Историю многоотраслевой экономики Западной Сибири почему-то принято начинать с поздних этапов бронзового века, когда на юге таежной зоны утвердились так называемые андроноидные культуры — черкаскульская, сузгунская и еловская, носители которых сочетали в своем хозяйстве присваивающие промыслы (охоту и рыболовство) с производящими отраслями (скотоводством и земледелием). В действительности история многоотраслевой экономики Западной Сибири началась задолго до андроновского времени и скорей всего в степной зоне. Ведь переходная стадия от рыболовческо-охотничьих занятий в степях к пастушеско-земледельческому быту явилась по существу стадией многоотраслевого хозяйства. На самом деле, в охотничье-рыболовческий образ жизни древнего населения степей с переходом от неолита к бронзовому веку все более внедрялись пастушеские и земледельческие навыки; в какой-то период присваивающие и производящие занятия здесь находились, наверное, в состоянии равновесия, а затем, после того как окончательно выяснилось, что в условиях усыхания степной зоны многоотраслевое хозяйство не рационально, победили пастушество и земледелие. Это произошло, видимо, около первой трети II тыс. до н. э.

На севере лесостепной и на юге таежной зон многоотраслевое хозяйство наиболее полно отвечало географическим особенностям этой территории. Но и здесь оно начало складываться раньше начала андроновской эпоха — во всяком случае в самусьско-сейминскую эпоху многоотраслевое хозяйство на юге тайги и в северных лесостепях уже существовало, о чем с достаточной убедительностью свидетельствуют материалы самусьской и кротовской общностей, рассмотренные в одном из предыдущих разделов: грузила, наконечники стрел, скребки, кости диких и домашних животных. О земледельческих занятиях говорит находка на Самусе IV литейной формы лопатки (Косарев, 1974а, рис. 34, 18), имеющей аналогии в древностях Казахстана и Средней Азии, где они традиционно считаются земледельческими орудиями. Если согласиться с рядом исследователей, что кельты турбинско-сейминских типов могли использоваться для обработки почвы (Раушенбах, 1956, с. 125; Косарев, 1981, с. 212–213), то возможность земледелия в пределах рассматриваемого ареала в самусьско-сейминский период станет еще более вероятной.

С большей определенностью можно говорить о многоотраслевом хозяйстве для поздних этапов бронзового века, когда север лесостепи и юг таежной зоны были заняты населением черкаскульской, сузгунской и еловской культур. В хозяйстве андроноидного населения наблюдается смешение двух традиций — северной (охотничье-рыболовческой) и южной (пастушеско-земледельческой), что, собственно, и отражает основное содержание многоотраслевого хозяйства, логично возникшего в зоне контактов ареалов производящей и присваивающей экономики. Особенно явно в культурном слое андроноидных поселений прослеживаются следы охотничьего промысла (кости диких животных, наконечники стрел, детали луков), рыболовства (ихтиологические остатки, грузила для сетей, костяные гарпуны) и скотоводства (кости коровы, овцы, лошади; костяные псалии).

Менее отчетливы данные по земледелию. В отношении черкаскульцев и еловцев предположения о знакомстве их с земледелием высказывались многими археологами, в том числе К.В. Сальниковым, В.И. Матющенко, М.Ф. Косаревым. Для черкаскульской культуры такие соображения основаны на находке крюкастых серпов срубного типа на оз. Песчаном близ Свердловска и на Чесноковской Пашне (Сальников, 1967, с. 368–369), для еловской культуры — на находке зернотерок и фрагментов литейной формы серпа или секача. Однако даже эти скудные данные спорны: во-первых, потому что, например, упомянутые бронзовые крюкастые серпы срубного типа не имеют четкой культурной привязки, во-вторых, из-за недифференцированности древних земледельческих и собирательских орудий.

Видимо, ландшафтно-климатические условия для земледелия на территории сузгунской культуры были лучше, чем в пределах других андроноидных культур — черкаскульской и еловской. Не случайно в таежном Прииртышье находятся сейчас самые северные в Западной Сибири районы, специализирующиеся на производстве зерна и продуктов животноводства (иртышская пойма в пределах Знаменского, Тевризского, Тобольского и отчасти Уватского районов). В Прииртышье отмечен самый северный в Западной Сибири пункт местного земледелия: по сообщению атамана Богдана Брязги от 1583 г., татарские пашни были встречены в 50 верстах севернее устья Тобола, т. е. почти на уровне 59-й параллели; он отослал из этих мест Ермаку, кроме «мягкой рухляди», значительный запас хлеба и рыбы (Миллер Г.Ф., 1939, с. 340, 492). И, наконец в Прииртышье найдены самые северные в Сибири археологические остатки культурных злаков: при раскопках Потчевашских курганов эпохи железа под Тобольском А.И. Дмитриев-Мамонов обнаружил большое число обугленных зерен, основная масса которых принадлежала ячменю. Таким образом, если согласиться с К.В. Сальниковым, В.И. Матющенко и др., что черкаскульцы лесного Зауралья и еловцы юго-восточной части Западной Сибири были знакомы с земледелием, то такое же предположение в отношении сузгунского населения таежного Прииртышья было бы не менее правомерным.

Наряду с закономерным снижением роли скотоводства и земледелия в северных районах андроноидного ареала наблюдается еще одна закономерность, касающаяся изменения состава стада: если у лесостепного и южнотаежного населения эпохи поздней бронзы, судя по остеологическим остаткам, преобладал крупный рогатый скот, то на северных таежных памятниках костные остатки показывают преобладание лошади. Так, на Чудской Горе, расположенной в северной половине андроноидного ареала, остеологические материалы показали следующий состав стада (по числу особей): лошадь — 29 (55 %), корова — 18 (34 %), мелкий рогатый скот — 6 (11 %). Это, видимо, объясняется тем, что лошадь более, чем корова и овца, была способна добывать корм из-под снега. В условиях многоснежных таежных зим это качество способствовало лучшей выживаемости.

Давая общую оценку многоотраслевого хозяйства на юге таежной зоны и в северной части лесостепной полосы Западной Сибири, следует особо отметить, что оно обладало большими адаптивными возможностями, чем охотничье-рыболовческое хозяйство в тайге и пастушеско-земледельческое в степной зоне, которые были более односторонними и менее динамичными. В плохие для охотничье-рыболовческих занятий годы носители многоотраслевого хозяйства могли переключаться на преимущественно пастушеско-земледельческий образ жизни и наоборот; недостаток заготовленного на зиму рыбного продукта мог быть возмещен хлебным запасом; уменьшение количества домашнего скота можно было в какой-то мере компенсировать охотой. Следовательно, многоотраслевое хозяйство потому и рационально, что способно постоянно менять количественное соотношение и производственную значимость разных своих сторон и звеньев.

Такая динамичность и обусловленная ею надежность многоотраслевого хозяйства должны были стимулировать развитие общественной структуры. Вряд ли случаен тот факт, что столица Сибирского ханства Искер находилась не в степи и даже не в лесостепи, а на юге таежной зоны, где, видимо, существовала более подходящая социальная среда для возникновения центра политического объединения. В этой связи интересно, что наиболее яркие и богатые культуры Западной Сибири локализовались в пограничье лесостепной и таежной зон: боборыкинская и липчинская (энеолит), самусьская и кротовская (развитой бронзовый век), черкаскульская и еловская (андроновское время), потчевашская и релкинская (раннее средневековье) и др.

Локализация на стыке двух основных ландшафтно-растительных зон — леса и степи — давала более разносторонние возможности приспособления к природной среде. Кроме того, эта территория, являясь зоной контактов ареалов производящей и присваивающей экономики, была местом, где издревле концентрировался культурный, производственный и социальный опыт населения разных культур — охотников, рыболовов, земледельцев и скотоводов. К. Маркс подчеркивал, что области, сочетавшие разные природные условия, дают лучшие возможности для экономического, а следовательно, и социального развития. Он, в частности, замечает: «Не абсолютное плодородие почвы, а ее дифференцированность, разнообразие ее естественных продуктов составляют естественную основу общественного разделения труда; благодаря смене тех естественных условий, в которых приходится жить человеку, происходит умножение его собственных потребностей, способностей, средств и способов труда» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 23, с. 522).