Основу системного подхода в научном исследовании составляет анализ явления (системы) в многомерной, многоуровневой и многогранной связи как с внутренними структурными составляющими, так и с другими системами, образующими полисистемный комплекс. Сущность системного мышления была определена Ф. Энгельсом, который, в частности, отмечал, что одно из основных условий научного познания тех или иных явлений — определение их «места в системе природы» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., 2-е изд., т. 20, с. 547).
В археологии нередки случаи, когда закономерные различия в системных уровнях воспринимаются как взаимоисключающие противоречия. Так, если рассматривать бронзовый век Западной Сибири в целом, можно говорить об одновременном существовании нескольких орнаментальных (культурных) традиций: андроноидной, гребенчато-ямочной и отступающе-накольчатой; если же касаться отдельных районов этой территории — Тюменского Притоболья, лесостепного Прииртышья, Томско-Чулымского Приобья и др., то там одна культурная традиция сменяется другой, другая — третьей, и они воспринимаются как разновременные, причем последовательность культурных напластований на одновременных памятниках разных районов могла быть не вполне одинаковой. Случаи неоднозначной стратиграфии особенно часты в контактных зонах, где тесно взаимодействовали два или несколько культурных ареалов. Это неоднократно вводило исследователей в заблуждение, порождая споры о том, какая стратиграфия верна, а какая является результатом ошибочной методики раскопок (например, многолетняя дискуссия о хронологическом соотношении федоровских и алакульских комплексов). Между тем, если бы стратиграфия памятников разных микрорайонов рассматривалась в связи с общей историко-культурной стратиграфией региона, т. е. системно, с учетом особенностей микро- и макростратиграфии, с умением видеть не только отдельные «деревья», но и «лес» в целом, перед исследователями предстала бы действительная стратиграфическая картина во всей ее сложности и неоднозначности.
Системный подход наиболее перспективен при реконструкции крупных экономических и социальных трансформаций древности — таких, как переход от каменного века к эпохе металла, от присваивающего хозяйства к производящему, от родового строя к раннеклассовым образованиям, когда динамичное взаимодействие разноуровневых факторов (ландшафтно-климатических, экологических, социально-экономических, социально-политических, этнических, демографических и др.) было особенно сложным и многоплановым. Не менее рационален он при анализе структуры древних формаций. В этом отношении удачным опытом системного анализа можно считать, например, статью Е.Н. Черных и А.Б. Венгерова «Нормативная система в структуре древних обществ» (Черных, Венгеров, 1984).
Следует оговориться, что для большей акцентировки мы, может быть, излишне жестко оторвали системный подход от экологического и палео-этнографического, сузив круг его эвристических функций до конкретных задач историко-археологического познания. Между тем на более широком исследовательском фоне, особенно на уровне интеграции наук, системный подход может органично включать в себя другие подходы, в том числе экологический и палео-этнографический.
Наш заключительный очерк будет неполным, если мы не остановимся еще на двух актуальнейших проблемах исторического уровня археологического исследования. Одна из них касается вопросов этнической интерпретации древних культур, другая — путей реконструкции древнего мировоззрения.
Комплексное изучение этнической истории исследуемых регионов затруднено тем, что разные ученые — археологи, этнографы, лингвисты и антропологи вкладывают в понятия «этнос», «этническая общность» неодинаковый смысл. В обозначении разных категорий этнических общностей у нас существует по крайней мере четыре параллельные терминологии: 1) археологическая: этнокультурная общность, культура, локальный вариант культуры; 2) этнографическая: этнолингвистическая общность, этнос, этнографическая группа; 3) лингвистическая: языковая группа, язык, диалект; 4) антропологическая, обозначающая разные по объему, вписывающиеся друг в друга популяции в зависимости от широты эндогамных кругов и степени проницаемости генетических барьеров. Слить названные аспекты в один не представляется возможным, ибо здесь имеют место несколько разных специализированных подходов, несколько разных систем характеристик. Это естественно — так же как естественны, например, специфические акценты в понимании четвертичного периода у геологов, палеонтологов, гляциологов и палеоботаников.
Антропологическая преемственность далеко не всегда совпадает с культурной, культурная преемственность не обязательно сопровождается языковой и антропологической. Так, афанасьевский антропологический тип в Хакасско-Минусинской котловине близок татарскому, однако из этого не следует, что тагарская культура генетически вытекает из афанасьевской. Современные шорцы — тюркоязычная народность, но по своему антропологическому типу и многим особенностям культуры они близки угро-самодийским группам севера Сибири. Поэтому при попытках выявить ретроспективным путем далеких предков современных народов надо в каждом отдельном случае оговаривать, какую ретроспективную линию мы считаем ведущей, т. е. во избежание разночтений необходимо уточнять, какие предки интересуют нас прежде всего: предки по языку, предки, оставившие в наследство специфический комплекс культурных черт, или предки, передавшие более поздним группам характерные антропологические особенности.
Думается, что археологи, коль скоро они имеют дело с материальной культурой древних народов, должны обращать основное внимание на историко-культурную преемственность. Способность передавать из поколения в поколение традиционные черты культуры, специфику погребального ритуала, своеобразие культовых атрибутов и т. д. является наиболее ярким показателем этнической цельности. В подходе к проблемам этногенеза надо, видимо, исходить из допущения, что археолог вправе искать предков современных народов так далеко в глубине веков, насколько глубоко в древность позволяет идти ретроспективная линия культурной преемственности, независимо от того, сопровождается она на всем ее протяжении антропологической и языковой преемственностью или нет. Разрабатывая вопросы этнической истории на археологических материалах, необходимо выявлять и изучать этапы преемственности культурных традиций — с древнейших времен до этнографической современности. Это позволит в будущем успешней использовать ретроспективный метод в исследовании вопросов этногенеза. Новые археологические изыскания, видимо, следует направить в первую очередь на изучение глубинных северных районов, демонстрирующих наиболее «чистые» линии культурной преемственности. Вместе с этим надо продолжать активные работы в районах, лежащих на стыке культурных ареалов, где полнее, чем где-либо, должны были отражаться наиболее важные события этнической истории разных народов, особенности их этногенеза, характер и направление этнических связей.
Большим недостатком нынешнего этапа археологических исследований является слабая разработка вопросов, связанных с реконструкцией древнего мировоззрения. К сожалению, те немногие археологические источники, которые при умелом подходе могли бы пролить свет на древнее миропонимание, например, погребальные ритуалы, зачастую используются формально, без должного внимания к этнографии. Так, обычно считают, что древний похоронный обряд был призван обеспечить благополучный уход покойника (его души) из мира живых в мир мертвых. Но этот в общем верный тезис раскрывает лишь функциональную сторону погребального ритуала. Гораздо важнее понять семантику погребального комплекса в целом. Археолого-этнографические материалы говорят о том, что древняя могила являет собой, во всяком случае начиная с энеолитической эпохи, не что иное, как модель мира: подземная часть символизирует нижний мир, надземная — верхний.
Это членение соответствовало представлению о двух основных «душах» человека. Первая из них известна в этнографии как душа-тень. Ее посмертное существование связано с низом, с севером, со стороной солнечного заката. Это темная сила. Вторая из двух душ, известная в урало-западносибирской этнографии как душа-имя, душа-птица, являлась олицетворением бессмертия человеческого рода, носительницей наследования жизни. Ее посмертное существование было связано с верхом, с югом, со стороной солнечного восхода. Вообще идея совмещения в человеке, как и во всем сущем, двух противоположных начал — темного и светлого — лежала в основе всего первобытного мировоззрения.
