Пока нет данных, свидетельствующих о местных, западносибирских, истоках гребенчато-ямочной традиции. На уровне имеющегося материала представляется более вероятным, что гребенчато-ямочная орнаментация была принесена в Западную Сибирь из Восточной Европы, где она имела глубокие местные корни. Это произошло скорей всего на поздних этапах неолита, когда в Восточной Европе начинается отмеченный археологически массовый исход населения с гребенчато-ямочной керамикой из Волго-Окского междуречья в смежные районы. Возможно, в конце неолита эта мощная миграционная волна перехлестнула Уральский хребет и распространилась на Западно-Сибирскую равнину. Произошло как бы перераспределение этнокультурных ареалов: в лесной зоне Восточной Европы в конце неолита утверждаются гаринско-борская и волосовская культуры, характеризуемые гребенчатой керамикой; одновременно здесь происходит умирание гребенчато-ямочной традиции, но она неожиданно расцветает к востоку от Урала, в Западной Сибири.
В ранее опубликованных работах высказывалось предположение, что развитие гребенчато-ямочной традиции на территории Западной Сибири характеризует процесс формирования древних самодийских групп (Косарев, 1964б, 1974а). В последние годы эта точка зрения получила поддержку ряда сибирских археологов и этнографов (Посредников, 1973; Васильев В.И., 1979). Если признать правомерной мысль о связи гребенчато-ямочной орнаментальной традиции с древними самодийцами, то начало самодийского этногенеза следует искать к западу от Уральского хребта. Этому не противоречат лингвистические данные. А.П. Дульзон обратил внимание, что некоторые восточноевропейские гидронимы самодийского происхождения древнее сибирских. Исходя из этого, он присоединился к мнению тех лингвистов, которые считают, что самодийцы пришли в Сибирь из Восточной Европы (Дульзон, 1961, с. 363). К такой же точке зрения, основываясь на гораздо большем топонимическом материале, пришла Э.Г. Беккер (1970, с 14–18). Согласно исследованиям Д.В. Бубриха, самодийские языки по своей грамматической и фонетической структуре находят больше соответствий в финских языках, чем в угорских (Бубрих, 1948, с. 511). В этой связи интересно, что саамский язык обнаруживает близкие этимологические параллели в самодийских языках; это дает основание предполагать, что древние протосаамы первоначально говорили на языке, сходном с самодийским, и лишь позднее восприняли язык финнской группы (Toivonen, 1950; Хайду, 1953).
Недавно Д.А. Крайнов высказал предположение, что протофиннами в Восточной Европе были не волосовцы, как считалось ранее, а местные неолитические гребенчато-ямочники (Крайнов, 1981), которые как он полагает, приняли участие в сложении культуры текстильной керамики (бронзовый век), переросшей позднее в дьяковскую культуру (эпоха железа), финнская принадлежность которой признается практически всеми исследователями. Мы готовы согласиться с этой гипотезой, но с одной существенной поправкой: реконструируемый Д.А. Крайновым вариант этнической трансформации восточноевропейских гребенчато-ямочных культур можно признать правомерным лишь в том случае, если допустить, что в их основе лежал не протофиннский, как считает Д.А. Крайнов, а древнейший недифференцированный финно-самодийский пласт. Иначе трудно понять, почему появившиеся в позднем неолите на территории Западной Сибири носители гребенчато-ямочной орнаментальной традиции хорошо увязываются по ряду преемственных признаков с исторически известными западносибирскими самодийскими этносами.
Отступающе-накольчатая орнаментальная традиция, по имеющимся сейчас археологическим данным, сложилась ранее гребенчатой и гребенчато-ямочной. Так, в Среднем Зауралье известен ряд ранненеолитических памятников с отступающе-накольчатой посудой (стоянки Евстюниха, Махтыли, Ипкуль XIII и др.), тогда как самые древние в этом районе комплексы с гребенчатой керамикой относятся к позднему неолиту (стоянки Аять, Сосновый Остров, Байрык 1Д и др.). В лесостепной Барабе отступающе-накольчатая посуда лежит ниже гребенчато-ямочной, распространившейся здесь на рубеже неолита и бронзового века (Молодин, 1977). В низовьях Томи и Чулыма отступающе-накольчатая традиция была сменена гребенчато-ямочной лишь в конце самусьско-сейминского периода. Таким образом, отступающе-накольчатый орнаментальный комплекс на зауральско-западносибирской территории всюду выступает как автохтонный.
С распространением в Зауралье носителей гребенчатой, а в лесостепном и таежном Ишимо-Иртышье — гребенчато-ямочной орнаментации единство отступающе-накольчатого ареала нарушилось. В позднем неолите он состоял из двух больших изолированных островов. Один из них, западный, тяготел в основном к Среднему и Нижнему Притоболью (памятники кошкинского типа — см.: Ковалева, Варанкин, 1976), другой, восточный занимал Верхнее и отчасти Среднее Приобье (стоянки Завьялово 2, 8, Седовая Заимка 2 и др. — см.: Молодин, 1977, табл. I–IV). Их разделял гребенчато-ямочный ареал, локализовавшийся в это время в лесостепном и таежном Прииртышье (Петров А.И., 1980 — памятники екатерининского типа). Примерно такая же этнокультурная обстановка сохраняется в энеолите: в западной части на смену кошкинским памятникам приходят боборыкинские и липчинские, керамика которых украшалась в традиционной отступающе-накольчатой манере; в Верхнем и отчасти Среднем Приобье распространяются памятники новокусковского типа с керамикой, также продолжающей развивать в своей орнаментации отступающе-накольчатые приемы выполнения узоров; на промежуточной территории, в лесостепном и таежном Прииртышье, локализовались в это время памятники байрыкского и позднего екатерининского этапов, для которых была характерна гребенчато-ямочная посуда.
При значительном внешнем сходстве западный и восточный варианты отступающе-накольчатой традиции вряд ли можно связывать с единой этнической общностью. Так, западная часть ареала уже в энеолите утратила многие традиционные черты: боборыкинская культура сложилась при участии сильных южных влияний, возможно, связанных с притоком в Среднее Притоболье значительных групп населения из Приаралья или Прикаспия; население липчинской культуры испытывает все усиливающееся влияние носителей гребенчатой орнаментальной традиции, что завершилось в начале бронзового века растворением их в среде аятского населения, заложившего в своем изобразительном искусстве основу андроноидного орнаментального комплекса. Эти процессы привели к тому, что в начале бронзового века западный (восточноуральский) вариант отступающе-накольчатой традиции прекратил свое существование.
Восточная (верхнеобская) часть отступающе-накольчатого ареала развивалась более традиционно. Около середины II тыс. до н. э. эта продолжающаяся линия культурной преемственности привела к сложению в низовьях Томи и Чулыма богатой и колоритной самусьской культуры, население которой осваивает и совершенствует производство бронзовых орудий турбинско-сейминских типов, базирующееся на алтае-саянских рудных источниках. В XIV–XIII вв. до н. э. население самусьской культуры расширило свой ареал далеко на запад, вплоть до лесостепного Поишимья и Тюменского Притоболья, отодвинув к северу южную границу гребенчато-ямочного ареала.
В XIII в. или около рубежа XIII и XII в. до н. э. самусьская культура (общность?) на юге Западной Сибири исчезла. Большую часть территории самусьцев заняло пришлое андроновское (федоровское) население. Видимо, основная масса самусьцев ушла на север, в глубинные районы Западной Сибири и рассредоточилась в пределах гребенчато-ямочного ареала. Во всяком случае, эпизодическое возрождение в дальнейшем в обь-иртышских лесостепях некоторых элементов отступающе-накольчатого (самусьского?) орнаментального комплекса было потом всегда связано с продвижением сюда северных таежных групп населения.
Если принять высказанную выше точку зрения о самодийской принадлежности гребенчато-ямочной орнаментальной традиции и согласиться с другими исследователями относительно угорской принадлежности гребенчатого и черкаскульско-федоровского орнаментального комплексов, то для носителей самусьской культуры остается по существу лишь один вариант этнической идентификации — связь их с предками современных кетов (ныне небольшой сибирской народности, язык которой находит многочисленные лексические соответствия в сино-тибетских языках). Многие астральные мотивы в самусьской орнаментации — разобщенные группы лучей на солярных изображениях, концентрические полуокружности, композиционная сложность астральной символики (внутреннее солнце в виде круга с крестом, заключенное в круг с лучами и обрамленное затем несколькими концентрическими окружностями, последняя из которых тоже имеет лучи — см.: Косарев, 1974а, рис. 11–12) и др. — удивительно напоминают астральные композиции на кетских бубнах, воспроизводящие так называемую «модель мира» (Прокофьева, 1961). Исключительное богатство и многообразие самусьской солярной символики позволяет предположить наличие в самусьской культуре каких-то юго-восточных черт. В этой связи обращает на себя внимание известная близость самусьско-ростовкинских бронз (ножей, копий с «багром», лопаток и др.) юго-восточным — карасукским и аньянским, свидетельствующая, видимо, об общих истоках самусьско-сейминской, карасукской и аньянской бронзовой металлургии и, возможно, о едином генетическом корне их носителей.
