подкравшись, она жалит словно змея и её смертоносный укус парализует волю. Страх сковывает движения, тело покрывается испариной, а взмокшая от пота рубашка словно невыносимо влажные путы.

Наспех распрощавшись, я срывал с тела липкую ткань, тщетно пытаясь ледяной водой смыть унизительное клеймо. Бушевавшие во мне эмоции могли сжечь всё живое! Сочувствие приятелей рождало ненависть, тихо выжигавшую душу. Отчаяние овладело мной. Оно надолго выбило из колеи. В сопровождении тягостных мыслей я покинул больницу.

Из больницы направился домой. Проезжая по цветущему городу, любовался тенистыми аллеями. В их недрах били хрустальные фонтаны. Буйная растительность скрывала бульвар, по которому прогуливались влюблённые. Жизнь, била ключом…

Я подъехал к дому, и остановился у подъезда, долго вглядываясь в его беззубый оскал, готовый меня поглотить. Но во дворе всё было как обычно. Милые старушки, сидя на лавочках, обсуждали последние сплетни, а детский щебет разносился повсюду. Воздух, пропитанный ароматом весны, звенел птичьими голосами.

Мне не хотелось входить в подъезд, его темнота настораживала. Переминаясь с ноги на ногу, всё же шагнул в пустоту. Она встретила сыростью и прохладой и ударив в нос чем-то затхлым, мягко навалилась. К горлу подступила тошнота и я рванул вверх, словно спасаясь от погони.

Взлетев по ступенькам, с облегчением захлопнул за собой дверь. От слабости дрожали колени. Тяжело дыша, я изучал обстановку. Вещи как будто находились на своих местах, но что-то, чего не мог понять, изменилось. Пытаясь припомнить ненужные детали, я лишь напрасно напрягал память. Она не спешила прийти на помощь. На ватных ногах бродил я по гостиной, вглядываясь в неясные силуэты, наконец, утомившись, рухнул на диван. Время, словно не желая меня тревожить, остановилось.

Незаметно подкралось утро, но вечно спешащее солнце было за горизонтом. Повеяло прохладой. Утомлённый зноем город просыпался.

Я подошёл к окну и распахнул его. Горный ветер ворвался, напоив своею свежестью моё унылое жильё. Подставляя лицо под бурные прикосновения, я любовался фонтаном во дворе.

Кто был на Востоке, навсегда останется в плену его дивной красоты. Праздничное ликование красок не выразить словами. Смешавшись с запахами, они устроили фейерверк, заставляя блекнуть фантазии своих восторженных поклонников! Признаюсь, до сих пор мне снится восточная ночь, полная чарующих запахов и звуков. Её непроглядная тьма усеяна мириадами звёзд. Изысканным очарованием веет ночное небо, и пряным вкусом вторит ощущение сказки, унося воображение прочь. Такой эта ночь была во времена Гарун аль Рашида, такой осталась и теперь.

В горах безжалостное время оттеняет красоту скал. Их отвесные стены – словно глубокие колодцы! Вырыты могучими исполинами, они хранят вековое молчание. Звенящая тишина непреклонна, как суровый страж. Время покоит свои тайны в глубине бездны. Громадная толща воды не спешит поделиться секретами. Мне захотелось раствориться в этой прохладе, ощутив себя частью природы. Я смотрел на фонтан и одиночество тоской сжимало сердце.

Мысли же мои, несмотря на потрясение, были ясны. Мне нравилась их прохлада, они не метались хаотично, но каждая имела свой путь. Это было приятное ощущение слаженности и гармонии. Мысли уносили в прошлое, далёкое и нереальное. Угадывая сокровенные желания, они меняли картину за картиной. Блуждания по галерее воспоминаний продолжались до утра. Я снова был с теми, кто мне дорог…

Незаметно протекало время, всё шло своим чередом. И как-то по обыкновению встречая рассвет, я почувствовал, что мысли изменили отношение ко мне. Они метались, словно что-то вспугнуло их.

Неожиданно зазвонил телефон! Надрывая голосовые связки, он пытался что-то сказать. Механически я отключил его, и тревога, ожидавшая свой час, набросилась…

То далёкое время наградило меня не только воспоминаниями. В память оно подарило сон. Когда-нибудь им поделюсь, и возможно, он найдёт того, кто по достоинству его оценит.

Горнило

Прошло несколько дней. Закаты смешались с рассветами, и я потерял счёт времени. Словно норовистый конь, понесло оно вскачь и странное беспокойство проникло в мои размышления. После недолгих раздумий я набрал номер доктора.

Трубка мягким женским голосом сообщила, что хозяин на работе. Пришлось перезвонить в больницу. В этот раз к телефону доктор подошёл сам. Мы обменялись любезностями и осторожно коснулись темы, как вдруг он стал горячо убеждать немедленно начать процедуры. Аргументируя, что напрасно теряю время, пригрозил: если буду упорствовать, месяца через два ему не с кем будет спорить. Правда, тут же спохватился и попытался перевести сказанное в шутку. Но слово не воробей! Разговор не клеился. Обменявшись пожеланиями всех благ, мы завершили беседу.

Пребывая наедине с мыслями, я взглянул на себя со стороны и, с удивлением, увидел, как холодной, скользкой рыбой в меня вползает тревога. Из любопытства прикоснулся к ней. Она сияла и переливалась, принимая какую угодно форму. Необычайные, немыслимые ощущения!

Внезапно всё исчезло. Я остался наедине с фразой доктора. Обретя очертания сказочного существа, она легко загнала меня в угол, поставив перед выбором. Но выбирать не пришлось! Мне не хотелось вновь подвергаться сочувствию, и я решил больше не ездить в больницу. Определённость наступила и принесла облегчение. Мосты были сожжены, а будущее туманно.

Отношение людей к смерти, предмет моего искреннего удивления! Казалось, сознавая неизбежность, стоит призадуматься, но, времени недостаёт. Однако стоит ей приблизится, как слова замирают на устах.

Смерть! Твоё присутствие рождает чудо! Тот, кто ещё вчера был господином, мгновенно превращается в раба. Он становится невольником страха, своего самого неумолимого властелина. Редко кому удаётся освободиться из невидимых пут. И вдруг Капризная уходит, оставляя до поры, что принадлежит ей по праву. Но мало кто помнит, как дышал, чувствовал словно в последний раз…

После операции прошло не так уж много времени, а во мне произошёл настоящий переворот! Моими постоянными спутниками стали мысли о смерти. Понемногу я привыкал к ним. Мировоззрение менялось, и я медленно погружался в пропасть, именуемую равнодушием. Часто тело сутками оставалось без движения, и я просто забывал что-либо поесть. Время обходило стороной мою берлогу, но меня это не тревожило.